текст

Story про друга с пробитой башкой

Есть у меня друг, познакомились в армии. С тех пор прошло немного лет(4), а история случилась около двух лет назад. Работать он устроился на заводе "учеником оператора станка с чпу" и в один прекрасный(нет) день ему прилетело по черепу краном крюком от крана, сорвался при транспортировке листа железа. Повезли его в больничку а дальше с его слов. Текст переписки отредактирован для читабельности в силу моих недоразвитых способностей.

Вячеслав(друг): В итоге меня на живую заштопали, края раны сшили, и отправили в больницу Знаешь, что врач и медсестра говорили, которые меня принимали?

Иван(я): Давай.

Вячеслав: Что пока меня везли и осматривали, я умудрялся пиздеть с врачом и родственниками и шутки шутить.

Иван:А ты не помнишь?

Вячеслав: Я сумбурно, отрывками помню, но т.к травма башки - дело такое, то не все может быть правдой, что я помню, поэтому я больше полагаюсь на свидетельства очевидцев. Если я в коме суток полтора-двое лежал, как думаешь? У меня же две операции на башке. Врач, который меня оперировал, матери два дня не давал гарантию, что я выживу.

А, я вспомнил стори перед первой операцией.
Крч, врач собрал родственников и объясняет типа, мол, я не знаю сейчас, то ли его оперировать, то ли подождать как будет, типа рисково очень. А я же нихера не одупляю. Мне что-тот веселое по вене пустили, чтобы не болело и я не орал. Плюс оглушение, и я себя не вижу, зеркала же нет. И мне на ум приходит мысль, что у меня сессия не закрыта.
Я такой: "А давайте вы потом это сделайте, а я пока пойду домой, посплю, сдам сессию, и после нее к вам."
А у меня башка разворочена, осколки, кожа висит и дохуя крови потерял, напоминаю.
Врач слушает это, и начинает слегка проигрывать, сдерживаясь, потому как орать в голосину, когда я вот-вот отдам концы при моих родственниках - это не очень идея.
И говорит: "Сдается мне, что ты пока сессию не сдашь."
Я: "С чего бы, у меня же голова хорошо работает."
И тут проигрывают уже медсестры.

Вторая тоже веселая была, мне пластину захуярили в череп.

Мне, короче, ставят капельницу с наркозом, а там девочки то ли медсестры, то ли практикантки. Им врач что-то объясняет. Я лежу, и понимаю, что я не могу выдохнуть. Пробую вдохнуть. Тоже нет. Слышу: "Ой, он так быстро отключился." А я, блядь, в сознании, просто глаза закатились.
Пересрался, пытаюсь, подать сигнал рукой по ручке кресла,или как эта хуйня называется, и не могу, рука не двигается. Я такой: "бля", и отрубаюсь.

Юбилей

У каждого в голове, в её самом отдалённом участке, или в сердце, как принято считать у романтиков, имеется тайная комната. В ней хранятся наши идеалы. Всего. От носков до планет и галактик. Сложно сказать, как наполняется эта комната, и ещё сложнее сказать, у кого находятся ключи. Человеку лишь остаётся заглядывать в замочную скважину и украдкой наблюдать за тем, что греет сердце: планы на Новый год, домашний уют, семья, дни рождения. Последнее, пожалуй, самое встречаемое в жизни разочарование. В детстве, едва слетит с календаря лист, оповещающий о полугодовой отметке с прошлого дня рождения, мы начинали готовиться. Кто-то сознательно, кто-то нет. Предвкушение подарков, праздничной еды, компота или газированной воды, вплоть до видения погоды за окном в момент появления заветного торта со свечами – все вырисовывалось в голове, иногда и без нашего вмешательства. И от одной этой фантазии, мечты об идеальном дне, на душе становилось тепло.
Безусловно, возраст меняет нас. До мозга костей, как бы банально это ни звучало. Однако наша комната все помнит. Аккуратно, в чистоте и в строгом, алфавитном или датированном порядке она сохраняет каждый дорогой для нас момент. Среди прочего в душевном чулане можно найти и наше видение самих себя. Идеальных, на каждом этапе своей жизни.
Фрейд считал, что все проблемы человека из-за несоответствия трёх «Я»: идеальный, настоящий и видимый другими человек. Что же остаётся нам? Видеть себя идеальными? Этому неврозу название «нарциссизм». Изменить идеальное видение человека, каким мы хотим быть? Но бессознательное ничего не забывает. Меняться? С каждым днём по одному шагу, оставаясь при этом все тем же собой, собранным из атомов, зародившихся вместе с большим взрывом. Но и тут есть подвох: нужно найти золотую середину между терпимостью к самому себе и дисциплиной. Каждая чаша весов таит бесчисленные пороки: на одной – самобичевание за малейшую слабость, а на другой – бесхребетность, неспособность заставить себя даже почистить зубы перед сном.
Как бы там ни было, всегда будут люди, для которых видение себя и реальность будут бесконечно далеки друг от друга. Для них нет радости ни в чем. Хотя какая радость может быть у человека, встречающего собственный юбилей в одиночестве? Его волосы постепенно захватывает серебро, знаменитый бес уже скалится на рёбрах, а борозды, подаренные Хроносом, с каждым годом глубже врезаются в когда-то смазливое лицо. Вот он, пятидесятилетний старик, сидящий на кухне.
– С юбилеем тебя, – шепчет он пересохшими губами и поджигает свечу, одиноко стоящую, будто безымянная могила на пустыре, в купленном куске торта. Руки, покрытые шрамами, ссадинами и белеющими волосами, переворачивают экраном вверх телефон, стоящий на беззвучном режиме. Все те же, пришедшие ещё утром, два поздравительных сообщения ждут, когда адресат прочтёт их. Но отправителям без разницы, улыбнётся ли юбиляр добрым словам. Они всего лишь напускная заботливость, проделки маркетологов, считающих, что так они повышают лояльность к своим продуктам.
«Поздравляем Вас с днём рождения! Желаем крепкого здоровья и долгих лет жизни! Дарим Вам купон на 0,5% во всех наших магазинах. Будьте счастливы!»
– Кого вообще может порадовать такое поздравление? – утирает слезы виновник торжества, чувствующий себя стариком.
Он оглядывает стены своей квартиры, пристально изучает жирные пятна на обоях возле стола, дыру в скатерти, образовавшуюся после падения сигареты, и так и не исчезнувшую со временем чёрную окантовку по кругу. Темные, как горький шоколад, глаза всматриваются в окна, покрытые слоем пыли и окружённые темно-жёлтыми занавесками.
«А ведь когда я их покупал, они были белыми» – думает старик и переводит взгляд на плиту. Переключатели газа, конфорки, даже стоящий чайник – все будто покрыто янтарной плёнкой. Рядом, среди крошек и пепла, лежат чашка, тарелка и ложка. Эти проборы, ровно, как и стол, подставка для обуви, вешалка или раковина, никогда не видели своей пары или других людей. Только тускнеющее с каждым днём лицо человека, с угасающими изнутри темными глазами.
– Вот и пятый десяток... – Шепчет он. Слезы все так же душат, но губы и язык ещё способны сотрясать воздух словами, отгоняя от окружённой светом фигуры одиночество, скрипящее ногтями по стеклу. Огонь свечи, укрываемый от оконного сквозняка морщинистыми ладонями, продолжает дрожать, но теперь уже от тяжёлого, старческого дыхания. Единственным другом, отрадой, становится танцующее рядом с пальцами пламя, пусть и живёт оно всего пару минут.
– Вот и мой фитиль скоро догорит, – сетует юбиляр. – Короток наш век, малыш.
Говорят, некоторые чувствуют приход смерти. Знают день и точное время, когда их жизни придёт конец. Одиночество пестует априорное знание каждый день, вплоть до того момента, пока оно не станет эмпирическим опытом.
Свеча угасла через минуту, как и жизнь одиноко сидящего на деревянной табуретке старика. Глаза его закрылись, и непроглядная темнота заполонила все пространство…
***
Эйнштейн доказал, что время относительно. Но людям и раньше было известно, что одна минута на костре не равна по длительности минуте с любимым человеком. Восприятие. Именно оно создаёт призму, которая так причудливо, через простые и не очень формулы, объясняет процессы в макрокосме. Именно человеческое восприятие, а точнее, 3-4 килограмма мягкого, словно пластилин, серого вещества, способны превратить секунду в час или даже год. Быть может, нейробиологам эта способность покажется завораживающей, однако, если человек переживает трансцендентный опыт, для него каждая такая секунда – моральная мясорубка. Темнота, боль, непонимание и отчаяние годами напролёт наматывают струны души на сюрреалистические шестерёнки. Проснувшись от такого сна, человек не сразу понимает, что реально, а что нет. Сама суть его существования ставится под вопрос. Столпы восприятия рушатся, пока сознание перемалывает воспоминания. Отделить зерна от плевел все труднее с каждой секундой, ибо теперь время возвращает свой естественный ход.
– Тебя сбила машина, – обращается к нему медсестра дежурным тоном. – Сотрясение, перелом ребра и повреждение внутренних органов.
– Я... Жив? – выдавливает юноша пересохшими губами.
– Ну, если нет, то мне следует взять пару недель отпуска, – все так же индифферентно отвечает девушка и удаляется, шумно зевая на ходу.
Для полного физического восстановления юноше потребовался не один месяц. Но ни о каком душевном спокойствии не могло идти и речи. Как бы ни убеждали врачи, какие бы примеры ни приводили, молодой человек знал, что он видел не сон и не галлюцинацию. Все то, что он чувствовал, было правдой. Его жизнью.
– Смерть, – говорил он, – подарила мне второй шанс, показав, что со мной станет, если я не изменюсь.
И он изменился. Гедонизм во всех проявлениях стал самоцелью. Вещества, выпивка, отношения на одну ночь – все это было лишь первой ступенью.
– Я слишком молод и не так уж глуп, – парировал он все замечания, – чтобы так просто сдохнуть.
Разрушительный образ жизни, так почитаемый среди несформированных личностей, сменился следующим этапом – отрезвлением. Потом было паскетарианство, вегетарианство, сыроедение и контролируемые голодовки.
– Энергия, которую мы ищем в еде, есть и солнечном свете, просто наши тела разучились его принимать. – Юноша, сам того не понимания, повторял чужие слова, веруя в них. За фанатизмом, как это всегда бывает, скрывалось сомнение, и когда оно взяло верх, молодой человек вернулся к прежнему питанию.
– Теперь-то уж одумается, – с тёплой улыбкой смотрели на него родители. Но им было и невдомёк, какая заноза сидела у сына между полушарий. Она проникала все глубже, влияя постепенно на суждения и решения.
Как и у всякого бывшего наркомана или алкоголика, разочаровавшегося в фанатичной вере, но не желающего возвращаться на прежний путь, у юноши были свои варианты получения от жизни «кайфа». И в них едва ли вписывались работа, отношения, и уж тем паче семья.
Прыжки с парашютом, с тарзанки, с моста, с крыши давали нужную дозу адреналина лишь первый год. Затем и они приелись.
– Я хочу увидеть мир! – Щёлкнуло в голове, ещё не тронутой сединами, в один будничный вечер. На эту мысль натолкнула шедшая по телевизору передача. Затем реклама, кричащая из каждого утюга «будь собой» и «следуй за мечтой» укрепила намерение.
Потянулись месяцы изнуряющей работы в попытках накопить на первое путешествие.
– Я здесь только на полгода, – с высоко поднятым подбородком говорил новый работник всем, кто хотел с ним сблизиться. Цель, маячившая на горизонте, приковывала взгляд настолько, что больше ничего не имело значения. И этот день настал довольно быстро: юноша отправился изучать мир. Сначала недалеко, только в пределах своей страны. Но с каждым разом, уезжая все дальше, парню было все труднее возвращаться домой, в старый видавший виды подъезд, в квартиру, требующую вот уже второй десяток капитального ремонта, на опостылевшую работу.
– Путешествия расширяют горизонт, мама, – отвечал он на любое предложение задуматься о будущем. – Надо жить здесь и сейчас.
И он жил. Здесь и сейчас. Никаких долгих отношений, никакой постоянной работы. Случайные, мимолётные знакомства, путешествия, переезды – все эти вещи настолько глубоко захватили человека, что он и подумать не мог о чем-то ином. Стабильность? Она виделась стагнацией, застоем, постепенным увяданием, и ещё одним шагом к тому будущему, которое он увидел на больничной койке в неполные 18.
Солнечные дни сменялись дождливыми, а затем и морозными, один год сменял другой, пока юнец превращался в мужчину. Он похоронил сначала одного родителя, а потом и второго. Продал их старую «халупу» и взял маленькую квартирку, «чтобы было, где бросить кости на пару недель».
– Может, я добавлю, и мы возьмём другую квартиру, побольше? – робко интересовалась его девушка.
– Нет, – отвечал мужчина, – мне так удобнее. Я сам. Тема закрыта.
Как когда-то родители не понимали его мироощущения, так и он теперь не понимал чувств своей пассии. Ей хотелось прожить с ним остаток жизни, слиться с ним и свить небольшое гнездо, с одним или двумя птенцами. Но ни увещевания, ни ультиматумы не приносили плодов. Каждый раз, направляясь в его квартиру, дама намеревалась сделать что-то, что сблизит их, свяжет тонкой, красной нитью судьбы. И каждый раз она ехала домой несолоно хлебавши.
В таком ритме прошли ещё пять лет. За этот срок девушка стала женщиной и покинула так и не повзрослевшего мужчину. Путешествия для него стали труднее: мышцы дряхлели, а кошелёк худел. Мысли о гедонизме посещали все реже, тогда как желание устроиться в кровати и отдохнуть – все чаще. Воспоминания поблекли, скомкались в один большой, толстый, весом почти в 30 лет, блин. Кусок теста, состоящий из кратких моментов, отобрал все, что могло создать хоть какую-то крепкую связь.
Одним пасмурным утром неутомимый путешественник проснулся и отправился готовить завтрак. Там, на кухне, между первой и второй сигаретой, на сотовый телефон пришло сообщение. Дата, заставка, пожелтевшие обои, грязные окна и жирные пятна на стене вернули в мозг старые воспоминания.
– Значит, сегодня? Сегодня мне 50?
Газ на плите был потушен. Юбиляр сходил в магазин и купил кусок торта, которому предназначалось принять в себя только одну свечу. Именинник осмотрел пустую комнату: ни друга, ни семьи, ни собаки, даже ни одной фотографии.
– С юбилеем, – прошептал он. Чуть подрагивающие, стареющие на глазах, пальцы поднесли горящую спичку к свече, живущей, пока горит фитиль, окружённый твёрдым, но податливым цветным парафином. Впрочем, как и человек…
Конец.

Боль

Уважаемые пидоры и пидарыни, давно сижу на джое и смешные посты удержали меня от самовыпила, играл в разные игры. Когда появилась информация про игру киберпанк поставил цель собрать железо для этой игры. Поменял работу, ритм жизни, стал относительно неплохо зарабатывать. Цель выполнил, к этой цели двигался выполняя цепочки квестов, которые составляли смысл моей жизни. Играя в одну мморпг познакомился с девушкой по её утверждению девочкой - целочкой 19 лет. Скромная, умная, мне она казалась идеалом, новой целью и неожиданно для себя я про уши втрескался в неё. Сам являюсь 24 летним девственником. Так как мы жили на удалении двух тысяч километров, близости физической у нас не было, но для меня эмоционально была очень сильная, о чем я неоднократно ей говорил, ударил ковид и возможности встретиться у нас не было, общались почти полгода. Вирт секс все дела, вроде бы все хорошо продвигалось, отправлял ей разные шмотки, постоянно общались. Сейчас когда появилась реальная возможность встретиться через три недели выяснилось, что она уже пять дней трахается с другим и лишилась девственности и её парень уговорил её признаться в этом. Такой сильной боли я ещё не испытывал, плакал больше часа, позвонил отцу, с которым не общался уже полгода, ведь мы вместе строили планы, как встретимся, что будем делать и прям очень сильно влюбился. Стоит ли выпилиться нахуй? Или пытаться жить? Я не имею вообще никакого опыта в отношениях, но после такого видимо больше не решусь даже. Девочка сказала что хочет продолжать общаться со мной, но как друзья. Я понятия не имею как чел охомутал её за неделю или две. Извините за кучу ошибок в тексте, наверное читать не возможно, но я сейчас в таком эмоциональном шоке, что голова вообще не соображает

Интересный фейк снова активно распространяется после интервью Криса Паттена (Канцлера Оксфорда)

Якобы письмо (ниже) является ответом Оксфордского университета темнокожим студентам, которые учатся на Родосе, которые требуют, чтобы университет снял статую Оксфордского благотворителя Сесила Родса.

Интересно, что Крис Паттен (лорд Паттен из Барнса), канцлер Оксфордского университета, был в программе «Сегодня» на BBC Radio 4 точно на эту же тему. Вчера заголовок Daily Telegraph звучал так: «Оксфорд не будет переписывать историю».

Лорд Паттен прокомментировал: «Образование — это не воспитание. Наша история не пустая страница, на которой мы можем написать нашу собственную версию того, что должно было быть в соответствии с нашими современными взглядами и предрассудками».

Текст фейкового письма (первые варианты появились еще в 2016, в ответ на компанию "Родс должен пасть"):

«Дорогие cтуденты,

Щедрое наследие Сесила Родса внесло большой вклад в комфорт и благополучие многих поколений оксфордских студентов — многие из них, смеем сказать, лучше, ярче и достойнее, чем вы. Это не обязательно означает, что мы одобряем все, что Родос делал за свою жизнь, — нам это не нужно. Сесил Родс умер более века назад.

Autres temps, autres moeurs (другие времена, другие обычаи: в другие эпохи люди вели себя по-другому). Если вы не понимаете, что это значит – что нас бы не удивило, то мы действительно думаем, что вы должны задать себе вопрос: «Почему я в Оксфорде?»
Напомним, Оксфорд является вторым старейшим в мире университетом.

Ученые учились здесь, по крайней мере, с 11-го века. Мы сыграли важную роль в изобретении западной цивилизации, начиная с интеллектуального возрождения XII века и заканчивая Просвещением и за его пределами. Наши выпускники включают Уильяма Оккама, Роджер Бэкон, Уильям Тиндейл, Джон Донн, сэр Уолтер Роли, Эразм, Сэр Кристофер Рен, Уильям Пенн, член палаты представителей Адам Смит (D-WA), Сэмюэль Джонсон, Роберт Гук, Уильям Моррис, Оскар Уайльд, Эмили Дэвисон, Кардинал Ньюман, Джули Кокс.

Мы делаем важное большое дело. И большинство людей, которым выпала честь приезжать и учиться здесь, осознают, что мы значим. Оксфорд — их альма-матер, их дорогая мать, и они уважают и почитают ее соответственно.

А что делали твои предки в тот период? Жили в грязных хижинах, в основном. Конечно, мы уступим вам недолговечную южноафриканскую цивилизацию Великого Зимбабве. Но давайте будем здесь честными. Вклад племен банту в современную цивилизацию был не близко таким же.

Вы, вероятно, скажете, что я «расист». Но это то, что мы здесь в Оксфорде предпочитаем называть «правдой». Возможно, правила другие в других университетах. Действительно, мы знаем, что в других университетах все по-другому. Мы с ужасом наблюдали за тем, что происходит через пруд от Университета Миссури до Университета Вирджиния и даже такие уважаемые институты, как Гарвард и Йель, внедрили «безопасные пространства»; blacklivesmatter; ползучий культурный релятивизм; удушающую политкорректность.

Это то, что Аллан Блум справедливо назвал «закрытием американского разума».

В Оксфорде, однако, мы всегда будем отдавать предпочтение фактам и свободным открытым прениям, а не мелкому разбору жалоб, политике идентичности и пустым лозунгам. День, когда мы перестанем это делать, это день, когда мы теряем право называть себя величайшим университетом в мире.

Конечно, вы вправе тратить свое время в Оксфорде на глупые, досадные, одиночные политические кампании. (Хотя это заставляет нас задуматься о том, насколько строгой является процедура проверки в эти дни целесообразности стипендий на Родосе и тем более для Стипендии Манделы на Родосе). Мы не очень привыкли видеть студентов — или, в вашем случае — аспирантов, делающих из себя идиотов.

Только не ожидайте, что мы будем потворствовать вашему идиотизму, не говоря уже о том, чтобы преклоняться перед ним.
Вы может быть черным — «BML», как гласит ужасная современная терминология, — но мы дальтоники. Мы обучали одаренных студентов из наших бывших колоний, нашей империи, нашего Содружества и других стран на протяжении многих поколений. Мы не различаем пол, расу, цвет кожи или вероисповедание. Мы, однако, различаем их в соответствии с интеллектом.
Это означает, в частности, что, когда наши старшекурсники или аспиранты приходят с глупыми идеями, мы не похлопываем их по спине, не даем им красную оценку и не говорим: «О, ты черный и ты из Южной Африки. Какой ты умный парень!». Нет. Мы предпочитаем, чтобы качество этих идей проверялось в суровых общественных дебатах.

Это еще одна ключевая часть оксфордской интеллектуальной традиции, которую вы видите: вы можете спорить о любой чертовщине, которая вам нравится, но вы должны быть в состоянии обосновать это фактами и логикой — иначе ваша идея бесполезна.
Это нелепое представление, что бронзовая статуя Сесила Родса должна быть удалена из Восточного колледжа, потому что это символ «институционального расизма» и «белого рабства». Ну, даже если это и так — о чем мы спорим — так что? Любой студент, настолько слабоумный, что не может пройти мимо бронзовой статуи без нарушения своего «безопасного места», на самом деле не заслуживает того, чтобы быть здесь.

И кроме того, если бы мы убрали статую Родса из-за того, что его жизнь не была без пятен, где бы мы остановились?
Как отметил один из наших выпускников Дэн Ханнан, другие благодетели Ориэля включают таких двух ужасных королей — Эдуард II и Карл I — что их подданные убили их.

Напротив колледжа — Крайст-Черч — его построил убийственный воровский хулиган, который ударил двух своих жен. Томас Джефферсон держал рабов: это лишает законной силы Конституцию США? Уинстон Черчилль имел непросветленные представления о мусульманах и Индии: что он тогда не тот человек, чтобы вести Британию в войне?»

На самом деле, мы пойдем дальше, чем это.

Ваша кампания Родес не просто глупая, но и уродливая, вандалистская и опасная. Мы согласны с историком Оксфорда Р. У. Джонсоном, что то, что вы пытаетесь сделать здесь, ничем не отличается от того, что ИГИЛ и Аль-Каида (запрещенные в России террористические организации) совершали в таких местах, как Мали и Сирия.

Вы убиваете историю.

И кто вы такие, чтобы читать лекции Оксфордскому университету о том, как он должен распорядиться своими делами? Мы понимаем, что ваша кампания Rhodesmustfall началась в Южной Африке и была инициирована чернокожим активистом, который сказал одному из своих лекторов: «Белых нужно убивать».

Один из вас — Сизве Мпофу-Уолш — привилегированный сын богатого политика и член партии, лозунг которой: «Убей бура; убей фермера»; другой из вас, Нтокозо Квабе, который был в Оксфорде получателем стипендии Родса и хвастался необходимостью объединить «социально сознательных чернокожих студентов», чтобы «доминировать в белых университетах и делать это надо безжалостно и решительно!

Отлично. Это как раз то, что нужно Оксфордскому университету.

Некоторое культурное обогащение из земли Винни Манделы, горящие ожерелья шин, эпидемия СПИДа…, что почти полностью является результатом безразличия правительства и невежества. Один из самых высоких в мире показателей убийств на душу населения, узаконенная коррупция, племенная политика, анти-белый расизм и коллапс экономики. Пожалуйста, назовите, какой из вышеперечисленных пунктов вы считаете улучшит жизнь 22 000 студентов, обучающихся здесь в Оксфорде?

И затем, пожалуйста, объясните, что именно делает вашу кампанию по привлечению внимания, с целью удалить указанную статую из оксфордского колледжа, более неотложной, более достойной, чем желание, по крайней мере, 20 000 из этих 22 000 студентов, чтобы провести свое время здесь, не обремененное раздражением избалованных неблагодарных маленьких вымогателей стипендий, которые они явно не заслуживают, используя расовую политику и дешевую выдуманную вину перед ними, чтобы разрушить жизнь и ткань нашего любимого университета.

Поймите нас и ясно поймите это: вам есть чему поучиться у нас, но нам нечему учиться у вас.
Ваш, Oriel College, Оксфорд»

Ну привет опять, реактор
Сегодня, меня, в процессе пьяного обсуждения ссаных поправочек и прочих достижений нашей замечательной страны, выгнал последний друг. Быдло-вато-друг, с которым мы знакомы 30+ лет
Очень любил вспоминать при каждом новом знакомстве мою, десять лет десять назад, ботаника-гнома, безуспешную попытку переломить ситуацию, когда в подъезде на нас напала жаждущая адреналина гопота, и я, худо-бедно, оттягивал на себя внимание жиртреста +50 кило, пока бывший друг отходил от внезапного удара бутылкой в затылок от второго, как пример настоящего мужского поступка
Если вдруг непонятно, мы тогда опиздюлились
А еще, я, как настоящий шпион, сдавал за него математику в шараге, благодаря чему этот дебил и поступил. Хоть на пару лет армейку оттянул, лол
Мы с ним годами срались по политоте, но сегодня оказалось, что предатели нинужны
Такие дела
Нахуя я это запостил? - выговориться
Жалко себя, блэт
Пока писал, хоть остыл
И вообще, если рачью можно постить про дни рождения, почему мне тоже нельзя похвастаться жизненными достижениями? Так ведь?
Я не всякий там это ваш заднеприводной пидор, но музыка для привлечения внимания это музыка для привлечения внимания

Мнение специалиста, которое может пригодиться

Честно спиздил текст, размещенный на одном "любимом" роскомпозором ресурсе, отчего большинство жителей РФ его не смогли бы прочитать.

Автор, Виктор Тополянский, врач-пульмонолог. Автор нескольких монографий, ряда статей и книг в области медицины, а также книг на исторические темы.

Ничего не хочу утверждать - но почему бы и нет?



На основании собственного врачебного опыта, приобретенного во время предыдущих вирусных эпидемий (преимущественно, по-видимому, гриппозных), и обсуждения сложившегося положения с коллегами – патологоанатомами могу высказать несколько апрельских тезисов.

1. Путь заражения коронавирусом, очевидно, воздушно-капельный. Поскольку медицинский персонал, работающий с такими больными в тройных перчатках, плотных масках и чуть ли не противочумных костюмах, заболевает, равно как остальное население, остается полагать, что рекомендуемые меры противовирусной защиты не эффективны или малоэффективны.

В таком случае одним из наиболее действенных способов предупреждения дальнейшего распространения вирусной эпидемии остается назначение больным, страдающим от изнурительного сухого кашля, противокашлевых препаратов, содержащих кодеин.

В прошлом лекарственные средства, содержащие кодеин, широко использовали при сухом кашле и, в частности, при вирусных инфекциях. Теперь же под видом противокашлевых лекарственных средств в аптеках предлагают комбинированные препараты, содержащие отхаркивающие средства и способные сухой кашель только усиливать.

Введение карантина при вирусной эпидемии в данной ситуации, наверное, оправдано. Но зачем нужен специальный цифровой пропуск для выхода кого-нибудь из дома в тех или иных исключительных обстоятельствах, понять невозможно.

2. Считается, что коронавирус вызывает двустороннюю пневмонию. Так формулируют диагноз специалисты по компьютерной томографии, малознакомые с клинической практикой. На самом деле под влиянием коронавируса образуются отек межуточной ткани (интерстициальный отек) и тромбозы в системе легочной микроциркуляции. Возникающие при этом тени на томограмме, специалисты по компьютерной томографии неправомерно трактуют как очаги пневмонии, что обусловливает неадекватное применение антибактериальных средств.

В действительности для лечения таких больных надо использовать антикоагулянты - гепарин или его низкомолекулярные производные (фраксипарин, фрагмин, клексан и другие). Поскольку в условиях эпидемии лечение высокими дозами гепарина (введение препарата 6 раз в сутки при соответствующем контроле, проводимой терапии) затруднительно, более целесообразно назначение низкомолекулярных дериватов гепарина в инъекциях 1 или 2 раза в сутки. Учитывая дороговизну низкомолекулярных производных гепарина, имеет смысл вернуться к такому испытанному в прошлых столетиях методу лечения тромбозов и тромботических осложнений, как применение пиявок. При тяжелом течении заболевания к лечению антикоагулянтами желательно добавить переливания одногруппной свежезамороженной плазмы.

Назначение антибактериальных средств показано в последующем при развитии подлинной пневмонии. При выборе того или иного антибиотика следует учитывать, что полусинтетические пенициллины и левомицетин обладают способностью потенцировать действия антикоагулянтов.

3. Проведение искусственной вентиляции легких (ИВЛ) взамен соответственной антикоагулянтной терапии представляет собой, по сути, лобовое решение или, иначе говоря, метод отчаяния, вряд ли способный помочь тяжелым больным в условиях вирусной эпидемии. Гораздо рациональнее было бы ограничится банальной ингаляцией кислорода через маску.

4. Нынешняя вирусная эпидемия протекает на фоне небывалой паники населения. Этот повальный страх обусловлен, в частности, ощущением полной беззащитности в связи крушением прежней медицины и намеренным превращением врачей в поставщиков, а больных - в потребителей медицинских услуг, как правило, платных. Врач, обязанный служить только по инструкции, по протоколам, по медико-экономическим стандартам действительно не может помочь больному в неординарной ситуации. Если в медицину не вернется ее гуманистическая составляющая, критические ситуации, наподобие устрашающих вирусных эпидемий, будут повторяться беспрерывно.


Виктор Тополянский

Пыль в механизме, глава 8(2)

Предыдущая часть: http://joyreactor.cc/post/4332698

Первая часть: http://joyreactor.cc/post/4052961


Взрыв был мало похож на привычную химическую реакцию. Зиверту показалось, что кто-то сначала попытался выдавить его внутренности через спину, потом выдавить их, как пасту из тюбика, через голову, и, наконец, отчаявшись, оставил медленно стекать на привычные места. В ушах заверещали жабы, а запах озона превратился в удушающий.

Темнота не отступала. Зиверт напряжённо вглядывался в неё, пока не понял, что его глаза просто закрыты. Сигналы от органов и конечностей, разлетевшиеся было в разные стороны, возвращались на привычные пути, и ноги перестали мешаться за ушами, встав на законное место. Зиверт осторожно открыл глаза, всё ещё слегка опасаясь, что они окажутся на затылке. Контейнер пропал, как и значительная часть стены. Как будто кто-то просто вырезал из реальности большой шар диаметром в пару метров, с контейнером в центре. Рельсы обрывались странно пушистой серебристой шапкой, чтобы, как ни в чём не бывало, начаться с такой же шапки через два метра пустоты. Зиверт осторожно поднялся на ноги. Край его рукава попал в зону действия взрыва, и испарился вместе со всем остальным. С обрезанного рельса упала холодная капля и скользнула Зиверту за шиворот. Он вздрогнул и поднял голову. Пушистая шапка на рельсе оказалась инеем, и сейчас он быстро таял. Зиверт оглянулся. Магическое поле такой мощности оказалось последней каплей для Милли, и она отключилась. Только недостаток места между стенами мешал ей упасть с рельса.


Милли видела облака. Отсюда, с земли, они выглядели как огромные белоснежные скалы, блестевшие так, что больно было смотреть. Но Милли всё равно смотрела, пока их не перекрыло чёрное пятно. Контраст со сверкающими облаками был так велик, что ей понадобилось, кажется, несколько минут, пока глаза не сфокусировались и пятно не превратилось в голову капрала Драговича. Его лицо, заросшее густой бородой, неизменно вызывало ярость всех старших офицеров, требовавших единообразия в строю, но Драгович защищал свою бороду с почти религиозным рвением. Рассказывали байку, будто единственный раз он побрился, будучи ещё курсантом, но за неполных два дня стал вернулся к своему обычному состоянию дикого лесоруба. Впрочем, с ростом чуть больше двух метров, он всё равно выделялся где угодно. Офицеры, фотографировавшиеся для газет на фоне полка, старались встать как можно ближе к камере, чтобы разница в росте была не так заметна.

Милли почти улыбнулась. Мысли лениво кружились в пустоте её черепа, иногда сталкиваясь. Волосатое лицо Драговича на фоне неба тоже выглядело как облако.

“Нет, как туча”, думала Милли, “как очень обеспокоенная туча. Чего он там кричит?”. Драгович набрал побольше воздуха в лёгкие.

— … фрау цугсфюрер! Вы слышите?

Какой-то глубинный протест зародился у Милли в глубине груди и понёсся к поверхности, как пузырь болотного газа.

— Сержант! — Поправила она непослушными губами. — Согласно реформе устава Имперских вооружённых сил от двадцать шестого февраля четырнадцатого года по новому летоисчислению…

Капрал довольно похлопал её по плечу.

— Нормально! — Крикнул он кому-то. — Уже устав зачитывает, значит, жить будет!

Только сейчас Милли обратила внимание на шум. Он обрушился на неё со всех сторон: крики, удары, рокот пулемётов. Ну да, всё правильно.

Она осторожно села. С земляных стен вокруг неё летела пыль. Несколько человек перемахнули через траншею и убежали дальше.

— Оклемались, фрау сержант? — Осклабился Драгович.

— Более или менее. — Ответила Милли, морщась от боли. Голова гудела, как колокол. — Спасибо, капрал. Они нас всё-таки накрыли?

— Почти. Я успел передать пушкарям координаты, и те накрыли их позиции прежде, чем они пристрелялись. Но последний снаряд совсем близко упал.

— Да уж, я прочувствовала. — Проворчала Милли. — Где моя каска?

Капрал пошарил по земле.

— Вот, держите. Специально сохранил.

Из стальной каски торчал здоровенный осколок, почти в палец длиной. Милли ощупала лоб в поисках дырки, но нашла только бинт. Тогда она выдернула осколок и водрузила каску на голову.

— Повезло. — Заявила она, убирая осколок в нагрудный карман и осторожно поднимаясь на ноги. Траншея, в которой они с капралом сидели, оказалась на первой линии обороны, но бой уже переместился довольно далеко от неё. Имперские войска вели наступление — Я ведь говорила, что воздушной разведки мало. Ни черта не разглядишь в этих джунглях сверху.

— Напишите рапорт наверх, — предложил Драгович, тоже поднимаясь на ноги, — они там боятся ваших рапортов, как чумы.

— Язвишь, капрал? — Хмыкнула Милли, выглядывая из траншеи.

— Никак нет, фрау сержант. Ну, может, немного. Но они и правда вас побаиваются.

— Ладно, ладно, кончай мне льстить. Надо возвращаться. Без поддержки орудий у них нет шансов, так что дело за малым. Веди.

— Слушаюсь. Сюда.

Они спрыгнули с уступа для стрельбы и побежали на звуки стрельбы, когда на них упала тень. Милли задрала голову и остановилась.

— Ну это просто, м-мать его, праздник какой-то. — Процедила она. — Наша ра… зведка вообще что-нибудь разведала?

Над траншеями медленно полз в пронзительно-синем небе огромный, похожий на гигантского клеща, жук. Разбухшее тело, раза в два больше дирижабля, конвульсиво содрогалось от выстрелов истерично застрекотавшей зенитной артиллерии. Запоздало заорала сирена воздушной тревоги — это был не обычный авианалёт. Органические клапаны на брюхе жука раскрылись, и из них понеслись к земле облака тяжёлого, зеленоватого газа.


Милли вздрогнула и проснулась. Она лежала на холодном, пыльном полу. Калечная лампа многозначительно подмигнула ей с бетонного потолка, и она вспомнила, где находится. Во рту стоял металлический привкус крови, но ощущение, что в плечи загнали раскалённую арматуру, почти пропало. Милли осторожно села и огляделась. Зиверт сидел на полу напротив и грыз питательную плитку. Увидев, что Милли очнулась, он отсалютовал ей плиткой, но ничего не сказал. Девушка посмотрела на его перевязанную руку, на зияющую дыру в стене, и вздохнула.

— Ладно, что я пропустила?

Зиверт пожал плечами.

— С чего начать?

— Почему у меня кровь во рту?

— Это моя. — Буднично ответил Зиверт. — Нужно было срочно поставить тебя на ноги, а человеческая кровь обладает огромным магическим потенциалом. Было бы, конечно, эффективнее, если бы у нас было лишнее сердце или печень, но…

— Ты сошёл с ума. — Милли покачала головой, не веря своим ушам. — Это же запрещено.

— Не… совсем. — Зиверт смущённо почесал нос. — Формально запрещена только магия крови, и то исключительно чтобы лишить влияния работорговцев, прямо не запрещая рабство. А своими ресурсами я могу распоряжаться сам. Но когда нас будет допрашивать Инквизиция, это в нашу пользу не сыграет, так что ничего им не говори, ладно?

— Ты сначала доживи до допроса. Сколько крови ты потерял?

— Немного, — неохотно ответил Зиверт, — не больше трёхсот миллилитров.

— Это по-твоему немного?

— Ты почти в полном порядке, а у меня слегка кружится голова. — Отмахнулся маг — Жить буду. Все в выигрыше. Постарайся только в ближайшие несколько дней не тратить столько сил.

Милли посмотрела на свою руку, сжала и разжала кулак.

— Постараюсь. — Сухо ответила она. — А что со стеной?

— Отличный вопрос, — ответил Зиверт, обрадованный переменой темы. — Она взорвалась.

— По рельсам приехал контейнер, — продолжил он в ответ на выразительный взгляд Милли, — и выпустил огромный магический заряд. Откуда, как, зачем, почему — можешь гадать, я понятия не имею.

— Зачем вообще прокладывать рельсы за стеной?

— Это у них местный аналог пневмопочты, как я понял. Автоматоны по ним ездили, контейнеры, да что угодно. Люди, наверное, обычно не ходили.

— Чтобы доставлять их, когда коридоры опечатаны. — Задумчиво заключила Милли. — А контейнеры? Почему нельзя нести их по коридору? Потому что они секретные. Или... опасные.

— Или и то и другое. — Подхватил Зиверт. — Видишь, когда-то этот комплекс, видимо, работал очень хорошо. Со всеми этими вспомогательными рельсами и механизмами. А теперь, что бы там за автоматика ни была, она едва не разваливается. Мы нашумели в одной части комплекса, и туда пригнали автоматонов. На этом всё закончилось. Кажется, кто-то отправил этот контейнер, чтобы избавиться от нас в ручном режиме, так сказать.


Бесконечный коридор, по которому они шли с самого начала, наконец, закончился. Он упирался в стену и расходился вдоль неё в разные стороны. В свете мерцающих ламп было видно, что где-то вдали обе части загибались и терялись из виду, замыкаясь, видимо, в кольцо. При взгляде сверху структура комплекса была бы похожа на леденец на палочке, упавший на пол. Большой круг в центре — леденец, длинный входной коридор — палочка, а мелкие ответвления и комнаты — налипшие на конфету волосы и мусор. Неуместная ассоциация заставила Зиверта подавить смешок. Милли постучала по стене.

— Смотри, указатели.

На стену были нанесены полосы краски разных цветов. В отличие от всей остальной краски, эта нисколько не облупилась и не потускнела. Наоборот, слабо светилась в тех местах, где потухшие лампы погрузили участок стены в темноту. Следовавший за полосой красного цвета должен был попасть в “Медицинский корпус”, синего — в “Технический корпус”, а жёлтого — в “Административный корпус”.

— Наконец-то! — Воскликнул Зиверт, изучая стену. — Хоть какая-то определённость. Я думаю, нам надо в административный корпус. Если там сохранились хоть какие-то документы, можно будет выяснить, куда мы вообще попали.

— Мне не нравится, что мы забираемся всё глубже, а вход за нами постоянно заваливается. — Заметила Милли. — Хорошо если это просто совпадение. А если нет?

— В каком… О. Ты думаешь, нас заманивают сюда специально?

— Скажем так, это крайне подозрительная цепочка событий. Кто-то явно здесь есть, он следит за нами, но он не может прямо на нас повлиять. Что он станет делать? Перекрывать нам проходы, загоняя в ловушку. Как крысу в лабиринте. Скажешь, нет?

— Это… отвратительно правдоподобно. — Признал маг. — Тогда идём в медицинский корпус.

— Что? — Удивилась Милли. — Зачем?

— Затем, что в этом нет смысла. — Объяснил Зиверт. — Посмотрим, как на это отреагирует наш наблюдатель.

Милли пожала плечами. В принципе, план был не хуже любого другого, и уж точно лучше отсутствия плана.


Красная полоса тянулась вдоль внешней стены кольца и убегала в темноту. Внутренняя изобиловала тяжёлыми стальными щитами. Вероятно, за ними были окна, позволявшие рассмотреть то, что находилось внутри кольца, но, следуя какому-то древнему протоколу безопасности, щиты были опущены и наглухо закрыты. Милли ушла назад за своим ножом, который всё ещё был примотан к скелету учёного, и Зиверт, оставленный без присмотра, увлечённо пытался открыть какой-нибудь из них. Щиты наотрез отказывались поддаваться. На них не было никаких признаков ручки или замка, так что, видимо, они открывались откуда-то ещё.

— Что ты делаешь? — Милли возникла за его спиной как раз в тот момент, когда Зиверт попробовал заглянуть в щель между щитом и стеной. — Не видишь, заперто.

— Но это важно! — Возмутился Зиверт. — Вокруг этого кольца построен весь комплекс!

— Ну и что? Во-первых, никуда оно от нас не денется. Во-вторых, щиты не просто так опустили. А что если окна разбиты, и там утечка… чего-нибудь?

Зиверт нехотя отполз от щита. Его голова всё ещё кружилась, и было тяжело на чём-то сосредоточиться, но эти щиты чем-то его манили, хотя единственное, что он смог выяснить, — они было слегка холоднее окружения. Или это только так казалось, потому что они были стальные, а стены вокруг из бетона. Сомнительное наблюдение, в общем.

— Нож-то нашла? — Кисло спросил он. Вместо ответа Милли помахала ему оторванной у скелета костью руки.

— Объясни мне, где ты взял эту клейкую ленту, — насмешливо спросила она, — и с какой целью с собой таскаешь?

— Это обычная лента на хлопчатобумажной основе. — Пожал плечами Зиверт. — Я её в магазине купил. Нам как-то рассказывали байку про одного мага, которому нечем было начертить знаки для ритуала, так что он скрутил их из клейкой ленты и активировал, держа в руках. И сбежал из темницы вроде, или ещё откуда-то там. Я подумал, что это круто, и тоже купил себе моток. А что?

— Да ничего. Не знаю, что ты с ней сделал, но размотать её невозможно. И ножом не разрезать, потому что она к нему примотана. Идём, буду по дороге ковырять.


Они пошли вдоль красной полосы.

— Нет, ну ты посмотри. — Ворчала Милли, пытаясь подцепить чем-нибудь край клейкой ленты. Зелье из крови всё ещё действовало как стимулятор, и ей владела дурацкая игривость, которая её саму раздражала. Пытаясь сдержаться, она ворчала вполголоса и постоянно оглядывалась по сторонам. Явной опасности вроде бы не было, но в любой момент свет мог отключиться, а из каких-нибудь тайных люков повалить враги.

— А на живых людей такое зелье так же действует? — Спросила она. Ей удалось, наконец избавиться от ленты, и теперь оставалось оттереть с рукояти остатки клея.

— Какое? — Переспросил Зиверт. Он заметно устал. — А. Да. Только хуже. Чтобы добиться такого эффекта, понадобилось бы литра четыре крови. Сложно выпить и сложно... — он зевнул, — уэх… сложно собрать. К тому же чисто психологически трудно пить кровь. Но на войне, говорят, бывало всякое.

— И никто не пытался улучшить… формулу? — Поинтересовалась Милли.

— Пытались. — Кивнул Зиверт. — Вся проблема в методах. Эти исследования не зря запретили. Я могу рассказать, что знаю, но лучше снаружи. Ярким летним днём. Отключив воображение и пропуская детали. И это только то, что было записано в открытых отчётах. Что они там ещё творили…

— Ладно, я, пожалуй, пас. — Сдалась Милли. — Запретили и ладно.

— Ну, в общем, то, что уже узнали, решили использовать. Не пропадать же знаниям. Но вот дальше этим заниматься... — Зиверт скривился. — Становится понятно, какие у Церкви претензии к магам.


Впереди замаячил чёрный провал, при ближайшем рассмотрении оказавшийся лестницей вниз. Указательная полоса нырнула туда и затерялась в темноте. Основное освещение на лестнице не работало, только тусклые аварийные лампы на уровне щиколоток, как на входе. Они обозначали пол, но ничего не освещали.

— То есть, тут ещё и несколько этажей. — Вздохнула Милли, заглядывая через угрожающе скрипнувшие перила. — Ну здорово.

Лестница была широкой, с крупными невысокими ступеньками, а вокруг неё вилась ровная дорожка для каталок под небольшим углом с плавными поворотами.

— Продуманно. — Прокомментировала Милли.

— А ты сомневалась в строителях. — Заметил Зиверт. — Нет, у них точно всё шло по плану.

Он бодро щёлкнул пальцами, но ничего не произошло. Пришлось несколько секунд стоять с закрытыми глазами, сосредотачиваясь. На мгновение Милли даже показалось, что маг уснул, но тут рядом с его головой возник, наконец, тускло светящийся шарик. Он открыл глаза и потянулся их протереть, но вовремя спохватился и вместо этого несколько раз с усилием моргнул.

— Мне бы отдохнуть. — Пожаловался Зиверт.

— В медкорпусе должны быть какие-нибудь кровати. — Предположила Милли. — Идём.

Они осторожно спустились по лестнице и оказались на медицинском этаже. Топология комплекса здесь сохранялась — в центре всё так же был коридор, огибавший огромный каменный цилиндр, но не замыкавшийся в кольцо, а занимавший примерно четверть окружности. Слева и справа от лестницы были двери, обозначенные одной буквой. Зиверт заглянул в одну из них, под буквой “В”. Сразу за дверью на стене висел информационный щит. Буквы на нём почти стёрлись, но можно было разобрать номера палат.

Все палаты, конечно, были абсолютно пусты. Если в них и было когда-то какое-то оборудование, его уже давно вынесли. Кровати с ржавыми сетками везде были сдвинуты в один угол. Милли и Зиверт медленно пошли по коридору, заглядывая в каждую палату. Картина везде была одна и та же. Иногда на стене коридора попадался пустой держатель для бумаг.

— Ну, как я и думал… — Начал было Зиверт. — Секунду!

В одном из держателей лежал пожелтевший листок. Зиверт осторожно вытащил его и жадно впился глазами в выцветшие строчки.

— Ну, что там? — Не выдержала Милли через несколько секунд молчания. Зиверт вздохнул.

— Понятия не имею. — Признался он. — Посмотри, какие каракули. Явно врач писал, ни слова не разобрать. — Он потыкал пальцем в бумагу. — Чисто интуитивно я бы предположил, что это имена. Видимо, пациентов. Но что у них за диагнозы?

Он вздохнул, аккуратно свернул листок и убрал в сумку.

— Потом поизучаем. Когда я отдохну. Я бы предложил искать…

— Морг. — Сказала Милли.

— Что? Зачем?

— Да не “зачем”, а указатель висит на стене, видишь? “Морг”.


Морг оказался в конце коридора, подальше от палат.

— Вообще-то это идея, — говорил Зиверт, пока они шли туда, — там должен быть холодильник. С массивной такой дверью. Скорее всего он сейчас не работает, так что спрячемся там и…

Он не договорил, потому что помещение, в которое они вошли, оказалось очень странным. В его центре стоял массивный стальной стол, огороженный толстой стеклянной стеной. Над столом угрожающе нависал клубок инструментов, от одного взгляда на которые становилось не по себе. В тусклом свете аварийных ламп и “светлячка” заплясали колючие, страшные тени. Завершал картину недвусмысленного вида сток, покрытый высохшими потёками…

“Неизвестно чего”, твёрдо решил Зиверт, отворачиваясь. Постоянно оглядываясь, они пересекли помещение и добрались до двери в холодильник. Там было намного спокойнее — пустые стальные полки, ни следа покойников. Пахло только холодным металлом и затхлостью.

— Всё. — Сказал Зиверт, закрывая за собой дверь. — Больше шагу не сделаю, пока не посплю хотя бы пару часов.

— Здесь? — Переспросила Милли. — Ты видел…

— Нет.

— Но вот же…

— Нет. Ничего не видел. За этой дверью ничего нет. — Твёрдо заявил Зиверт. — Существует только эта маленькая комната. Больше ничего.

— Ладно, ладно. — Пожала плечами Милли. — Подожди здесь.

Она вышла за дверь. Некоторое время были слышны её шаги, а потом раздался чудовищный скрежет, как будто что-то волокли по полу. Милли ввалилась в холодильник, волоча за собой скамью.

— Вот, — сказала она, — создала тебе из пустоты кровать. Всё лучше, чем ложиться на пол. Или на полку для трупов.

Зиверт с благодарностью улёгся на скамейку, подложив под голову сумку.

— А ты? — Спросил он, устраиваясь поудобнее.

— А я нет. — Поморщилась Милли. — Я от твоего зелья всё ещё подпрыгиваю. Отдыхай, я пока построжу.

Последних слов Зиверт уже не слышал. Он спал.

Пыль в механизме, глава 8(1)

Предыдущая часть: http://joyreactor.cc/post/4239870
Первая часть: http://joyreactor.cc/post/4052961

Что я могу сказать. Идёт туго, неуверенно, и постоянно кажется, что делаешь что-то не то. Типичный первый раз.

Зиверт снова плавал густой, навязчивой темноте. На этот раз вместо блаженного отсутствия каких-либо ощущений, он чувствовал окружающую враждебность. Что-то скрытое, затаившееся, следило за ним с плохо скрываемой агрессией, но пока не хотело или не могло напасть. Чувство уязвимости давило, побуждало паниковать, бежать, не разбирая дороги, лишь бы двигаться, но Зиверт, стиснув зубы, бездействовал. Поддаться инстинктам означало бы ухудшить и без того шаткое положение.
Болезненное внимание не пропадало. Зиверт чувствовал себя беглым заключённым, выхваченным из темноты лучом прожектора. Он понятия не имел, что происходит вокруг, видят ли его, и мог только вжиматься в землю, надеясь на удачу.
Не имея другой возможности отвлечься, Зиверт сосредоточился на анализе последних событий. Что-то пыталось с ним связаться, это факт. Оно рылось в его голове, выуживало обрывки воспоминаний и строило из них картины в меру своего понимания. Но чего оно хотело? Зиверт вспомнил своё первое видение, в доме инквизитора. Тогда был отец, теперь попадается Йор. Тогда, во время разговора, Торрес что-то сделал с его головой. Он хотел помочь или наоборот? Какие у него цели? Ведь он явно что-то недоговаривал. Жители в деревне, тот странный парень, Дик, секретный комплекс… Всё это висело в пустоте, не складываясь в единую картину. Как будто мозаика, сложенная только по углам. Связь была, но терялась в темноте. Не хватало информации. Здесь Зиверт почувствовал глухое раздражение. Если бы его не выдёргивало из сознания с такой бесцеремонностью…
Неожиданно всё прекратилось. Пропал настойчивый луч, охотившийся за ним, исчезло ощущение присутствия. Зиверт открыл глаза. Он стоял в темноте. На этот раз именно стоял, а не висел, как в толще воды. Лицо Торреса выплыло из пустоты внезапно, как луна из-за тучи. Он приближался быстрым, решительным шагом, а лицо его выражало крайнюю степень недовольства. Прежде, чем Зиверт успел открыть рот, Торрес подошёл вплотную и резко ударил мага под дых.
“Идиот!”, успел услышать Зиверт, проваливаясь назад, через густую пелену тьмы…

… прямо к серой стене. Вновь включившееся сознание послало в мозг целую кучу сигналов, на мгновение сбив его с толку. Какое-то время разум крутил Зиверта, как детский кубик, пытаясь разобраться, какое положение в пространстве он занимает. Наконец, разобравшись с ощущениями, он превратил серую стену в бетонный пол, а инквизиторский удар во врезавшееся в живот плечо Милли. Зиверт заёрзал, пытаясь показать, что очнулся. В ответ Милли сбросила его с плеча и, прежде, чем он успел что-то сказать, зажала ему рот рукой.
Несколько долгих секунд Зиверт послушно молчал, прислушиваясь вместе с Милли к постепенно негромкому, но навязчивому скрежету. Он становился всё тише и дальше, пока, наконец, не затих. Милли медленно отняла руку и тщательно вытерла её о воротник дорожного плаща Зиверта.
— Ушли. — Сказала она шёпотом. — Но недалеко. Ждут.
— Кто? — Спросил Зиверт, тоже невольно переходя на шёпот. — И где мы?
— Да всё там же.

Когда Зиверт в очередной раз отключился, Милли успела только тяжело вздохнуть. В этот момент в коридоре зажёгся свет, хрипение старой сигнализации прекратилось, а створки в пустующих нишах распахнулись, открывая скрытые за ними тоннели, из которых посыпались автоматоны. Несмотря на довольно потрёпанный внешний вид, смотрелись они угрожающе, так что Милли предпочла закинуть валявшегося без сознания Зиверта на плечо и рвануть к выходу. Но он был далеко, а коридор был недостаточно широк, чтобы с магом на плечах играть с автоматонами в догонялки, поэтому Милли предпочла прятки и ввалилась в первую попавшуюся открытую подсобку.
— Так, — сказал Зиверт, переваривая новую информацию. — Автоматоны? Прямо посыпались?
— Ну… нет. — Призналась Милли. Она выглядела почти счастливой. Духи и заклинания не были её специальностью, а вот физическая угроза была. — Большинство створок заклинило, из некоторых так никого и не появилось, а некоторые выплюнули только ржавые запчасти. Но штуки четыре-пять вылезло.
— А что за тоннели? Большие?
— Да нет. Ну, может… А вон, сам посмотри.
Через щель в двери виднелась одна из стенных ниш. Её задняя стенка распалась на две половинки, открывая небольше отверстие, примерно метр на метр. Из него торчали две металлические конструкции. Зиверт озадаченно пялился на них, пока не понял, что это были ноги автоматона, застрявшего в тоннеле. Ноги и стальные створки периодически конвульсивно вздрагивали, но безнадёжно заклинивший старый механизм не поддавался. Он отполз от двери, сел на пол и задумался.
— Я не понимаю, — проговорил он спустя полминуты раздумий. — Этот комплекс такой древний, но всё ещё работает. Разваливается на части, но работает. Даже после мародёров, которые обычно даже гвозди выносят, здесь ещё есть рабочие системы. Да что там, рабочие автоматоны! И никто в столице об этом не знает.
— Думаешь, кто-то поддерживает его в рабочем состоянии? — Спросила Милли.
— Уверен. Вопрос в том, кто именно. Ты видела вокруг какие-нибудь признаки персонала? Или вообще людей?
Милли задумчиво потёрла нос.
— Нет. Кроме… жителей деревни. Если они вообще люди.
— Вот именно. Этим местом не пользовались, пока я… Кстати! — Зиверт вдруг вспомни, чем занимался до этого. — А дверь я открыл?
— Неа. — Вздохнула Милли. — Скелет там возился, стучал, но так ничего и не открыл. А потом ты обмяк и сполз на пол. Опять перенапрягся, что ли?
Маг разочарованно покачал головой. Жаль, конечно, что дверь так и не открылась, но…
— Нет. — Ответил он вслух. — То есть, возможно, но это не главная причина, тут есть что-то ещё. Любое крупное магическое усилие это всегда выход за пределы физического существования. И здесь, в этом месте, что-то прячется прямо за этими пределами. Говоря метафорически, как только я пытаюсь сунуть нос из норы, оно хватает меня и тащит. Только не спрашивай, зачем.
— Почему? Это же важный вопрос. Я думала, встречи со всякими там сущностями это обычное дело для магов.
— Абсолютно необычное. Не с такими, по крайней мере. — Отрезал Зиверт. — В брошюре “Итак, ты решил научиться колдовать” сказано, что в таких случаях надо убежать и позвать кого поумнее.
Они помолчали.
— А что, — спросила Милли, — есть такая брошюра?
— Нет. — Признался Зиверт. — Я её выдумал для эффектности. Но смысл протоколов безопасности примерно такой: если ты столкнулся с чем-то непонятным, не пытайся понять самостоятельно, а сообщи, куда следует, грамотные люди разберутся. Проблема в том, что в данном случае, самый грамотный человек здесь я. Ну, не считая инквизитора, с которым мы связаться не можем. Поэтому мне и разбираться.

— Вон он стоит. — Напряжённо прошептала Милли Зиверту, кравшемуся следом. Они довольно долго шли, пригнувшись, вдоль стены коридора в сторону выхода, пока не наткнулись на одного из автоматонов. Немного побродив туда-сюда, жужжа шестерёнками, конструкты выстроились вдоль стены и замерли. Формами они напоминали людей, но рост (или высота?) почти в три метра и оголённые, постоянно движущиеся шестерни и поршни, придавали им гротескный и жуткий вид. По сравнению с ними, патрульные автоматоны из Альтштадта выглядели довольно дружелюбно.
— Он включён? — Прошептал в ответ Зиверт. — И почему мы шепчем?
— Потому что не знаем, на что он среагирует. У тебя есть что-нибудь, что можно бросить?
Зиверт пошарил по карманам и огляделся по сторонам. Все кучи мусора, создававшие впечатление захламлёности коридора, при ближайшем рассмотрении оказались только пылью и грязью. Наконец, нашарив в пыли дужку от замка, Зиверт протянул её девушке, и приготовился следить за автоматоном. Дужка прочертила в воздухе серебрянную дугу, на что тот никак не отреагировал. Лишь когда металл звякнул о бетонный пол, автоматон резко, насколько ему позволяла конструкция, повернулся следом. Он вскинул массивную правую руку, но та издала лишь несколько сухих щелчков.
— Он вооружён. — Отметила Милли. — Но патроны, конечно, кончились.
— Отлично. — Приободрился Зиверт. — Тогда мы можем…
Автоматон, поняв, что его оружие бездействует, расправил плечи. Из его груди в сторону звука вырвался тяжёлый гарпун. Звеня присоединённой цепью, он высек искру из пола и замер. Автоматон немного подождал и принялся скрежетать барабаном в груди, сматывая цепь. Старый механизм звучал почти разочарованно. Гарпун, издавая ужасный скрежет, пополз обратно.
— … остаться здесь. — Закончил мысль Зиверт. — Что за психопат создавал этих чудовищ? С какой целью?
— В любом случае, выпускать он никого не собирается. — Заметила Милли. — Ещё идеи есть?
— Есть. — Немедленно откликнулся Зиверт. Милли посмотрела на него с сомнением.
— Что-то ты слишком быстро ответил. — Заявила она. — Не нравится мне это. Можешь, подумаешь ещё?

— Отличный план. — Сказала Милли, выслушав Зиверта. — Но у меня есть пара замечаний.
— Это же сарказм, да? — Подозрительно сощурился тот.
— Нет-нет, что ты. Залезть в технический тоннель, предназначенный для быстрой переброски автоматонов, что может пойти не так. Наверняка там хорошая вентиляция и удобные выходы.
— Тогда в чём дело? — Спросил Зиверт, демонстративно игнорируя язвительный тон.
— Как мы туда залезем? Ворота не закрылись только потому, что он... — Милли пнула торчавшего из стены автоматона. Тот вяло пошевелился. — … в них застрял.
— Нам не надо вытаскивать его целиком. — Объяснил Зиверт. — Только оторвать руку, тогда места хватит.
— Ты предлагаешь протискиваться мимо этой штуки? — Недоверчиво переспросила Милли. — Да ты видел, какие у них есть гарпуны! Мало ли, что ещё у них есть. Что если он тебя в бок пырнёт, пока ты там ворочаться будешь?
Зиверт задумался.
— Принято. — Кивнул он. — Руку и голову.
— При… Зиверт, ты… — Милли не нашла слов, и просто с тяжёлым вздохом махнула рукой. — Ты пытаешься теорию естественного отбора личным примером опровергнуть, что ли?
— Не нуди. — Поморщился Зиверт. — Если хочешь, давай вернёмся и попытаемся выяснить, с какой скоростью нужно бежать, чтобы автоматон нас не заметил.
— Твоя идея от этого умнее не становится. — Парировала Милли. — Рано или поздно эти авантюры кончатся тем, что кому-то из нас что-нибудь оторвёт.
— Хватит ворчать, просто отстрели ему голову.
— Да ну? — Сощурилась Милли. — А ну-ка скажи, на что реагируют автоматоны, которые разбрелись по коридору?
— На зву… А. Ну, значит, начнём с руки.

Разборка автоматона осложнялась тем, что нормальный нож остался лежать за дверью, примотанный к скелету учёного. Приходилось пользоваться крошечным перочинным ножиком, который Зиверт использовал, чтобы затачивать карандаш, и грубой физической силой. Милли отрывала бронзовые пластины, внахлёст покрывавшие плечевой сустав конструкта, и бросала их в угол. Они издавали громкий лязг, и поначалу после каждого броска Зиверт и Милли замирали и прислушивались, готовые броситься к подсобке. Но другие автоматоны никак не реагировали на разборку одного из своих товарищей. То ли не могли, то ли не считали важным. Неожиданно Милли остановилась.
— Зиверт, — позвала она, — ну-ка дай свет.
— О, извини, — спохватился маг. Шарик света незаметно растворился в воздухе, когда он отвлёкся и Милли, по плечи влезшая в тоннель, копалась в тени, куда не попадал свет из коридора.
— Тут всё равно не было ничего интересного. До сих пор. — Задумчиво сказала Милли, вытирая пальцы о штаны. Они были покрыты густой тёмной жидкостью.
Зиверт зажёг светлячка, который осветил полуразобранную руку. Почти все пластины были сняты, обнажая последний внутренний слой. Милли осторожно поддела пластину ножом. Та оторвалась с неприятным хлюпающим звуком, словно доска, поднятая из болота. Из-под неё засочилась густая коричневая жидкость, резко пахнущая гнилью и чем-то кислым. Тошнотворный, сладковато-кислый запах оставлял во рту отчётливый привкус железа. Зиверт почувствовал острое желание сплюнуть. Борясь с ним, он прижал ко рту рукав и наклонился поближе.
— Видел такое когда-нибудь? — Спросила Милли.
Зиверт только покачал головой. Он набрал воздуха для ответа, но поперхнулся.
Конструкт поднял голову и смотрел прямо на него. Лицо машины совершенно не напоминало человеческое. Одна полированная линза не могла отображать ничего даже отдалённо похожего на эмоции, однако Зиверт мог бы поклясться, что чувствует на себе внимательный взгляд, пробиравший до костей, сверливший заднюю стенку черепа. Он почувствовал, как немеет лицо, губы отказывались повиноваться. Он хотел подать Милли знак, но не смог.
Впрочем, она сама разобралась.
Ствол дробовика ткнулся в линзу, и в абсолютной тишине голова машины разлетелась на осколки и коричневую жижу. От толчка в плечо Зиверт отлетел в сторону и ошарашенно замотал головой, понимая, что оглох. Милли тем временем схватила руку конструкта и потянула на себя. Мышцы на её спине выгнулись так, что растянули старую форменную шинель — она вышла далеко за пределы прочности человеческого тела. В жуткой тишине бронзовая рука отрывалась медленно, с хрустом, от которого вибрировали зубы, пока, наконец, не отлетела в сторону, открывая проход в технический тоннель.
Зиверт влетел в него, едва успев пригнуться. Милли решила, что времени на церемонии нет, поэтому просто схватила мага за шкирку и запихнула в тоннель. Благо, места там хватило, хотя на секунду Зиверта укололо предчувствие, что он бы влез, даже если бы места не было вообще. За стеной пролегали направляющие, по которым, видимо, перемещались конструкты. Кое-как разогнувшись, Зиверт обнаружил прижатую к груди сумку, в которую он машинально вцепился мёртвой хвтакой. Кое-как закинув её за голову, чтобы не мешала дышать, он принялся осторожно двигаться дальше вдоль стены, чтобы освободить место…
Милли выстрелила в приближающегося автоматона, почти не надеясь на успех, и вогнала в стволы два новых патрона. Конструкт двигался по коридору, прикрыв уязвимую голову одной рукой, а другую, с пулемётом, вытянув вперёд. Если бы патроны в ней не закончились давным-давно, Милли была бы уже нашпигована свинцом. Без огнестрельного оружия конструкт мог полагаться только на мощь металлических конечностей, и на…
Гарпун вылетел неожиданно. Как бы Милли не готовилась к этому, ей едва хватило времени отпрыгнуть в сторону. Тяжёлый снаряд пролетел совсем рядом, гремя разматывающейся цепью. Воспользовавшись ситуацией, она схватила цепь левой рукой и рванула на себя что есть силы. Конечно, ей не хватило веса, и конструкт только слегка покачнулся, восстанавливая равновесие, но этого времени оказалось достаточно, чтобы свободной рукой выстрелить из дробовика дуплетом. Целиться так было невозможно, но крупная дробь зацепила голову автоматона, и он остановился метрах в пяти от девушки, словно налетел на стену. От удара линза пошла мелкими трещинами, но не разбилась. И в тот момент, когда Милли собралась нырнуть вслед за Зивертом в тоннель, на сцене появился новый участник.
За следующим автоматоном, топающим по коридору, возникла бесформенная тень. Сверкнули лезвия, и голова конструкта взлетела к потолку, описывая в воздухе плавную дугу. Тело, оставшееся без управления, сделало ещё несколько шагов и резко сложилось, как марионетка, которую перестали тянуть за ниточки. На секунду тень обрёла форму. Плащ, капюшон, — Милли готова была дать руку на отсечение, что это тот самый незнакомец, который подслушивал её разговор со старостой. Некоторое время он держал в руках отрубленную голову автоматона, а затем медленно, почти нежно убрал её под плащ.
И рванул вперёд.
Милли решила, что у неё нет ни единой причины выяснять, что ему было нужно. Она прыгнула в тоннель, как в воду, чудом не зацепившись ружьём, и принялась лихорадочно осматриваться. Внутри не было никаких кнопок или рычагов, только паутина механизма, управлявшего открытием. В отчаянии Милли нанесла ей несколько ударов под приближающийся дробный топот незнакомца. Двери, не привыкшие к такому обращению, оскорблённо вздрогнули и открылись шире. А потом, лязгнув, словно огромные челюсти, с силой схлопнулись обратно. После экспресс-разборки во входном отверстии осталось куда меньше автоматона, так что на этот раз створки закрылись намного плотнее, оставляя щель толщиной не больше пальца.
Только через несколько мучительно долгих секунд Милли позволила себе снова вдохнуть. Снаружи не доносилось никаких звуков, что, в общем, тревожило, но меньше, чем звуки боя или, скажем, звуки взламывания створок тоннеля.
— Ты в порядке? — Просипел Зиверт. Он тоже машинально задерживал дыхание. Милли прокрутила в голове несколько вариантов ответа, и остановилась на самом скучном. На сарказм у неё не оставалось сил.
— Более или менее. — Ответила она. — Помнишь того парня, за которым я гналась и который сбросил тебя в реку? Он здесь.
— Ты его видела? — Забеспокоился Зиверт. — Он всё это время шёл за нами? Зачем?
— Забыла поинтересоваться. — Огрызнулась Милли. Ладно, может быть чуть-чуть сил ещё осталось. — Он на моих глазах оторвал или отрезал голову автоматону собственными руками. Спросишь сам, когда он нас догонит.
Едва она успела закончить фразу, на неё действительно навалилась смертельная усталость. Тело как будто вспомнило о недавнем напряжении и запоздало запротестовало. Милли стиснула зубы, ощущая, как в спину и плечи втыкаются десятки яростно вращающихся ножей. Это было только начало. Она успела только перебросить ремень ружья через голову, чтобы оно не сползло с плеча, как её руки взорвались болью и беспомощно повисли вдоль тела.
— Ты только потерпи, пока мы не выберемся отсюда, — сочувственно сказал Зиверт, наблюдавший за ней. — Я что-нибудь придумаю, обещаю.
Милли, не ощущая в себе сил кивнуть, издала неразборчивое мычание. Маг попытался ободряюще похлопать её по плечу, но вовремя спохватился.
Они ползли вдоль стены довольно долго, но проползли всего пару ворот. Зиверт каждый раз останавливался и обшаривал их изнутри, пытаясь найти способ открыть хотя бы одну створку, но тщетно. Механизмы безнадёжно заклинило. Видимо, поэтому сюда даже не попытались послать автоматонов. Милли мало обращала внимания на окружение. Все её силы сейчас уходили на борьбу с чудовищной болью. Как только выдавалась свободная минута, она упиралась лбом в стену и висела так, пока Зиверт не звал её дальше. Несмотря на то, что они давно прошли заклинившую дверь в коридоре, вылезти из-за стены они не могли.
— Я начинаю сомневаться, что это была хорошая идея. — Зиверт выдавил нервный смешок. — Особенно если… Милли!
По верхнему рельсу над их головами с грохотом пронёсся контейнер. Зиверт едва успел пригнуться и дёрнуть спутницу за рукав. Та зашипела от боли. Контейнер остановился в нескольких метрах от них, несколько раз дёрнулся, и затих. Зиверт, переведя дух, поднялся.
— Всё же, эти рельсы ещё используются. Но что…
Он осёкся, почувствовав, как рот наполняется знакомым привкусом озона. Маг взглянул на Милли. Её полуприкрытые глаза светились так ярко, что стены технического тоннеля осветились мягким голубым светом. Зиверт нервно сглотнул.
— Я думаю… Я думаю, нам надо отойти подальше.
Контейнер начал наливаться светом и мелко дрожать. Ничего, кроме взрыва, за этим последовать не могло, а за стеной не было достаточно места, чтобы спрятаться. Зиверт сделал единственное, что имело смысл в такой ситуации — присел и прикрыл голову руками.