Истории

Как колумбийская армия отправила своим пленным солдатам зашифрованное сообщение через поп-песню

Когда операцию рассекретили, её соавтор получил «Золотого льва» на фестивале в Каннах

Полковник Эспехо

В середине 2010 года полковник Хосе Эспехо собирался выходить на пенсию после 22 лет военной службы. Но кое-что его никак не отпускало: он не мог уйти, оставив колумбийских солдат в плену у вооружённых партизанских отрядов ФАРК. Эспехо не хотел оставлять своих людей в руках врага. Поэтому, чтобы спокойно уйти в отставку, ему был нужен план. План полковник придумал. За помощью полковник обратился к рекламщику Хуану Карлосу Ортису.

Хуан Карлос Ортис

Ортис — легендарная фигура в колумбийской индустрии рекламы и PR. В 2000 году он стал первым колумбийцем, получившим каннского «Золотого льва» за свой антинаркотический рекламный ролик. 

Успех ролика вызвал не только признание в мире рекламщиков, но и угрозы со стороны ФАРК на родине — организации, которая во многом финансировалась именно за счёт доходов от производства и контрабанды кокаина. Рекламная кампания не понравилась боссам ФАРК, и в адрес Ортиса посыпались прямые угрозы.

Обеспокоенный письмами и телефонными звонками, Ортис купил для своей семьи бронированную машину и даже помог полиции в спецоперации по поимке его шантажистов. Но угрозы не прекратились. Тогда, опасаясь за безопасность своего очень ценного сотрудника, рекламное агентство Leo Burnett перевело Ортиса в свой нью-йоркский офис. Вместе с ним в США переехала и его семья.

По телефону полковник Эспехо объяснил, что ему срочно нужно предупредить пленных колумбийских солдат, что помощь уже в пути — по всей стране полным ходом шли масштабные рейды и спецоперации по устранению партизан и освобождению солдат. Но ФАРК может казнить заложников, как только узнает, что военные близко. Эспехо должен был каким-то образом сообщить пленникам, чтобы они были готовы к побегу и не боялись бежать в лес.

Но как добраться до солдат, находящихся под круглосуточной вооружённой охраной в деревенской глуши или глубоко в джунглях? 

К тому же послание должно быть понятным для заложников и невидимым для похитителей и должно давать пленным надежду и мотивацию на побег.

                    Пленные колумбийские солдаты

В 2008 году Хуан Карлос Ортис уже работал с колумбийским правительством, помогая убедить беременных женщин-партизан покинуть ряды повстанцев: тогда армия за четыре месяца сбросила в джунгли семь миллионов детских пустышек с сообщением, призывающим мятежников вернуться к мирной жизни. 

Ещё были футбольные мячи, на которых писали пропагандистские сообщения и пускали вниз по реке к лагерям повстанцев: правительство всеми силами пыталось напомнить партизанам о доме, мире и том, чего им так не хватает, чтобы уже наконец остановить эту 50-летнюю гражданскую войну.

ФАРК

The Revolutionary Armed Forces of Colombia (FARC) появилась в Колумбии в 1960-х годах. Это была группа крестьян-коммунистов, выступавших против правительства и требовавших трудовых реформ. Всё это происходило на фоне только что завершившегося Ла Виоленсия — десятилетнего вооружённого конфликта в Колумбии, начавшегося из-за противостояние Либеральной и Консервативной партий. К середине 60-х ФАРК начала набирать силу и численность, а к 2010 году количество повстанцев составляло 8 000 — 10 000 человек.

К тому времени, как в 2015 году ФАРК и правительство Колумбии объявили о прекращении конфликта, эта гражданская война стала одной из самых продолжительных в мире. 

Только за последние десять лет в Колумбии было похищено около 7 000 человек, которых удерживали с целью получить выкуп. Среди них была и одна из кандидаток в президенты Колумбии — Ингрид Бетанкур, которая провела в заложниках шесть лет. А некоторые пленные проводили в заточении до 18 лет. Группировка предпочитала похищать богатых американцев или видных колумбийских деятелей.

Вся незаконная деятельность, связанная с наркотиками, похищениями и добычей полезных ископаемых, приносит ФАРК порядка $600 млн в год. Forbes ставит колумбийских партизан на третье место в списке самых богатых террористических организаций после ИГИЛ и ХАМАС.

Даже после мирного соглашения с правительством часть бойцов ФАРК не отказалась от своей партизанско-террористической деятельности и вернулась обратно в джунгли. Их численность осталась в районе 5000 человек, и сейчас они продолжают контролировать 10–15% отдалённых территорий страны. Правда, теперь они представляют собой не армейские подразделения, а скорее вооружённые коммуны, где сами партизаны являются и властью, и полицией, и судом.

               Бойцы ФАРК

План

После звонка полковника Ортис прибыл в Боготу, где вместе с самим Эспехо и командой лучших рекламщиков Колумбии стал работать над новой задачей. Эспехо вспомнил, что многие вернувшиеся из плена солдаты говорили, что им разрешали слушать радио. Его слушали повстанцы во время долгих переходов через джунгли и включали его пленным, чтобы те меньше думали о побеге.

Вообще, общение с заложниками через радиопередачи — это многолетняя колумбийская практика. На шоу «Voices of Kidnapping» («Голоса похищенных») звонят родственники похищенных и оставляют 30-секундные сообщения своим близким, которые затем появляются в эфире. Создатель программы Хербин Ойос Медина придумал эту идею в 1994 году, после того как его самого похитили на 17 дней.

Ортис предположил, что можно спрятать сообщение в аудиорекламе, а один из членов команды — креативный директор Альфонсо Диас — предложил использовать азбуку Морзе. Именно тогда и родилась идея создать песню и зашифровать послание именно в ней. Эспехо понравилась эта идея: он знал, что многие солдаты были обучены азбуке Морзе, а члены ФАРК были крестьянами, которые вряд ли могли разгадать шифр из точек и тире.

        Партизанки ФАРК

Нечто подобное использовал в 1966 году американский военный летчик Джереми Дентон, находясь во вьетнамском плену. Он появился в телевизионном интервью японскому репортёру: само оно, конечно, было чистой пропагандой — вьетнамцы заранее написали за Дентона все ответы на вопросы.

Когда Дентона спросили об условиях, в которых он содержится, он ответил: «Я получаю достаточно еды, нормальную одежду и медицинскую помощь, когда мне это требуется». Но с помощью только собственных век он смог передать короткое послание для всех союзнических сил. Это было слово «пытки».

Лучшие дни

Команда Ортиса и Эспехо отправилась в небольшую, малоизвестную даже в Боготе звукозаписывающую студию Radio Bemba. Они начали экспериментировать со звуком и через какое-то время пришли к идеальному решению. Текст песни и музыку написали 34-летний продюсер студии Карлос Портела и композитор Амори Эрнандес.

Это была лирическая баллада о жизни пленника, но всё в ней выглядело органично и не вызывало подозрения. Посланию даже предшествует фраза «Слушай это сообщение, брат», а само сообщение закодировано в припеве: «19 человек спасены. Вы следующие. Не теряйте надежду». Послание должно было поднять боевой дух пленных и показать им, что помощь уже близко.

Чтобы скрыть код, потребовалось несколько недель звуковых экспериментов и согласований с военными. В сентябре 2010 всё было готово — песню назвали «Лучшие дни», её исполнили малоизвестные музыканты Наталья Гутьеррес и Анджело, которые раньше уже работали на студии Radio Bemba.

Пандульф, герцог-мудила: лучшая история о средневековых предательствах

Эта история об одном из самых нелепых изменников в истории, запустившем настоящую машину безостановочного предательства, от которой он сам же и пострадал. Речь о Пандульфе Сицилийском, «Волке из Абруццо» человеке, которого можно назвать эталонным мудилой.

Нормандцы. Запомните этих ребят, они в конце этой истории вломят всем.

Для того, чтобы вы меньше путались, а также для того, чтобы привнести сюда элемент игры, я проставил после каждого предательства его порядковый номер в квадратных скобках. В этой истории их будет действительно много — считайте.

Все происходит в южной Италии приблизительно рядом с Неаполем в 1016-1038 годах. Никаких особых географических и исторических знаний для понимания не нужно — достаточно вспомнить, что тогда Юг страны принадлежал Византии, а остальное — фактически Папе Римскому и императору Священной Римской Империи, то есть, попросту, германцам. На этой-то почве и начался кровавый замес.

Вот Италия начала XI века — слишком много разных сил и все дерутся словно псы.

Если быть совсем достоверным, предательство началось не совсем с Пандульфа, а за несколько лет до этого. Многие местные жители, которые были под византийцами, спали и видели, как придет император-германец и освободит их от жадных греков. Один из местных правителей, Мелус, пытался восстать, хотя сам, вообще-то клялся Византии в верности до гроба [предательство 1] и даже сначала добился успехов. Но получив зуботычины, он бежит на Север. Там его принял и пожалел император германцев, так что сын Мелуса потом прибудет на родину, чтобы отомстить, но предаст свои идеалы и перейдет на сторону греков [а вот и 2].

Главное, что сделал Мелус — умудрился призвать в страну нормандцев. Те были потомками викингов, которые отхватили часть Франции, офранцузились, но остались диковатыми и воинственными. Вот отличный пример: за несколько десятилетий до того, вождь нормандцев принял христианство и в честь этого принес Иисусу Христу в жертву четыреста рабов — немного не разобрался в догматах религии. Исторический спойлер: потом эти нормандцы захватят вообще все: и Юг Италии и Сицилию и раздадут всем в округе по первое число, вплоть до арабов.

Войска Византии.

Бунт подавляют, но семена раздора посеяны — Папа чуть не получил инфаркт, пока армия греков бегала под стенами Рима и решала там свои проблемы. Но более того, его возмутило, что ради Византии его предали любимцы и агенты из крепости-монастыря Монте-Кассино [3]. Он попросил Генриха Святого, императора Священной Римской империи, о том, чтобы тот сделал что-нибудь, желательно кровавое и имперское. Болезный император-импотент Генрих II ел у Папы с рук и, конечно, согласился, хотя больше бы предпочел читать книжечки и сидеть в келье.

Войска Папы и императора пошли на юг навстречу византийцам. Они пришли не воевать, а бряцать оружием и бить себя в грудь перед греками. Это было два стада павианов, которые метают друг в друга дерьмо, бешено орут и потом спокойно расходятся по домам. Попутно германцы захватили город Капую, где и правил Пандульф, который до этого сидел под Византией и горя не знал. Осады почти не было, его сразу же предали горожане [4], которых он достал своим злобным и алчным поведением.

Император (в короне) пленяет Пандульфа.

Вот тут и начался настоящий цирк. Пандульфа повезли на казнь, но сжалились: все же казнить дворянина — это не курицу прирезать. С него взяли клятву о том, что он никогда не будет делать зла империи и Папе и через несколько лет отпустили домой. Как нетрудно догадаться, первое, что он сделал — наплевал на клятву [5] и заново захватил свою Капую. Ему бы не удалось сделать это, если бы не проходившая мимо армия Византии — те просто подошли к городу и тот сдался. Пандульф стал самым злобным правителем в этих местах — прибрал к рукам все вокруг Неаполя, сам Неаполь и некоторые баронства вокруг него, жег, грабил, угрожал и маниакально упивался властью. В общем, стал самой мощной силой на Юге Италии. Штука в том, что формально все это были территории Византии, которой он поклялся в верности и был, как-бы, вассалом. То есть, попросту, он предал их, как только почуял слабину [6]. Когда греки спохватились, было поздно — новым их императором стал слабоумный, и им стало вообще не до того.

Пандульф раздал всем вокруг пинков, затрещин и тумаков, возомнил себя правителем, равным императору и тут же поплатился за наглость. Почти все его вассалы и люди, которые только что дали ему присягу, в первый же удачный момент предали его [7]. Чуть ли не самую большую роль сыграли нормандцы: их супер-способностью было всегда выступать на стороне победителя, и они сразу смекнули что к чему. Пандульфа свергли и он снова остался с носом и едва не в цепях. Правитель Неаполя, который больше всех натерпелся от него, был так восхищен храбростью северных наемников, что дал им вотчину — из разбойников они стали настоящими дворянами. А их глава, Рейнульф, вообще стал зятем герцога Неаполя — настоящая идиллия и дружба народов.

Типичная крепость нормандцев в Италии.

Но Пандульфа не добили и он снова начал набирать силы для рывка. Знаете, что случилось позже? Нормандцы, которые буквально задницей чуяли, кто победит, тут же предали герцога Неаполя [8], того самого, который только что отвалил им земли, дворянский титул и вечную дружбу. Герцог, который был стар и пережил десятилетия интриг был настолько шокирован, что просто ушел в монастырь и умер там от горя (ну, или с чужой помощью). Все, кажется, начали понимать, куда дует ветер: белобрысые лоховатые дуболомы с Севера оказались самыми хитрыми, коварными и дипломатически подкованными в этих местах.

А вот и кульминация. Спустя кратчайшее время Пандульф неимоверно, неистово достает своих подданных, одна и та же история словно в дурацкой комедии повторяется в третий раз — жизнь не учит его вообще ничему. Взрыв происходит, когда он безнаказанно насилует племянницу своего племянника, то есть, попросту говоря, очень и очень молодую родственницу. Его племянник, Гвемар, восстает и, не будь дурак, призывает на свою сторону сразу всех тузов: императора Священной Римской империи, императора Византии и нормандцев. Византия не ответила (там все еще правил маразматик), но остальные среагировали моментально. Нормандцы легко и непринужденно предают Пандульфа [9], ради которого буквально вчера предали Неаполь (а позавчера, как помним, предали и его самого).

А вот Италия после того, как туда решили приплыть нормандцы. Зеленое — их королевство. Досталось всем, даже арабам.

Империя приходят на помощь, Пандульфа свергают, а главой всего итальянского Юга становится молодой красавец Гвемар, его племянник. Теперь уже император попадается на удочку: увидев «простодушных и честных» нормандцев, он повелевает, что отныне они — его личные вассалы. И это — невероятный прорыв: несколько лет назад у них не было ничего, кроме дырявой лодки и ржавого меча, и вот уже они главные любимцы Его Величества. Как вы уже догадались — вот так сюрприз — нормандцы наплюют на это и при первой же возможности предадут империю [10]. Когда-нибудь они захватят все эти жирные земли, выбьют отсюда и сарацин, и греков, и немцев и будут чуть ли не плевать Папе Римскому в бороду. Но это уже совершенно иная и не менее дикая история.

А тем временем, Пандульф бежит к своим давним союзникам, византийцам. Но они уже знают, что это за человек и бросают его в темницу, совершенно спокойно нарушив все договоренности и взаимные клятвы [11]. Вся Италия вздохнула с облегчением.

источник

Короч, готов к очередной волне хейта

Опьянение

Он был достаточно хорошо знаком с хозяевами и планировкой дома, чтобы в разгар вечеринки самовольно отправиться на кухню — якобы за льдом, а на самом деле с целью слегка протрезветь, ибо он не был другом семьи в той степени, которая позволяла спокойно прикорнуть на кушетке в гостиной. Компанию он покинул без сожаления — к тому моменту большинство сгрудились у пианино и хором распевали «Звездную пыль», а хозяйка дома беседовала о чем-то важном с унылым юношей в элегантных очках. Стараясь не шуметь, он проследовал через столовую, где глубокомысленно дискутировали четверо или пятеро гостей, пристроившись на жестких стульях с прямыми спинками. Двустворчатые двери кухни распахнулись при легком нажатии; войдя, он присел за эмалированный стол, положив ладонь на его чистую прохладную поверхность. Затем поставил бокал на одну из ключевых точек в зеленом узоре столешницы, поднял глаза и обнаружил сидящую напротив девчонку, которая, в свою очередь, внимательно его разглядывала.
— Привет, — сказал он. — Вы дочка?

— Эйлин, — назвалась она. — Да.

Она показалась ему какой-то нескладной и мешковатой. «Это все из-за той бесформенной одежды, которую носят нынешние девицы», — промелькнуло в затуманенной голове. Ее темные волосы были разделены прямым пробором и заплетены в две косы; лицо юное и свежее, без признаков макияжа, да и одета по-домашнему — в простенький лиловый свитер.

— У вас приятный трезвый голос, — сказал он и с опозданием понял, что это не самый подходящий комплимент для столь юной особы.



— Я как раз собиралась выпить чашечку кофе, — сказала она. — Не угодно ли составить компанию?

Он чуть не рассмеялся при мысли, что девчонка, похоже, считает себя докой по части укрощения тупых пьянчуг.

— Спасибо, — ответил он, — не откажусь.

Ему было трудно сфокусировать взгляд, и когда она поставила перед ним чашку горячего кофе со словами: «Вам, наверно, лучше черный», — он нагнулся над паром, не закрывая глаз, в надежде таким способом взбодриться.

— Судя по звукам, вечеринка удалась, — сказала она без признаков энтузиазма в голосе. — Каждый нашел себе занятие по душе.

— Славная вечеринка, — согласился он и начал, обжигаясь, прихлебывать кофе, дабы показать, что ее старания не были напрасны. В голове и впрямь слегка прояснилось, и он сказал с улыбкой:

— Мне уже лучше — благодаря вам.

— Должно быть, в комнатах жарковато, — сказала она с утешающей интонацией.

Тут он не выдержал и расхохотался. Девчонка нахмурилась, но потом, видимо, решила не обижаться и преспокойно продолжила:



— Наверху было очень жарко, и я спустилась, чтобы немного посидеть здесь.

— Вы спали? — спросил он. — Должно быть, мы вас разбудили.

— Я делала уроки, — сказала она.

Он взглянул на девчонку еще раз и представил себе ее мир: сочинения на заданную тему, аккуратно исписанные тетради, потрепанные учебники, перекидывание записочками на уроках.

— Учишься в школе? — спросил он.

— Да, в старшем классе.

Она помолчала, словно ожидая от него какой-то реакции, а потом добавила:

— Я пропустила один год из-за воспаления легких.

Надо было что-то сказать, но он не мог придумать подходящей темы (о мальчиках? о школьном баскетболе?) и потому сделал вид, что прислушивается к звукам, доносящимся из гостиной.

— Да, вечеринка славная, — повторил он.

— Вы, надо полагать, любитель вечеринок, — сказала она.

Сбитый с толку этим замечанием, он наклонился над уже пустой чашкой. Судя по ее тону, девчонка была вполне готова к тому, что в следующий момент он вообразит себя гладиатором, выходящим на арену против диких зверей, или начнет как безумный вальсировать сам с собой по саду. «Милая моя, я почти вдвое старше тебя, — подумал он, — однако еще не забыл, как сам делал уроки».

— В баскетбол играешь? — спросил он.

— Нет, — сказала девчонка.

Он чувствовал себя обязанным поддерживать беседу, поскольку явился на кухню позже ее, да и, в конце концов, это был ее дом.

— И каково твое домашнее задание?

— Сочинение о будущем нашего мира, — сказала она и улыбнулась. — Звучит как-то глупо, правда? По-моему, ужасно глупо.

— В столовой сейчас рассуждают на ту же тему, и это одна из причин, почему я оттуда ушел.



Она явно не поверила его словам насчет причины ухода, и тогда он поспешил добавить:

— Ну и что же ты думаешь про будущее нашего мира?

— Вряд ли его ждет большое будущее, — сказала она, — если судить по его настоящему.

— Мы живем в интересное время, — произнес он таким тоном, будто все еще беседовал с гостями на вечеринке.

— По крайней мере, потом мы не сможем уверять, будто не ведали, что творим, — сказала она.

С минуту он молча смотрел на девчонку, а та отрешенно разглядывала носок своей мягкой кожаной туфли, покачивая ею вверх-вниз.

— Воистину страшно жить во времена, когда шестнадцатилетней девушке приходится думать о таких вещах, — сказал он, испытывая искушение насмешливо добавить: «В мое время девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев».

— Мне уже семнадцать. — Она подняла на него глаза и снова улыбнулась. — Это огромная разница.

— В мое время, — сказал он, пожалуй, переусердствовав с ударением на слове «мое», — девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев.

— В этом-то и беда, — сказала она серьезно. — Если бы во времена вашей молодости люди по-настоящему боялись за свое будущее, сейчас было бы не так паршиво.

Отвечая, он невольно взял более резкий тон (времена его молодости, надо же!) и чуть отвернулся, как бы показывая, что лишь по доброте душевной снисходит до столь откровенного разговора с ребенком.

— Помнится, мы тоже волновались за свое будущее. Наверно, всем детям в шестнадцать-семнадцать лет свойственны подобного рода страхи. Это все, как и мимолетные влюбленности, издержки переходного возраста.

— А я все время представляю себе, как это будет происходить. — Она говорила негромко, но очень отчетливо, обращаясь к какой-то точке на стене позади него. — Мне почему-то кажется, что первыми рухнут церкви — даже раньше, чем Эмпайр-стэйт-билдинг. Затем все большие дома, стоящие вдоль реки, вместе с жильцами начнут медленно сползать в воду. А потом школы — возможно, как раз посреди урока латыни, когда мы будем читать Цезаря. — Она посмотрела ему прямо в лицо, потрясенная собственными фантазиями. — Всякий раз, когда мы начинаем очередную главу «Записок», я гадаю: вдруг это та самая глава, которую нам не суждено дочитать? Может статься, на том уроке латыни мы окажемся последними в мире людьми, читавшими Цезаря.



— И это будет хоть каким-то утешением, — игриво подхватил он. — Я терпеть не мог этого Цезаря.

— Полагаю, во времена вашей молодости все школьники ненавидели Цезаря, — заметила она холодно.

Он чуть помедлил с ответом.

— Думаю, тебе не следует зацикливаться на этих кошмарах. Лучше купи журнал мод и листай его в свое удовольствие.

— Да я смогу даром набрать столько журналов, сколько захочу, — упрямо возразила она. — Туннели подземки обвалятся, а все журнальные киоски на перронах будут разбиты — бери не хочу. И в придачу шоколадки, губная помада, искусственные цветы… А на мостовой перед магазинами будут валяться модные платья и меховые манто.

— Надеюсь, винные лавки тоже будут гостеприимно открыты, — сказал он, начиная испытывать раздражение. — Тогда я отоварюсь ящиком лучшего коньяка и думать забуду обо всех этих напастях.

— А офисные здания превратятся в груды обломков, — вещала она, широко раскрыв глаза. — Если б только заранее знать минуту, когда все это произойдет…

— Понимаю, — сказал он. — Пожалуй, мне пора вернуться к другим гостям.

— После этого все уже будет по-другому, — продолжала она. — Исчезнет все, что делало этот мир таким, какой он сейчас. Изменятся правила, изменится образ жизни. Быть может, появится закон, обязывающий жить под открытым небом, чтобы всегда оставаться на виду друг у друга.

— А может, появится закон, обязывающий семнадцатилетних предсказательниц учиться в школе уму-разуму.

— Школ уже не будет, — сказала она бесцветным голосом. — И никто не будет учиться. Чтобы не повторить нынешних ошибок.

— Что ж, — сказал он, усмехнувшись, — ты очень занимательно это описала. Даже обидно, что я этого никогда не увижу.

Уже выходя из кухни, касаясь плечом двери, он задержался. Очень хотелось произнести напоследок что-нибудь этакое по-взрослому умное и едкое, но он боялся показать, что на самом деле задет ее словами, ибо «во времена его молодости» никому из его сверстников рассуждать подобным образом и в голову не приходило.

— Если возникнут проблемы с латынью, — проговорил он наконец, — буду рад помочь.

Она хихикнула, как самая обыкновенная школьница; он даже вздрогнул от неожиданности.

— У меня с этим полный порядок, — заверила она.

Вернувшись в гостиную, где по-прежнему царило оживление (хор у пианино теперь исполнял «Дом на холме», а хозяйка беседовала о чем-то насущно важном с импозантным мужчиной в синем костюме), он отыскал среди гостей хозяина дома и сказал:
— У меня только что произошел очень интересный разговор с вашей дочерью.

Хозяин быстро обвел взглядом комнату.

— С Эйлин? А где она?

— На кухне. Учит латынь.

— «Gallia est omnia divisa in partes tres…» — скороговоркой пробубнил хозяин. — До сих пор помню.

— Она неординарная девушка.

Хозяин дома покачал головой и горестно вздохнул:

— Ох уж эти современные детки…

Что случается, когда Мексика объявляет войну.

Я уже когда-то писал, что Мексика, будучи страной крайне коррумпированной и зависимой от США, давно и безрезультатно ведет войну с наркокартелями. Так уж получилось: времена меняются, один наркотик по моде сменяется другим - причем, как правило в США, так как именно туда в обход таможенной службы переправляются основные поставки. Политики тоже сменяются, но мафия, как известно, бессмертна. Правда, в отличие от любой другой международной ОПГ, картели Южной и Центральной Америки оказались слишком далекими от правил чести, устроив феодальный беспредел на неконтролируемой правительством территории: с крепостным расходным материалом, набегами (нарко)баронов на чужие поместья и прочими прелестями пост-средневековья. 

Но в какой-то момент у мирных граждан несчастной страны появилась надежда, что придет к власти ТОТ САМЫЙ человек, который железной рукой наведет в стране порядок, особенно после неудачного президентства Висенте Фокса с 2000 по 2006 год. Тот хотя и попытался ввести войска в особенно проблемные зоны конфликта на границе с США для устранения наркобаронов, но особенного успеха не достиг. Правящая в те годы партия (ПНД, она же Партия Национального действия), относившаяся к правоцентристской, и так потеряла немало очков лояльности среди населения, поэтому многих удивила и разозлила победа следующего номинанта от той же самой партии, поскольку он выиграл выборы с совершенно мизерным отрывом от кандидата со стороны социал-демократов (0,58%). 

Этого человека звали Фелипе Кальдерон (вот он на первой фотографии). Его президентство само по себе ожидалось веселым: ко времени его избрания по стране прокатилась т.н. «Кактусовая революция», когда на главную площадь Мехико вышло порядка миллиона протестующих, а соцдемы быстренько сдружились с левыми партиями под своего кандидата. Не получилось: полиция активно разгоняла марши протестующих слезоточивым газом в течение трех месяцев, после чего Кальдерон все же пришел к присяге. И вполне вероятно, что на фоне общего веселья он решил, что пришло время объявить войну наркокартелям. Именно войну, что особенно важно - до него армия практически не участвовала в акциях против картелей, да и в целом относительно нейтрально относилась к перестрелкам среди уличных наркобанд. А в нулевые это стало проблемой, потому что вконец обнаглевшие в борьбе за территорию картели Синалоа, Халиско, и новообразованный «Картель Залива» перешли из бездумных пострелушек к тактическим военным действиям — здесь особенно прославился картель Залива, визитной карточкой которых стала группировка «Los Zetas», организованная бывшими военными, полицейскими и силовиками. 



Своим НаркоСталинградом президент Кальдерон выбрал штат Мичоакан. Там еще с 2006 года велась война между бандами Тамплиеров (Картель Халиско), Los Zetas, и, внезапно, силами местной самообороны, которые это все надоело, и те начали отстреливать и первых, и других, а заодно не шли на контакт с властями — впрочем, тут бытует мнение, что правильно сделали, так как власти требовали от них разоружиться. Тем не менее, силы, которые Кальдерон отправил в один-единственный штат, оказались внушительными — 45 тысяч военнослужащих (морская пехота, спецназ, да и полицейских хватало) при поддержке УБН США. В штате появились военные кордоны, рейды за наркобаронами проводились тут и там, на что картели ответили массовыми вылазками по души политиков и представителей местного МВД и армии. 

Итог войны оказался неоднозначным. Да, были арестованы и убиты многие крупные деятели картелей, а силам самообороны удалось перебить большую часть членов банды «Тамплиеров». Число убитых рядовых «солдатов» картелей доходило до 12 тысяч (не считая 120000~ арестованных), да и штат Мичоакан стал после тех событий относительно тихим местом. 

Но тем не менее: огромные жертвы среди мирного населения, граждан США и полиции, массовые убийства политиков и губернаторов (с 2008 по 2012 года в городах Мичоакана сменилось 17 мэров по причине передозировки свинцом и взрывчатыми устройствами в автомобилях), а также массовые протесты сделали свое дело: после президентства Кальдерона его партия до сих не смогла оправиться, проигрывая на выборах всем подряд. 

Так что вопрос в том, стоило ли объявлять войну наркокартелям, до сих пор остается открытым. Тем более, что она не закончилась до сих пор.

_________________


Автор -  Глеб Любельский

Немного из средневековых хроник или приключения короля Карла

Совершенно случайно начал читать монастырскую летопись и не могу оторваться. 

Идет восьмой век. В недавно построенном Мурбахском монастыре начинают вести летопись, записывая достойные упоминания вещи. В стиль сразу вливаешься и даже находишь прелесть в этом милом описании домашних забот Темных веков. 

708 г. Умер Дрого. 
709 г. Суровый и скудный плодами, и умер Готфрид . 
710 г. Пипин отправился в Аламаннию. 
711 г. Воды чересчур сильно разлились; и смерть короля Хильдеберта. 

Идиллию ежегодных смертей, неурожая и наводнений прерывает король Карл. Я не понял, какой именно это Карл (в летописи их, судя по всему, несколько), но короли Карлы описываются примерно одинаково. 

716 г. Карл сражался против Ратбода. 
717 г. Карл сражался против Рагенфреда 
718 г. Карл опустошил Саксонию великим разорением. 
719 г. Избиение франков у города Суассона; и смерть Ратбода. 
720 г. Карл сражался против саксов. 

Король Карл и его удивительные приключения совершенно поглощают авторов хроники. После особенно неудачного года («Умерла Хротруда. Умер Бетто. Впервые прибыли сарацины.») монахи ищут успокоения в благородном образе ближайшего короля Карла. 

734 г. Карл отправился во Фризию, и опустошил её до полного истребления. 
735 г. Карл вторгся в Гасконь. 
736 г. Хатто связан. 
737 г. Карл сражался против сарацин в Готии, в воскресенье. 
738 г. Карл вторгся в Саксонию. 
739 г. Карл вторгся в Прованс до самой Массилии. 

Через некоторое время король Карл становится чем-то вроде погодного явления. 

773 г. Майское поле в Женеве, и король Карл вторгся с войском в Лангобардию. 
774 г. Город Павия захвачен, а король Дезидерий и его жена Анза высланы во Францию; и король Карл вернулся во Францию. 
775 г. Майское поле в Дюрене, и король Карл вторгся с франкским войском в Саксонию. 
776 г. Король Карл отправился в Лангобардию, убив Ротгауза; затем Майское поле в Вормсе, и король Карл был с франками в Саксонии, уже без войны. 

Монахи варили пиво, работали в саду — а за монастырскими стенами был один сплошной король Карл. В воскресенье шел дождь; и король Карл сжег пять деревень. Брат Хробарт слышал необычного дрозда; и король Карл предал мечу три сотни лангобардских детей. Лето выдалось урожайное; и король Карл оказался оборотнем и опустошил земли между Саксонией и Франкией. Простите за неровный почерк; король Карл отрезал мне руку и скормил своему коню. 

Король Карл страшно режет всех до 786 года, когда «Тюринги приняли решение коварно задержать и убить Карла». Король Карл теряется в догадках — что же он такого сделал, чтобы заслужить подобную неблагодарность? Монахи тоже возмущены, но отмечают что « он [Карл], так как был мудр и кроток, переносил это с величайшим терпением». 

Убив Тюрингов и наверняка предав их мечу и опустошив по полной, король Карл продолжает свои ежегодные путешествия. Но все истории подходят к концу — соседи у короля Карла кончились. Последняя строка — лучшая концовка истории про серийного убийцу, что я читал. 

790 г. Франки пребывали в мире. 

Монах устало отложил перо, а я закрыл летопись. За окном искрился снег; и король Карл прямо сейчас стоит позади тебя.

____________________

Автор - Григорий Николаев

Иисус Христос на самом деле не мужчина с добрыми глазами и небольшой бородкой, а милая миниатюрная девушка-азиатка

Наверное, вы задаетесь вопросом «а какого хрена»?

Нет, автор не «поехал кукухой».

Просто это - суть верования 4 миллионов человек из культа "Восточная молния" и эти самые культисты, надо сказать, ОЧЕНЬ веселые ребята.

А началось все в славном 1973 году в китайской провинции Шаньси. В «простой китайской семье» родилась милашка Ян Сянбин. Девочка довольно рано почувствовала свою крепкую нефильтрованную связь с богом и уже к 16 годам вступила в местную протестантскую церковь. Там она сначала слушала, а потом и сама читала проповеди о власти, силе и прочих христианских вещах.

Проповеди получались хорошо, на девчушку даже обратил внимание один из лидеров движения, сорокалетний Чжао Вэйшань. Сначала просто обратил, потом начал оставлять юную проповедницу для приватных занятий, ну а после богоугодным образом на ней женился.

Но молодой праведнице хотелось большего и после окончания школы она решила сдавать вступительные экзамены в один из провинциальных ВУЗов. Тут, как водится, Бог не помог.

Поступить не получилось и у девушки натурально сорвало крышу. Есть даже информация, что у неё действительно диагностировали шизофрению. В общем, Ян пошла по наклонной со скоростью света и, чтобы зря не тянуть время, объявила себя инкарнацией Иисуса Христа.

Муж и, по совместительству, духовный наставник Чжао такой перспективе был только рад. Скорее всего, было как-то так: он начал судорожно перечитывать записи всех её проповедей, после чего произнес что-то типа «Ссыт в уши как Иисус». Братья-протестанты это услышали, но упустили первую часть фразы. И тут понеслось.

В 1991 году Чжао официально объявляет свою жену «Всемогущим богом», в качестве доказательства приводя её поцелованное божественным светом чело и тексты её проповедей, которые, по всеобщему признанию, исходили от «божественного духа». Других доказательств, конечно, не было, но и обычные китайские верующие не Иммануил Кант, так что им таких «пруфов» оказалось достаточно.

А проныра апостол Чжао времени зря не терял, он экстренно продумывал религиозный фундамент учения. Получилось немного «ухахатбл». Мол первый Иисус, конечно, наши грехи искупил, это он молодец, но всего этого недостаточно. Посему наш няшный Всемогущий Бог теперь работает над изменением самой грешной природы рода человеческого. Когда она все поправит – тогда и начнется Страшный суд и вся хурма.

Что характерно, никто не сказал «Чжао, ты что, крейзи?» Наоборот, догмы приняли на ура, хотя для пущего распространения культа оставались еще некоторые препоны. Например, нужно было придумать, а почему, собственно, это учение идет вразрез со Святым Писанием? Чжао выкрутился и тут, он просто сказал своей божественной жене что-то типа «Руки есть? Пиши!».

И она написала. Из под её шизо, кхм, божественного пера вышло откровение «Слово является во плоти» на несколько тысяч страниц. Чжао теперь мог с полной уверенностью заявить, что эта ваша Библия, конечно, замечательная книжка, но её писали смертные, а они ниче не понимают. Толи дело наш фолиант, он написан самим богом, БОГОПИСНЫЙ, мать его, фолиант, прям фолиантище!

Учитывая размеры свежей книженции, полностью её, наверное, не прочитал ни один сектант, но «книга, написанная богом» звучит внушительно, так что поток верующих только рос день ото дня.

И тут начинается САМОЕ интересное.

Секта начинает продвигаться по жесткому.

В 1998 году сектанты устраивают двенадцатидневные религиозные беспорядки в Хэнани, в ходе которых они ломали ноги и руки, а также резали уши тем, кто посмел усомниться в их няшном Боге. После этого правительство Китая взялось за сектантов всерьез, фем-Иисус и апостол Чжао бежали сначала в другую провинцию, а потом и в США, где им предоставили политическое убежище.

Но сильнее всего последователи Всемогущего Бога отожгли в декабре 2012. Божественные во всю проповедовали АПОКАЛИПСИС 21.12.12 и сектанты к этой дате старались полностью освободиться от греховной собственности. Освободиться = пожертвовать няшному богу, конечно.

В сам же день Х истинно верующие, которым было уже нечего терять во всех смыслах, пошли вразнос, в результате чего 1500 членов секты закономерно повязали. Ну а когда ВНЕЗАПНО наступило 22 декабря, апостол Чжао просто развел руками. Ошиблись, ребята, с кем не бывает. И ему поверили. Ну а че нам, людям с промытыми мозгами.

Чем дальше в лес – тем больше дров. Со временем сектанты стали прибегать к совсем уж пикантным способам вербовки. Например, девушкам-сектанткам предписывалось практиковать т.н. «кокетливую рыбалку». Иными словами, они отдавались некоторым конкретным ребяткам с целью их завербовать. А почему бы, собственно и нет, ведь твое тело – собственность няшного Бога. Искупи, так сказать, свои грехи.

Про угрозы, шантаж, похищение членов семей и прочие стандартные сектантские делишки вообще лучше промолчать. В конце концов дошло до того, что кое-где сектанты передвигались кучками и организованно навязывали христианские ценности с помощью кулаков и ботинок.

Апофеозом беспредела стал случай в одном китайском макдаке в 2014 году. Шестеро последователей Иисуса во плоти подошли к женщине и спросили, не желает ли она поговорить о боге. Когда женщина отказалась, они прям при всех, не прячась, запинали её до смерти. Имбецилов, конечно, повязали, двоих быстренько казнили, еще одного упрятали за решетку пожизненно, остальные тоже присели на бутылку, хоть и не так жестко. Последовала череда гонений, подключились даже зарубежные СМИ во главе с ББС, но в конце концов все как-то поутихло.

Так что да, мой друг, секта Всемогущего Бога до сих пор живет, цветет и пахнет, а няшный Иисус жаждет затянуть тебя в свои нежные объятья.

Резиденции раскиданы по всему миру, а представительства есть и в наших интернетах. Так что смотрите осторожней, котята, не вступите ненароком.

Судя по миллионам последователей, Иисус – азиатская няшка – СЛИШКОМ сильная приманка.

_____________________

Автор - Александр Муллагазиев

Непосредственный и жизнерадостный Никита Хрущёв в США глазами фотографа журнала "Life"

Фермер Росуэлл Гарст и Никита Хрущёв на ферме Гарста в штате Айова

Из книги сына Никиты Хрущёва "Никита Хрущев. Реформатор":

Отец и Гарст понравились друг другу — оба души не чаяли в земле, могли часами обсуждать кукурузу, сою, бобы. Разговорившись, отец поинтересовался, что Гарст думает о нашем сельском хозяйстве. Гарст, отбросив дипломатию, выложил напрямую: «Дело в том, что советское сельское хозяйство лет на пятнадцать отстает от потребностей растущего населения СССР, в то время как американским фермерам удается опережать этот рост на те же пятнадцать лет. Отсюда и проблемы в обеих странах: дефицит в СССР и перепроизводство в США».

— И что же вы нам посоветуете? — поинтересовался отец.

— Покупайте наше зерно, и вам будет хорошо, и нам. Вы избавитесь от дефицита, мы — от излишков, — забросил удочку бизнесмен Гарст. — Кроме того, лично я могу продать вам двадцать тысяч свиней на мясо.

— Нет, это не то, что нам нужно, — покачал головой отец, — свой народ мы должны кормить сами.

— Если не хотите покупать мясо и зерно, — быстро переключился Гарст, — купите семена. Мои гибридные семена кукурузы сразу удвоят ваши урожаи, а это и зерно для людей, и силос для животноводства. Будете и с хлебом, и с мясом.

— А сколько вы можете нам продать и почем? — отец подготовился к конкретному разговору, точно знал, сколько он хочет закупить семян, но не торопился, зачем набивать цену.

— А сколько вы хотите? — Гарст знал, сколько семян его ферма способна поставить в СССР, но тоже карты не раскрывал.

Поторговавшись, сошлись для начала на пяти тысячах тонн, ими можно засеять примерно три процента от площадей, занятых у нас кукурузой, достаточно, чтобы познакомить колхозников с новыми гибридными семенами.

— И сколько же людей обрабатывает землю? — продолжал свои расспросы отец. — Наверное, они влетают вам в копеечку?

— Нет, почему же, ферма у нас семейная, постоянно на ней тружусь я со своими сыновьями. Правда, во время уборки приходится на пару недель нанимать в помощь людей со стороны, но они обходятся недорого, — охотно объяснил Гарст.

— А сколько у вас сыновей? — удивился отец.

— Четверо. Здоровые парни, вроде меня, — ответил Гарст.

— Не может быть! — непроизвольно вырвалось у отца. — Вам удается впятером справиться с такой прорвой дел? У нас бы и тридцати душ не хватило.

Гарст стал подробно рассказывать, как они используют разные навесные орудия к тракторам, другие машины, работают они от зари до зари, да еще и темного времени немного прихватывают. — Да, что я вам все это рассказываю, — спохватился Гарст и предложил отцу прислать к нему советских трактористов или кого сам сочтет нужным поучиться. Он им покажет, научит всему, что сам знает.

Переводчик Александр Акаловский и Никита Хрущев во время визита на ферму в штате Айова, 23 сентября 1959 года

Итак, переговоры к взаимному удовлетворению завершились, но отец не спешил расстаться, он начал расспрашивать Гарста, как он ведет свое хозяйство, как и чем пашет, особенно интересовало отца, какие культуры он высевает после кукурузы, дает ли земле отдохнуть под «парами» и травой.

Гарст удивился: действительно, в XIX веке и в начале XX века в Америке вели сельское хозяйство именно по такой схеме, как говорит мистер Хрущев, но она оказалась очень нерациональной, земля не столько «отдыхает», сколько простаивает, и с развитием химии, появлением минеральных удобрений, а теперь и гербицидов с пестицидами, от «трехполки» с черными парами отказались.

— Я лично, — рассказывал Гарст, — уже который год подряд засеваю свои поля кукурузой и горя не знаю. Даже навоз перестал использовать, уж очень хлопотно его разбрасывать по пашне. Пользуемся поставляемыми с завода гранулами, засыпаем их в сеялку и вместе с семенами высеваем в почву.

Отец огорченно вздохнул и выразительно посмотрел на Мацкевича, тот отвернулся. Гранулированных удобрений в СССР не производили. И вообще удобрений выпускали очень мало.

— А почему у вас так мало знают о нашем сельском хозяйстве? — поинтересовался в свою очередь Гарст. — И вы, господин Хрущев, и вы, господин Мацкевич, как с луны свалились, все, о чем я вам рассказываю, регулярно публикуется в нашем сельскохозяйственном бюллетене и его можно без проблем купить или подписаться на него. 

   Ваша разведка с легкостью раздобыла все наши атомные секреты, а их хранили за семью замками! А тут и делать-то ничего не требуется!

— В том-то и дело, мистер Гарст, — отец на минуту помрачнел, но тут же улыбнулся: — запретный плод всегда манит. Знаете, когда из Америки привезли во Францию картофель, король приказал своим подданным начать его выращивать. Но не тут-то было, крестьяне просто в упор не видели картофель. Никакие угрозы не помогали. Тогда кто-то предложил королю огородить делянки картофеля высоким забором и установить охрану. Картофель немедленно стали воровать, и картошка пошла гулять по всей Франции. То же самое и у нас: вы запираете атомные секреты, а мы их узнаем. А тут вы предлагаете сельскохозяйственные знания бесплатно. Кому они нужны — бесплатно?

Гарст рассмеялся в ответ, отец поддержал его, но глаза его не смеялись. Какой тут смех, Гарст прав, не знаем, что в мире делается.

Альберт Пирпойнт — безупречный джентльмен и палач, который повесвший почти 600 человек

 В школьном сочинении десятилетний Альберт Пирпоинт написал: «Когда я вырасту, я хочу стать палачом, как мой папа! Потому что нашей стране нужны стойкие мужчины с крепкими руками». Отрадно осознавать, что иногда высшие силы прислушиваются к мечтам маленьких мальчиков и воплощают их в жизнь. Его мечта исполнилась с лихвой: Альберт Пирпойнт стал самым эффективным палачом в истории Британии.

Он повесил без малого 600 человек, среди которых — 200 нацистских преступников и даже его лучший друг, с которым он пел в юмористическом дуэте. При этом Пирпойнт оставался настоящим джентльменом и в свободное от казней время держал маленький трактир, где отдыхал душой, напевая посетителям песни и подливая портер.

                                                          

                                                       «Когда я вырасту, я хочу стать палачом, как мой папа!»

Альберт родился в 1905 году в семье йоркширского палача по имени Генри Пирпоинт. Вешал людей его отец не регулярно, так что особого дохода это не давало, и папаша вынужден был подрабатывать разнорабочим. Он то устраивался башмачником, то таскал мешки на мельнице, то занимался плотницким делом или работал мясником. И лишь ремесло палача в его жизни оставалось постоянным.

Тут необходимо сделать пояснение: в те времена в Британии не было такой профессии, как официальный палач. Местные власти просто периодически приглашали какого-нибудь подходящего крепкого телом и разумом мужчину, чтобы тот повесил очередного приговоренного. За услугу такой фрилансер получал единовременную плату, и до следующего раза он оставался не у дел.

Генри Пирпойнт, отец Альберта.

За одного повешенного в начале XX века давали 11 фунтов — на таком жаловании не выживешь. Так что Генри скитался от места к месту, от ремесла к ремеслу, периодически берясь за заказы на повешение. А еще он с ужасающей силой пил. Вешал он, частенько борясь с тошнотой, хотя мутило его не от вида мертвых тел, а от дешевого джина. Пирпойнт старший справлялся все хуже и хуже: забывал связывать повешенным ноги, и те неподобающе махали ими, словно девицы из кабаре; блевал после экзекуции; неверно рассчитывал длину веревки, и заключенный просто падал на ноги, не понимая, отчего он еще жив.

Бедный Генри спился и, подстегиваемый дьяволом джина, превращал каждую казнь из таинства в балаган. По городу уже шли анекдоты, и по какой-то странной иронии именно из одного такого анекдота («Вешает как-то Генри Пирпойнт очередного бедолагу…») Альберт и узнал о настоящем ремесле своего отца. Вскоре после этого пьяницу-палача перестали нанимать и внесли в черные списки по всей Британии. Пришла пора растить смену, но делал это уже не отец Альберта — кроме него в семье нашлись и другие палачи.

                                                        

                                                                  Как быть палачом, но оставаться джентльменом

Альберт Пирпойнт

Первого своего человека Альберт Пирпойнт повесил в 27 лет, в 1932 году. Его звали Патрик МакДермотт, он был ирландским фермером, который в пьяной драке убил своего брата. Казнь состоялась в тюрьме с невероятно издевательским названием Маунтджой (Mountjoy — «Гора радости»). Альберт, сам не чуждый иронии, расценил это своеобразно: «Кажется, у нас с Господом одинаково поганое чувство юмора».

До этого момента он сопротивлялся судьбе, пытаясь найти себя в работе курьером и бакалейной лавке, но от семейного наследия так просто не сбежишь. В 1922 умер его отец, не дожив и до 45 (сказались годы в обнимку с йоркширским джином). Генри оставил Альберту очень странное наследство: тетрадь в голубой обложке, где были подробно описаны все совершенные им казни. Никакой рефлексии или описаний снов, в которых ему являются призраки убитых — лишь деловитый журнал профессионала с вкраплениями ценных советов.

Дядя Том и Альберт

Главным наставником Альберта после смерти отца стал его дядя, тоже мастер своего дела. Именно он объяснил юноше главную заповедь палача: «Если ты не можешь сделать это, не выпив виски, вообще не делай этого». Кроме того, он был ответственен и учтив по отношению к казненным. Дядя Том объяснял свое вежливое поведение по отношению к убийцам и ублюдкам всех мастей, которых вешал, так: «Твоя гнусная харя — последнее, что эти бедолаги увидят перед встречей с Создателем, так что постарайся хотя бы побриться и надеть чистую рубашку».

Как видно, Том был настоящим джентльменом, пусть и происходил из самых низов. И он сумел привить Альберту поистине аристократическое отношение к работе. Взяв того в подмастерья, дядюшка обучил своего преемника множеству секретов — вешать людей оказалось целой наукой.

                                                   

                                                                         Как правильно вешать людей

Дурно и некрасиво повешенный человек не вызывает ничего, кроме жалости и сожаления. Он болтается и трепыхается, словно форель на дне лодки. Ему больно и страшно, а жидкости исторгаются из него, как из лопнувшего арбуза. Премерзкое зрелище. Зато профессиональная казнь — это почти произведение искусства: хлоп — легкий хруст — и готово — отправился на встречу со Вседержителем. А уж агонии ему хватит и на том свете — так зачем усугублять на этом?

Хорошим тоном в ремесле Пирпойнта было устроить так называемый «Перелом палача» — это когда казнимый на виселице не задыхался, а ломал шею — быстро и без мучений. Однако добиться этого было не так-то просто: если неверно рассчитать длину и толщину веревки, перелома могло не случиться. Бывали и такие случаи, голова буквально отрывалась — после такого любой уважающий себя палач превращался в посмешище и подавал  в отставку.

«Перелом палача»

Вот почему перед тем, как вешать людей, Альберт прошел стажировку в Пентонвильской тюрьме, где находилась виселица-тренажер с манекенами и веревками разной длины и толщины. Пирпойнт учился связывать щиколотки и накидывать петлю, бороться с брыкающимся заключенным и разбираться в устройстве механизма, открывающего люк виселицы. Но главное: будущий палач научился пользоваться формулой, которая позволяла аккуратно сделать тот самый перелом шеи.

Обычная казнь Пирпойнта происходила следующим образом. Приехав на место казни (это были десятки тюрем по всей Британии) Альберт узнавал вес заключенного, проверял толщину и прочность веревок, осматривал виселицу и затем, используя известную ему формулу, высчитывал необходимую длину веревки. Но и на этом он останавливаться не желал: перед казнью он отправлялся к заключенному, прикидывал на глаз его комплекцию и проводил тренировочное повешение, используя мешок той же массы и внося коррективы. Все было очень серьезно, солидно, и для большинства казненных это был первый и последний раз в их жизни, когда государство относилось к ним с таким вниманием и достоинством.

Кадр из фильма «Последний палач», на котором Пирпойнт, в исполнении Тимоти Сполла готовится к работе

После всех приготовлений висельника со связанными руками подводили к эшафоту, где его поджидал священник и Пирпойнт. Казнимому связывали щиколотки кожаным ремнем, надевали петлю на шею и мешок на голову, затем Альберт дергал за рычаг, и под заключенным открывался люк, куда он летел навстречу смерти. Говорят, у Пирпойнта в такие моменты был столь торжественный вид, что некоторые по глупости начинали аплодировать, совсем забыв, что тут, вообще-то, болтается мертвец.

В любой другой ситуации заключенные могли бы быть польщены тем фактом, что настоящая звезда почтила их своим присутствием. Но их мысли явно были заняты другим: кто-то молился, кто-то проклинал всех вокруг и богохульствовал, кто-то издавал один-единственный тихий всхлип, а кто-то и вовсе отправлялся на тот свет, не издав ни единого звука, кроме шейного хруста.

Альберт Пирпойнт был человеком, который прекрасно понимал: уж если общество и держится на чем-то, так это на людях, которые вкладывают в работу всю свою душу.

                                                        

                                                       Самые известные преступники, которых казнил Пирпойнт

Пыль в механизме, глава 7(2)

Предыдущая часть: http://joyreactor.cc/post/4238904
Первая часть: http://joyreactor.cc/post/4052961

Кроме того, там было уже знакомое поле “ДТПР”, пустующее, как и везде. Табличку над небольшим круглым переключателем Зиверт только мельком окинул взглядом. Что там было написано он уже догадывался.
— Да. — Растеряно протянул он. — Это аварийный шкаф, никаких сомнений. Но почему тогда он так спрятан?
Милли постучала по покореженной дверце. Остатки краски, когда-то покрывавшей её, полетели на пол.
— Она не была спрятана, наоборот. Вообще-то дверца была покрашена в ярко-красный, просто краска давно облупилась. А утоплена в стене она для того, чтобы вскрыть её было сложнее.
— Я смотрю, не особо помогло, — заметил Зиверт.
— Это как посмотреть. Меня-то никто не останавливал, а до меня шкафчик был закрыт.
— Ладно. Что в аптечке?
— Я не смотрела. Но вот, что интересно. Посмотри на нашивку.
Зиверт узнал эмблему, нашитую на пакет, с первого взгляда. Никакой сложности тут не было, знак имперской медицинской службы, — змею в шестиугольнике, — не изменившийся со времён Раскола, он узнал. В него был вписан треугольник с орлом. Следовательно, это было отделение медслужбы, подчиняющееся министерству обороны.
— Вскрывай. — Решил Зиверт. — Посмотрим, чем снабжали секретные комплексы.
Пакет был прочно зашит. Милли уже потянулась было за ножом, но заметила аккуратный язычок рядом со швом. Потянув за него, она вытащила тонкую леску, которая разрезала шов. Несмотря на прошедшие годы, распаковать аптечку оказалось делом одной секунды. Внутри лежали таблетки, тут же рассыпавшиеся в прах и несколько пустых пузырьков без надписей. Милли подцепила пальцем пыль, оставшуюся от таблеток и растёрла в пальцах.
— Не знаю, что это. — Призналась она. — Так, а вот это ещё может пригодиться.
В запаянной целлофановой упаковке лежала игла и моток гладкой хирургической нити. Упаковка осталась целой, и инструменты, видимо, всё ещё были стерильны. Милли убрала упаковку в карман.
— Можно повскрывать эти шкафчики и забрать такие наборы. — Предложила она. Зиверт пожал плечами.
— На кой они нам сдались? Если в ком-то из нас сделают больше одной дырки, мы вряд ли это переживём.
— Я и не говорю, что мы должны. — Отмахнулась Милли. — Но можем. О-о-о…
Она вытащила последний предмет из аптечки и восхищённо завертела его в пальцах. Это была стопка плоских дисков, завёрнутая в пожелтевшую бумагу.
— Так вот, куда их дели! — Воскликнула она. И, на немой вопрос Зиверта, пояснила:
— Это картриджи с фильтрами для противогаза. Смотри, какие тонкие! Каждый рассчитан на сорок пять секунд, если я правильно помню.
— Не очень-то полезно. — Заметил Зиверт.
— Шутишь?! Абсолютно бесполезно! Их ведь ещё надо распечатать, вынуть старый картридж и вставить новый. Не сломав, не погнув, и попав точно в фильтр. И всё это в условиях газовой атаки. Эта дрянь убила больше людей, уверенных в своей защищённости, чем пули.
Милли вытащила один картридж из упаковки и уставилась на него со смесью отвращения и восторга. Расплывчатое красное пятно химического индикатора говорило о том, что картридж уже непригоден к использованию, что, впрочем, было неудивительно.
— Время, конечно, было тяжёлое. — Добавила она. — Сразу после Раскола Империя оказалась втянута в кучу войн, а вся техническая база уничтожена. Нас вооружали чем попало. — Она красноречиво похлопала по своей “специальной егерской” двустволке. — Но это… И ведь никого за это вроде бы не наказали. А зря.
Милли швырнула упаковку картриджей вдаль по коридору и тщательно вытерла руки о куртку.
— Ну ладно. Что у нас там дальше?
Зиверт сунул руку в шкафчик, нащупал ручку переключателя, и повернул. Раздалось характерное жужжание инерционного маховика, а ручка вернулась в прежнее положение. Ничего не произошло.
— Ну? — Спросила Милли через несколько секунд.
— Не знаю. Погоди, я ещё раз попробую.
На этот раз Зиверт более уверенно повернул ручку, а затем, когда она вернулась назад, ещё и ещё раз. С каждым поворотом жужжание усиливалось, пока, наконец, не переросло в монотонный гул. Он продолжался какое-то время, после чего вдруг запнулся. С резким ударом ближайшая к ним дверь, висевшая под потолком, дёрнулась, но осталась наверху. С неё посыпалась пыль и вездесущие куски краски. Гул затих.
— Ага. — Сказал Зиверт. В какой-то момент он обнаружил, что стоит, пригнувшись и прикрывая голову руками, и медленно разогнулся. — Так этот переключатель всё-таки открывает двери. Тогда… — Он повернулся в сторону опущенной двери и разочарованно застонал.
— Переключатель от той двери остался за ней. — Закончила за него Милли. — Просто прекрасно.

Они вернулись к закрытой двери и, уставившись на щель между ней и полом, с полминуты молчали. В щель никто из них не пролез бы, а на поднятие стальной массы не хватило бы даже сверхъестественных сил Милли.
— Можно… — Начала было девушка, но Зиверт зашипел на неё, и, от удивления, она замолчала. Он думал. Никто из них не пролезет в щель, но, может быть, найдётся что-то другое? Что-то, чем можно было бы управлять, как марионеткой. Взять того погибшего, реанимировать и заставить выполнять приказы. Но хватит ли сил высохшему скелету выломать стенной шкаф? Может и хватит. А хватит ли сил ему самому координировать действия лишённого мышц тела? Может… и хватит. Главная проблема в том, что…
— Главная проблема в том, что второй попытки у нас, скорее всего не будет. — Заключил Зиверт. — А ты что думаешь?
— Я думаю, что ты опять забыл рассказать о своих планах вслух.
— Тьфу. Я хочу поднять того отравленного парня, чтобы он открыл дверь с той стороны.
— Так просто?
— Конечно, — поторопился добавить Зиверт, — тут есть сложности. Во-первых, нужно открыть шкафчик. Во-вторых, схватить переключатель столетними костяшками и повернуть. И в-третьих, мне самому нужно не надорваться. Честно говоря, мне совершенно не нравится то, что я вижу, когда теряю сознание.
— Ладно, не распыляйся, резюмируй кратко. — Поморщилась Милли. — Что тебе для этого нужно?
— Для начала — блокнот, карандаш и само тело. Тащи его сюда, только ничего не потеряй по дороге.

Получив блокнот, Зиверт нашёл чистую страницу, на обороте которой Милли записывала результаты его стрельбы, и принялся чертить. Самое сложное в поднятии мертвеца — это основа, то есть, скелет. Конечно, было бы проще, имей этот скелет какую-нибудь плоть, но её можно заменить. Без основы пытаться вообще не было смысла. Экспериментальная гомункология пыталась создать искусственные скелеты, но без отпечатка живой души оживить их ни разу не удалось, неважно насколько анатомически точны они были. Итак, скелет у них был, но это всего лишь делало задачу теоретически выполнимой, а не простой. Нужно ещё заставить его встать. Зиверт набросал схематичное изображение человека и попытался прикинуть, какими мышцами можно пожертвовать. Пожалуй, одной руки хватит. Позвоночник придётся держать, значит, понадобятся мышцы спины. Он нахмурился. Куда проще было бы заставить покойника ходить на четвереньках, но тогда он не дотянется до шкафчика. Прямохождение тут всегда вызывало больше трудностей, чем давало преимуществ. Равновесие… нет, это слишком, придётся импровизировать. А ещё зрение...
Зиверт очнулся, потому что машинально укусил себя за грязный палец, и отвратительная горечь заставила его вынырнуть из водоворота мыслей и начать отплёвываться.
— Ну что? — Спросила Милли, заглядывая в блокнот через его плечо.
— Это, э-э-э… скажем так, не невозможно. — Определил Зиверт, вытирая руку о штаны. Пытаясь отвлечься от онемения, расползавшегося по языку, он уставился в блокнот. Карандашный рисунок человечка оброс стрелками, формулами и вопросительными знаками.
— Звучит неубедительно.
— Расскажи мне. Ты-то не представляешь объёма задачи, для тебя исход бинарный. Либо получится, либо нет. — Милли неопределённо хмыкнула, а Зиверт раздражённо застучал кончиком карандаша по рисунку. — Ладно. Мы оба знаем, что я всё равно попробую, чего время тянуть. Давай сюда этого парня.
“Этот парень”, которого Зиверт про себя твёрдо считал учёным, лежал у стены. Милли не стала заморачиваться аккуратной переноской, а просто сложила кости в халат и притащила их, как мешок с соломой.
— Знаешь, — заметил Зиверт, задумчиво разглядывая старые кости, — меня не покидает ощущение, что кто-то из нас должен выказывать больше уважения покойным. Но, хоть убей, не могу придумать, почему.
Милли пожала плечами.
— Он не жалуется. А если ему всё равно, то мне тем более.

На подготовку ушёл почти час. Скелет был аккуратно разложен на полу, а Зиверт старательно переносил схемы из блокнота на бетон. Портняжный мелок, который он всегда носил с собой, почти стёрся, пришлось перейти на карандаш, но об бетонный пол он стирался ещё быстрее.
— Всё. — Заключил, наконец, Зиверт, в последний раз затачивая жалкий огрызок карандаша.
— Неужели? — Лениво зевнула Милли. Как всегда, когда ей было нечего делать, она ничего и не делала, усевшись у стены в подобии транса. — Почему у тебя с теми лошадьми таких проблем не было?
— Разные цели. — Объяснил Зиверт, с трудом поднимаясь на безнадёжно затёкшие ноги. — Если бы… Ай-ай… Если бы мне нужно было заставить мертвеца ходить, это заняло бы минут пятнадцать. — Он неловко подпрыгнул на негнущихся ногах. — Если нажимать на рычаги — час, как ты могла заметить. Если бы я хотел, чтобы он это делал без моего контроля — дня полтора-два. Чтобы он стрелял из винтовки и перезаряжал её? Неделя. И не меньше двух-трёх лет, если бы я захотел приделать человеческие руки к скелету лошади.
— А это зачем?
— Ради науки. — Объяснил Зиверт. — Ладно, я начинаю. Твоя задача, как обычно, следить, чтобы я не вырубился. Вроде бы не должен, но тем не менее.
Он снова опустился на колени, но спохватился, и вместо этого уселся на пол, подвернув ноги под себя, мгновенно став похожим на какого-то дикого шамана.
— Когда я… Вернее, когда он, — Зиверт указал на скелет, безучастно уставившийся в потолок пустыми глазницами, — помашет рукой, привяжи к ней свой нож и пропихни скелет под дверь. Поняла?
— А почему не сейчас?
— Я не помню, какую руку подключил, — признался Зиверт. И, видя, как Милли закатывает глаза, заторопился. — Всё, не мешай, мне надо сосредоточиться.
Он яросто растёр руки, всплеснул ими, подготавливаясь, и прикрыл глаза.

Сначала было головокружение, короткий полёт сквозь мрак. Разум растерянно пытался зацепиться за что-нибудь, но в темноте не было ориентиров. Это нервировало, и Зиверт усилием воли заставил себя отдаться полёту. Наконец, из пустоты вынырнули слепяще-белые нити. Две развернулись параллельно друг другу и повисли на чёрном полотне. Несколько секунд спустя Зиверт, наконец, понял, что смотрит на потолок коридора.
Смотрит? Нет.
Он всё ещё сидит, подвернув под себя ноги, руки вяло свисают с колен. Но в то же время у него как будто появились дополнительные конечности. Очень неуклюжие, словно небрежно воткнутые в снеговика палки, символизирующие руки, но всё же управляемые. Зиверт пошевелил дополнительной головой, чувствуя, как напряглась настоящая шея. Чудовищно некомфортно. Восприятие марионетки не добавляло удобства — он видел только стыки поверхностей, отмеченные белыми линиями. Две нити сверху — потолок. Две снизу — пол. Дверь нависала светящейся паутиной, от которой кружилась голова. Медленно Зиверт поднял фальшивую руку и попытался помахать ей. Милли заметила сигнал, и, кажется, что-то сказала, но через системы восприятия марионетки её слова превратились в шипение пустого радиоэфира.
Нити прыгнули в сторону. Мимо пронеслась паутина двери. “Пора”, подумал Зиверт.
Натягивая до отказа полувоображаемые мышцы, он заскрёб костями марионетки по стене, поднимая её с пола. Управление походило на попытку закрутить шуруп отвёрткой, удерживаемой пассатижами, к ручкам которых были приклеены черенки от лопат. Зиверт бы выругался на себя за беспечность, если бы все силы не уходили на контроль движений. Он чувствовал, как спину — настоящую спину — скручивает судорога, но не мог позволить себе отвлечься.
Неуклюже дёргаясь, марионетка поднялась на ноги, упираясь лбом в стену над аварийным шкафчиком. Зиверт видел его чужими глазами — четыре светящиеся нити в пустоте образуют прямоугольник. Теперь нужно его вскрыть. Он потянулся фальшивой рукой и вдруг похолодел от ужаса. Он не настроил зрение, а значит, не мог воспринимать руку марионетки.
“На слух… Но слуха нет”, лихорадочно думал Зиверт. “Нет, ещё не всё. На ощупь. Значит, на ощупь”.
Обратная связь от движений скелета оставалась очень слабой, но всё же, удары ножом в бетон отличались по ощущениям от ударов в металлическую дверцу.
“Бетон. Бетон”, напряжённо отслеживал Зиверт, перемещая фальшивую руку. “Ага, металл. Теперь найти край”.
Он видел эту дверь.
Она висела прямо перед ним, дразня его.
Нужно только открыть её, и…

— Стой! — Раздражённый окрик настиг его, когда он уже протянул руку, чтобы открыть дверь. Зиверт удивлённо обернулся. По коридору к нему приближался человек неопределённого возраста. Волосы то ли седые, то ли припорошенные чем-то, фигура то ли мальчишеская, то ли просто худощавая.
— Куда ты тянешь руки? Не видишь табличку, что ли? Не входить! — Продолжал человек, решительным шагом приближаясь к Зиверту. Чем ближе он подходил, тем больше деталей проявлялось в его внешности, но ни одна не раскрывала его личность, наоборот, они начинали конфликтовать. Зиверт зачарованно уставился на это зрелище.
— Чего молчишь? — Спросил незнакомец, остановившись в двух шагах. Он перешёл в из состояния движения в состояние покоя резко, как будто один кадр сменили другим. На его лице красовались защитные очки в кожаном корпусе с затемнёнными стёклами.
— Студент?
— Чего? А, да. — Спохватился Зиверт, выходя из ступора. — Я ищу аудиторию 23-Б.
— Но это же не она. — Ткнул пальцем незнакомец. — Видишь табличку?
Зиверт послушно уставился в указанном направлении.
— Нет. — Признался он.
Подошедший ощупал свою голову и, с некоторым удивлением обнаружив на ней очки, сдвинул их на лоб, после чего прищурился и тоже посмотрел на дверь.
— И правда. Кто-то опять её свинтил. А я просил этого не делать, не предупредив меня! — Возмутился он. — А если кто-то войдёт? Кто после этого будет отмывать полы, я, что ли?
Зиверт наконец разглядел незнакомца. Он всё же оказался молод, хотя и постарше его самого. На его груди болталась карточка, заполненная неразборчивыми каракулями, возможно, именем и фамилией. Как бы то ни было, такие карточки носили только аспиранты.
— Имя? — Спросил тем временем аспирант, разглядывая Зиверта.
— О, э-э-э… Зиверт. — Ответил он. — Александр Зиверт.
— Арвенсий Йорданов. — В свою очередь представился молодой человек, протягивая для приветствия руку. — Аспирант.
— Да, я понял. — Кивнул Зиверт, пожимая протянутую руку.
— Хорошо. Нет, стой!
— Не хорошо? — Растерялся Зиверт.
— Я не о том. Зиверт, да? А. Зиверт? Я натыкался на твоё имя, когда помогал проверять студенческие работы. — Йорданов развернулся на месте, словно вырезанная из бумаги фигурка. Вот он смотрит вперёд, а теперь на месте его лица возникает затылок. — Идём, я тебя провожу. Аудитория 23-Б в другом крыле. Ты идёшь не в ту сторону.
— О. — Неопределённо высказался Зиверт. Манера общения собеседника очень сильно сбивала его с толку. — И, э-э-э… как они? Работы, в смысле.
— Не помню. — Беспечно отозвался аспирант, шагая чуть впереди. — Ты идёшь не в ту сторону — вот всё, что я о тебе запомнил. Не знаю, почему.
— Да, я уже по…
— Ну да, точно. Вот, что меня смутило. Хорошие работы. Не идеальные, но хорошие. Подробные. Показывают понимание. Но не показывают, — Йорданов несколько раз щёлкнул пальцами, пытаясь подобрать слово, — осознания.
— Разве это не одно и то же? — Спросил Зиверт, пытаясь уследить за ходом мысли собеседника.
— Нет.
Повисла пауза. Зиверт ждал продолжения, но его не последовало. Когда же он наконец набрал воздуха в грудь для уточняющего вопроса, Йорданов резко остановился.
— Здесь тонкая граница, — сказал он, как будто не было никакой паузы. — Понимание позволяет тебе предсказывать последствия своих действий. Кирпич на кирпич — будет стопка кирпичей. Но позволит ли это построить дом? И вот, Зиверт, то, чего ты пока не осознаёшь.

Йорданов повернулся, и Зиверт впервые заглянул ему в глаза. Их не было. Глазницы аспиранта — две дыры, сквозь которые видна бесконечная, космическая бездна.
— Ты, — сказала бездна голосом, от вибрации которого дрожали кости черепа, — идёшь не в ту сторону.