как добавить фотографии вконтакте

Ну назначили и назначили

Артемия Лебедева назначили директором по дизайну «ВКонтакте». Он будет руководить дизайном продуктов, формировать корпоративный подход к работе над интерфейсами, а также разрабатывать общее видение дизайна «ВКонтакте».

Почти цитируя великих: ну назначили и назначили.

Ожидаем скорой смены логотипа соцсети под стать лучшим работам мастера.

Сбрендил для вас,

Антон Логотиппер

Почему танки давят пушки

 Ну правда, зачем че-то там давить, ведь можно ж все лихо расстрелять из орудия. Встать, аккуратненько прицелиться, выстрелить, попасть точно в пушку, и если хитпоинты у нее закончились, она резко превратится в перекошенную текстуру. Ну, так ведь в играх обычно происходит? И вот мы уже упрекаем танкистов из далеких военных лет, что они ломанулись давить орудия гусеницами, и по несчастливой для них случайности застряли или поломались прямо на пушке. Но почему же в реальной жизни танкисты так делают?

 Потому что это надежно и эффективно. Ну серьезно, каким еще способом можно настолько надежно и быстро вывести из строя орудие? Особенно пока ПТ пушки были не очень большие, даже легкий танк мог такую просто раздавить. После такого пользоваться ею точно будет нельзя. Разумеется, это не прям так просто сделать, как сказать, подходы могут быть и заминированы, осложнены искусственными или естественными препятствиями, артиллеристы ж тоже не дураки. Те не менее, далеко не всегда можно успеть хорошо оборудовать позиции, и танки так или иначе могут, и даже порой стремятся на них ворваться. Да, иногда может не получиться, но в целом это вполне рабочее решение.

 Но почему же просто не расстрелять орудие? Из своей танковой пушки, например. Дело в том, что это происходит не так просто, как в компьютерных играх. Проблем тут сразу куча. Для начала вообще идея остановиться посреди боя и че-то там выцеливать – не самая лучшая. Ведь многие как предлагают – ну подъехал ты близко, не надо ломиться давить, остановись, прицелься, да стреляй. Ну да, как остановился на открытой местности перед батареей, так снаряд и получил. Либо от этой же батареи, либо от другой. А вот если ты не остановился, а на полном скаку влетел на позиции артиллеристов, неся смерть и разрушение гусеницами, то у них как-то даже при виде надвигающегося на них танка руки особенно сильно затрясутся. А желание убежать, сломя голову, или вжаться в землю, многократно возрастет.

 Ну хорошо, с маленькой дистанции лучше давить, но может с большой или средней расстреляем? И вот здесь уже существенную проблему будет представлять сам процесс попыток попасть в пушку. Дело в том, что это, блин, сложно. В компьютерной игре-то что, дистанцию меришь мгновенно и точно, пушка бьет точно туда, куда наведен прицел. Ну может быть будет некоторый разброс, да и то, не на всех уровнях сложности. Однако в реальности есть куча факторов. Для начала – пушка будет окопана. Зачастую до такой степени, что ствол будет прямо над землей, а щит – снят или сложен. В итоге по высоте орудие будет представлять из себя очень небольшую цель. Как и по ширине. Добавим к этому то, что дистанцию до пушки наводчик знает не очень точно. А от знания дистанции очень сильно зависит, попадет ли снаряд – ведь он может просто перелететь или недолететь, даже при стрельбе из танкового орудия. А у обычного танка времен ВМВ не настолько мощная пушка, чтобы запросто уничтожить орудие осколками. Но на этом проблемы не заканчиваются – ведь танковая пушка и прицел разнесены в пространстве, и это тоже накладывает свой отпечаток. Можно выстрелить буквально чуть левее или правее, и снаряд уже пролетит мимо вражеского орудия. Это мимо танка сложнее промахнуться, он существенно больше. Но и это еще не всё – ведь чтобы снаряд вообще полетел туда, куда целишься, орудие должно быть пристреляно – т.е. выверено по прицелу. Прицел ведь не наглухо соединен с орудием, поэтому система постепенно разбалтывается, прицел с орудием становятся направлены немного в разные точки. Пристрелка сбивается от ударов на неровностях, вибраций на марше, попаданий по броне и собственных выстрелов, и приходится время от времени ее восстанавливать – пристреливать орудие.

 В итоге получается, что снаряд летит не совсем туда, куда целишься, а при этом еще и точно прицелиться в принципе по такой цели сложно. Кто-то может возразить – ну, не попал одним снарядом, попадет вторым, третьим, четвертым. Но беда в том, что у танка нет лишних снарядов, и времени тоже нет. Его задача лежит дальше в глубине обороны, ему нужно прорываться за оборонительную линию. И там его далеко не сразу смогут пополнить. Поэтому долго и упорно пытаться попасть непосредственно в само орудие для танка едва ли полезно. Более того, это не всегда вообще возможно. Орудие же стараются замаскировать, и экипаж танка далеко не всегда его вообще точно видит. Примерную позицию опознать можно, по облаку пыли и дульных газов, например, когда орудие начнет стрелять. Но для точного попадания этого маловато.

 Поэтому танкисты скорее будут стрелять на подавление, заставляя расчеты орудий укрыться, залечь и не вести огня, пока другие танки переезжают от укрытия к укрытию (складкам местности). А при случае – врываются на позиции и давят орудия, чтобы те не мешали продвигаться дальше, и не составляли лишнюю угрозу следующей волне танков. Снаряды еще понадобятся, танки воюют довольно долго, и их задача не убить на поле боя как можно больше, а прорваться в глубину. А когда в эту глубину подвезут снаряды одному Богу известно.

________________________________________________________

Автор: Виталий Илинич

 Есть три вида лжи: ложь, наглая ложь и социальная психология

 Про Стэнфордский эксперимент, наверное, слышали все. Демонстрация жестокости человеческой природы, подтверждение влияния ситуации на поведение людей, бла-бла-бла.

По официальной версии, дело было так:
 Профессор психологии Стэнфордского университета Филипп Зимбардо набрал двадцать два студента и назначил (случайным образом, по жребию) половине из них роль охранников, а другой половине — роль заключенных. В подвале учебного корпуса психологии для этого эксперимента специально оборудовали три «тюремные камеры». Все получили соответствующие костюмы, «охранники» — униформу, дубинки, темные очки, чтобы не видно было их глаз. «Заключенные» должны были носить тюремные халаты с номером, подобие колпака на голове и цепь на лодыжке. Зимбардо расставил всех по местам и оставил их одних в этой искусственно созданной «лабораторной ситуации», при этом сам он имел возможность следить за происходящим с помощью камеры видеонаблюдения.
 Что стало происходить? Согласно версии Зимбардо, ставшей сразу официальной, «охранники» повели себя самым жестоким образом, каждый день придумывали новые издевательства и унижения: будили «заключенных» посреди ночи, заставляли отжиматься, все время проводили пересчет и т. д. Кроме того, «заключенных» поддерживали в постоянном психологическом напряжении: называли исключительно по номерам, говорили, что среди них есть предатели, внушали подозрение друг к другу и т. д. Все это привело к тому, что пятеро из них впали в нервную депрессию, и Зимбардо был вынужден прекратить эксперимент через шесть дней, тогда как по плану он должен был длиться две недели. В действительности же примерно половина из сказанного выше — наглейшая пропаганда.

 Прежде всего стоит пояснить политический контекст. В начале 70-х президент Никсон объявил в США «войну с наркотиками», и количество заключённых в американских тюрьмах стало расти в геометрической прогрессии. Даже сейчас на 100 000 американцев приходится 639 заключённых — с огромным отрывом первое место в мире. Особенно сильно ужесточение наркополитики ударило по меньшинствам (афро- и испаноамериканцам) и левым протестующим (хиппи, марихуана, все дела). Зимбардо с молодости был активистом за всё хорошее против всего плохого и поспешил высказаться в их защиту с высоты своего учёного статуса. Так родилась идея «эксперимента». Эксперимента, результат которого был известен до его начала: Зимбардо стремился показать, что тюремная ситуация полностью определяет жестокость, в то время как личные качества людей почти ни на что не влияют. Эксперимент заранее был задуман как пропагандистская акция, а первое и необходимое условие успешной пропаганды — широкое освещение в СМИ. Ещё до начала эксперимента Зимбардо пригласил фотографов и телеоператоров фиксировать происходящее. В первый день – организовал съёмку «ареста заключённых». На второй – выступил перед журналистами. Помимо этого, эксперимент снимался на скрытую камеру. Ещё до окончания обработки данных Зимбардо разослал избранные кадры в крупные университеты, библиотеки и тюрьмы. Никакого научного рецензирования, конечно же, проведено не было. Здесь мы видим второе необходимое условие успешной пропаганды — давление на эмоции публики.

 Но в чём подвох в самой постановке эксперимента? Может, всё было устроено методологически корректно, а описанное выше — не более чем рекламная акция для реальной науки? Увы. Главный недостаток исследования — малая выборка. Участниками эксперимента были всего 24 человека, и проводился он всего один раз, чего недостаточно для статистической значимости результата. Кроме того, все участники были белыми студентами 20-25 лет из среднего класса, поэтому выборка не репрезентовала ни американское общество в целом, ни американских заключённых. Из-за этого эксперимент закономерно плохо воспроизводится — при методологически правильной постановке похожих результатов не получается. Хорошо, может быть, Зимбардо просто сделал слишком смелые выводы из недостаточных данных? Нет, всё было ещё интереснее. В официальной версии, опубликованной самим Зимбардо, есть несколько серьёзных подтасовок.

 Хотя утверждалось, что поведение участников никем не контролировалось, в действительности это было не так. Перед началом эксперимента один из аспирантов Зимбардо выдал «надзирателям» прямую инструкцию применять насилие. Если поведение кого-то из участников сильно отклонялось от нужного экспериментаторам, Зимбардо вызывал его к себе и корректировал. Хотя утверждалось, что участник может покинуть эксперимент в любой момент, это было не так. Двоим в этом отказали: одному пришлось симулировать нервный срыв, другому — начать голодовку. Эти действия Зимбардо выставил в качестве дополнительного подтверждения своего тезиса о чудовищной жестокости установленного надзирателями режима.

 Замысел Зимбардо удался. Стэнфордский эксперимент сначала стал сенсацией в медиа, а позже вошёл в научный мейнстрим. Многие психологи, в том числе именитый Эрих Фромм, начали критиковать эксперимент ещё в 70-х, ещё в 70-х участники давали интервью, противоречившие официальной версии, но их голоса никто не слышал: пропаганда трубила гораздо громче. 

Чё, котаны, психогенка?

_________________________________________

Автор: Виталий Каткин

Про детей-солдат и эволюцию оружия

 С героями нашего повествования хотя бы мельком знаком каждый, хоть немного увлекающийся военной историей. Первый носит множество имён - 7,62-мм патрон образца 1943 года, он же патрон М43, он же .30 Russian Short,он же, говоря по-простому, патрон автомата Калашникова. Выдающийся образец советской конструкторской мысли, оказавший серьёзное влияние на всё военное искусство второй половины ХХ века. В том и числе и на явление, которое выступит нашим вторым «героем». Это дети-солдаты. Они весьма любимы военными фотографами, поэтому часто выступают персонажами их снимков, сделанных во время конфликтов в Африке, Азии и Латинской Америке. Чаще всего довольно мелкие тонкошеие пацанята лет 11-13 сурово смотрят на фотографа исподлобья, крепко при этом сжимая в руках тот самый автомат Калашникова (правда чаще всего это китайский Тип 56, но это уже мелочи). А теперь рассмотрим, каким же образом оказались столь тесно переплетены судьбы советского промежуточного патрона и признанной преступной практики использования детей на войне.

 И, когда в последней четверти ХХ века сложилась социальная ситуация, располагающая к массовому привлечению к боевым действиям именно детей 10-13 лет, то для их вооружения в достатке нашлись подходящие образцы. Кроме СССР, щедрой рукой отсыпавшего братским режимам автоматы АК и АКС, а так же карабина СКС, значительную роль тут сыграл Китай. Его разной степени лицензионности копии АК, такие как Тип 56 и Тип 56-II, пусть и уступали по качеству оригинальным советским автоматам, но зато были дёшевы, и китайцы были не особо щепетильны в выборе африканских партнёров и покупателей. А уж восточноевропейские арсеналы, щедро открывшие свои ворота для «оружейных баронов» после падения ОВД, вообще позволили напитать страны третьего мира таким количество лёгкой стрелковки, что в некоторых сообществах теперь без автомата ты и не совсем мужчина.
 Короткий и довольно лёгкий АК оказался вполне комфортен для использования мальчишками и девчонками лет 9-13 в африканских и азиатских странах. Отдача патрона 7.62х39 относительно небольшая, это позволяет нормально контролировать оружие и вести прицельный огонь очередями даже физически слабому человеку, достаточно просто несложных навыков. Которые освоить детям это дело пары недель тренировки. Более того – в условиях городских боёв зачастую речи о прицельном огне не идёт, а значит можно с автомата ещё и приклад открутить – будет легче и короче, удобнее с ним бегать и палить «по-сомалийски», вон в ту сторону. Такие варианты на фотках тоже регулярно встречаются. Пусть – 10 к точности стрельбы, зато -350 граммов и -20 см длины.
Само собой, даже если бы в Африке не было огромного количества оружия под советский патрон 7.62х39, то всё равно нашлись бы способы вовлечь в войны огромное количество местной детворы, всё-таки население в момент демографического взрыва очень сильно помолодело, но эффективность этого вовлечения оказалась бы заметно меньше. Да, встречаются на фото юные бойцы и с G3, и с FN FAL, но количество их на общем фоне невелико, да и сами они обычно постарше.
 Напоследок скажу, почему я стал говорить именно про патрон, а не автомат Калашникова сам по себе. Всё-таки в комплексе «патрон-оружие» именно патрон занимает первое и главное место. И он обуславливает очень многие особенности использования оружия. Те же FN FAL и HK G3 незначительно длиннее АК, а по массе фрезерованный АК тип 3 ещё и потяжелее может быть (а в Африку шло много ранних АК, которые заменяли на лёгкие штампованные АКМ). Но именно его промежуточный патрон дал те возможности, благодаря которым именно автомат Калашникова стал так популярен в качестве оружия для детей-солдат по всему миру.

_____________________________________________

Автор: Роман Воронов

«Зелёная» и ядерная энергия — кто кого?

 В европейских странах активно пропагандируется переход от «плохой невозобновляемой» энергетики, к которой относят тепловые электростанции на ископаемом топливе, а также атомные, к «хорошей зелёной», к которой относят в первую очередь солнечные и ветровые. В данной статье будет разобрана зависимость альтернативной энергетики от атомной.

I. «Плохая невозобновляемая» энергетика

 К невозобновляемым источникам энергии отнесены все электростанции на ископаемом топливе – тепловые на угле, на мазуте, на газе, ядерные. Действительно, все они используют топливо, добытое из-под земли.

 Что касается электростанций на ископаемом углеродном топливе, они действительно серьёзно влияют на экологическую обстановку. Если не говорить о парниковых газах, а только о прямом вреде для живого, даже газовые электростанции дают вредные для живых существ выхлопы, а самые «грязные» среди тепловых — электростанции на торфе и буром угле. Угольные электростанции дают довольно много золы, которая могла бы быть использована, например, в качестве удобрений, если бы она не содержала значимые количества радиоактивных изотопов. В частности, зола тепловых электростанций, работающих на кузбасских углях, содержит уран и торий на уровне, типичном для урановых руд. Зона превышения ПДК по радионуклидам вокруг угольной электростанции охватывает сотни квадратных километров.

 В выхлопе электростанций на нефтепродуктах (мазуте и твёрдых углеводородах, сюда же относятся дизельная генерация) радионуклидов меньше, зато больше оксидов серы, азота и других не полезных для животных и растений веществ.

 С ядерными электростанциями ситуация несколько иная. Во время эксплуатации современные АЭС дают сравнительно низкий уровень загрязнений – ни парниковых газов, ни заметной радиоактивности. Даже три худшие аварии на АЭС, двумя из которых медийные персоны любят пугать обывателей – чернобыльской и фукусимской, по своим последствиям менее тяжёлые, чем крупные аварии на неядерных технологических объектах. Например, число жертв крупнейшей ядерной аварии – чернобыльской аварии 1986 года в десятки и тысячи раз меньше, чем число жертв крупной аварии 1984 года на химическом заводе в Бхопале: в Чернобыле умерли 29 человек от острой лучевой болезни, а общее число смертей от последствий аварии по разным оценкам составляет от 50 до 4000 человек; в Бхопале за день умерли 3000 человек, в течение недели – 10 тысяч, за последующие 20 лет – 15 тысяч. Причём данные по бхопальской трагедии не оценочные: это официальная информация об умерших в результате отравления ядохимикатами. В фукусимской аварии 2011 года радиоактивная вода утекла в океан и разбавилась там до безопасных концентраций, и жертвой аварии стал один человек – сотрудник АЭС, который умер в 2018 году от рака лёгкого.

 С топливом ситуация также сильно отличается в случае угля, нефти, газа с одной стороны, и ядерного – с другой. Для углеродных видов топлива уже видны или достигнуты пределы для их добычи. Пики добычи углеводородов и угля пройдены во многих странах. Что касается топлива для ядерных электростанций, мало того, что оно разведано на 50–80 лет вперёд, так еще и существует рабочая технология для его получения из стабильного изотопа урана, что отодвигает проблему на тысячи лет. При уже достигнутом темпе прогресса это даёт уверенность в том, что до исчерпания запасов будет найден другой удобный источник энергии.

 Таким образом, атомная энергетика совершенно зря записана «зелёными» энтузиастами в «плохой» лагерь. Это скорее результат радиофобии, а не реальных недостатков.

II. «Хорошая зелёная» энергетика

 К «зелёной» энергетике, использующей возобновляемые ресурсы, в последнее время относят исключительно солнечные и ветровые электростанции. На самом деле старейшие действующие электростанции работают как раз на возобновляемом источнике – энергии падающей воды, и это ГЭС. У гидроэлектростанций есть преимущества по сравнению с тепловыми, есть и недостатки. С точки зрения влияния на экологическую обстановку ГЭС совсем не идеальны, хотя и намного лучше, чем ТЭС. Но не лучше АЭС. Дело в том, что при строительстве ГЭС затопляются большие территории. Водохранилища изменяют локальный и региональный климат и ухудшают экологическую обстановку.

 Ветровые электростанции, как ни странно, не безвредны. В частности, большие «поля» ветряков приводят к нагреву почвы, что изменяет местный климат. Другой минус ветряков – они убивают птиц и летучих мышей.

 Солнечные электростанции при массовом строительстве тоже внесут свой вклад, хотя он может считаться скорее положительным – большое количество СЭС в пустынях будет приводить к их увлажнению. Правда и выработка энергии при этом на них снизится.

 Казалось бы, с фотовольтаикой всё хорошо. Но нет. Срок службы солнечных панелей – не более 50 лет. Их производство и переработка далеко не безопасны для экологии, и массовое производство фотовольтаики чревато серьёзной экологической проблемой.

III. Зависимость

 Теперь взглянем на процесс производства электроэнергии. Любая электростанция используют мощное силовое оборудование. У «зелёных» ветровых и солнечных электростанций требования к силовому электрооборудованию намного выше, чем у традиционных. Дело в том, что они вырабатывают электричество недостаточно стабильно. Ветер изменяет скорость и направление, солнце светит тоже по-разному как в течение дня, так и в разные дни. Поэтому вырабатываемое напряжение (и выдаваемая мощность) у «зелёных» источников постоянно меняется. Кроме того, и ветряки, и солнечные панели дают постоянный ток, а вся энергетика работает на переменном. Чтобы передать энергию потребителям, низковольтный постоянный ток нужно преобразовать в высоковольтный, обычно переменный (причём синхронизированный с электросетью), но иногда и постоянный. Таким образом, ВЭС и СЭС нужны мощные преобразователи электроэнергии[2].

 В настоящее время все эффективные преобразователи электроэнергии используют мощные высоковольтные полупроводниковые приборы – биполярные транзисторы с изолированным затвором (IGBT) и тиристоры с изолированным затвором (IGCT). Мощность таких приборов достигает сотни мегаватт, коммутируемое напряжение – более 6 киловольт. И тут непосвящённых ожидает сюрприз: полупроводники для мощных высоковольтных транзисторов и тиристоров изготавливают методом нейтронно-трансмутационного легирования (англ.: Neutron Transmutation Doping) в ядерных реакторах. Наименование этих материалов говорят сами за себя: «ядерно-легированный кремний» (или «радиационно- легированный кремний»), «ядерно-легированный арсенид галлия» (используется реже) и так далее. Химические технологии легирования не способны обеспечить необходимую для мощных силовых приборов чистоту и равномерность легирования полупроводника. Из-за неоднородностей химического легирования возникают области локального перегрева, и прибор выходит из строя, а когда силовое высоковольтное оборудование выходит из строя, это сопровождается зрелищными «спецэффектами» с разлетающимися искрами и дуговыми разрядами вплоть до пожара.

 Мощные тиристоры из ядерно-легированного кремния используются в ЛЭП постоянного тока с конца 1960-х, к примеру, они работают в канадской ЛЭП Nelson River II. В настоящее время ядерное легирование полупроводников не имеет альтернатив, поскольку только эта технология способна обеспечить характеристики материала, требуемые для мощных полупроводниковых приборов. Более того, технологию ядерного легирования пришлось оттачивать для соблюдения требуемой равномерности распределения легирующих атомов в полупроводнике, что было сделано в 1980-е, и нынешнее производство ядерно-легированного кремния – обычный технологический процесс. В западных странах такое производство размещено на исследовательских реакторах, в России – и на исследовательских, и на энергетических. В частности, ещё в 1982 году в СССР была разработана технология производства ЯЛ-кремния на реакторах РБМК.

 Исходя из нынешней ситуации в области производства силового оборудования, вся «зелёная» энергетика фатально зависит от существования ядерных реакторов, и от этой зависимости никуда не деться. Альтернативой будет отказ от единой системы электроснабжения, замена «большой энергетики» на малые электростанции локального электроснабжения и неизбежные блэкауты.

 Получается, что «зелёные» активисты, настаивающие на закрытии как АЭС, так и исследовательских реакторов, действуют довольно недальновидно. Мало того, что негативное влияние «атома» на экологическую обстановку сопоставимо со влиянием альтернативных источников энергии, да и сам вопрос о том, что приносит больший вред остается открытым, так еще ядерные реакторы просто необходимы для самой возможности постройки «зелёных» электростанций.

_________________________

Над статьей работали:Автор: Стас Ворчун (творческий псевдоним)
Редактор: Леонид Рогов
Эксперт: Федотов Антон

Операция «Опера» — 40 лет бомбардировке иракского ядерного реактора

«Мы не позволим нашим врагам разработать оружие массового поражения и защитим наш народ любой ценой».

Менахем Бегин

 Саддам Хуссейн давно мечтал о собственной ядерной бомбе. СССР отказался помочь ему в этом - зато Франция согласилась поставить такой реактор, а Италия - оборудование для создания бомбы... Судно, везшее первый из реакторов, «неожиданно» взорвалось в Тулоне. Второй корабль добрался до Ирака и стал главной частью ядерной программы молодой арабской страны. Ирак уже вёл переговоры о поставке ядерного топлива, а инспекции МАГАТЭ посетили новый объект - и отказались признавать его намерения опасными для всего мира. И только одна страна в мире считала, что лучше всех знает планы Саддама.

 «Мы не позволим нашим врагам разработать оружие массового поражения и защитим наш народ любой ценой» - сказал лидер Израиля Менахем Бегин. И последней линией защиты, как и всегда, стали пилоты, техники и военнослужащие разведки. Вечером 7 июня 1981 года с авиабазы Эцион на юге Израиля взлетели 8 самолётов F-16, каждый с парой 2000-фунтовых бомб. Они снизились до минимальной высоты, и, обходя зоны покрытия арабских радаров, направились в сторону Ирака. Через пару часов взрывы бомб в нескольких километрах от Багдад сообщили всему миру - у Ирака не будет ядерной бомбы …

 40 лет назад случилась первая в истории бомбардировка ядерного реактора. 7 июня 1981 года 8 самолетов ВВС Израиля уничтожили одну из самых больших угроз Израилю (и, возможно, другим западным странам) — ядерный реактор в Ираке.

И вот как это было.

 Кто сейчас главный враг Израиля и одна из самых больших угроз Западу? Правильно, Иран. Но было время, когда его место занимала другая страна с чуть-чуть другим названием — баасистский Ирак. Конец нефтяным амбициям Саддама Хуссейна положили ВВС международной коалиции в 1991 году, но за 10 лет до того именно ВВС Израиля прикончили его ядерные амбиции. «Операция Опера» — так называлась подготовленная в строжайшей тайне атака на иракский ядерный ректор силами ВВС Израиля. Во многом благодаря этому иракские «Скады», летевшие на головы израильтян и солдат коалиции во время войны в Заливе, остались с обычными боеголовками.

Угроза №1

В августе 1978 года правительство Израиля узнало о существовании ядерного реактора в Ираке. По данным АМАН (армейская разведка Израиля), иракцы собирались производить минимум четыре плутониевые бомбы каждый год. После появления этой информации тогдашний министр обороны, ныне покойный Эзер Вейцманн, потребовал у главкома ВВС Давида Иври подготовить план атаки на этот объект.

Однажды мне позвонил начальник оперативного штаба генерал-майор Ран Горен и объяснил, что существует секретный план. Он получил информацию, что иракцы строят ядерный реактор и что мы должны спланировать атаку на него

Ран Горен, бывший командир авиабазы Рамат-Давид.

Через некоторое время генерал-майора Горена сменил полковник Авиам Села.

 На тот момент лучшими самолётами, доступными для подобной задачи, были американские F-4 «Фантом» и A-4 «Скайхок». Но после революции в Иране американцы наконец поставили в Израиль свои самые новые лёгкие истребители F-16, получившие в ВВС Израиля имя «Нетц» — «Сокол». Самолёт был совершенно новым, только-только начал поставляться из США, и многие участники сложного процесса принятия его на вооружение всё ещё не успели вернуться домой. Но самое важное — он был.

Главком ВВС предложил мне выбрать десять пилотов, прошедших подготовку на F-16 в США. Одним из них был Илан Рамон, молодой и относительно неопытный, но очень талантливый лётчик. В итоге он отвечал за прокладку курса.
Из-за большого расстояния до цели, критическим становился вопрос достаточности топлива для такого полёта. В какой-то момент Илан (Рамон) провёл очередные расчёты на картах и сказал, что операция теоретически возможна. В течение нескольких месяцев мы занимались тем, что удаляли из уравнения это самое «теоретически».

Полковник Зеев Рац, ведущий группы F-16, один из руководителей операции.

 После возвращения всех участников планируемой операции из США подготовка к ней пошла с удвоенной силой. Самой большой сложностью (кроме того факта, что атака планировалась в центре враждебной страны) было огромное расстояние до цели — порядка 1600 километров (или 990 миль). Дозаправка в воздухе была практически невозможна, да и бессмысленна — почти весь маршрут израильтян шел над территорией других государств, нейтральных либо враждебных. Фактически, успех операции в значительной степени зависел даже от погоды и силы ветра. Впрочем, они оставались достаточно предсказуемыми. Любой незапланированный воздушный бой, интенсивный оборонительный манёвр или боевое повреждение на обратном пути почти гарантированно приводил к потере самолётов и лётчиков.

 Полёт к цели должен был проходить на малой высоте — таким образом, достигалась внезапность удара. На обратном пути самолёты должны были лететь на оптимальных с точки зрения расхода топлива 40 000 футов (около 12 км). Теперь их могли видеть вообще все и теоретически могли бы попытаться перехватить.

 Для участия в операции были отобраны пилоты F-16 (ударная группа) и F-15 (группа сопровождения). По одной из версий главной задачей F-15 было не столько сопровождение, сколько изоляция иракских авиабаз и перехват всего, что могло с них взлететь. Началась интенсивная подготовка, центральным элементом которой были полёты на дальние расстояния. Реальную цель этих вылетов знали только командиры эскадрилий, лётчики которых участвовали в операции, и Илан Рамон.

 А на учениях лётчики отрабатывали удары по «некоему объекту» на полигоне в пустыне Негев. В итоговом варианте плана бомбардировку планировалось осуществить силами 8 F-16, прикрывать которых должны были 6 F-15. В состав ударной группы вошли 4 самолета F-16 117-й эскадрильи и 4 самолета 110-й эскадрильи. Первая четверка имела кодовое название "Измель" ("Скальпель"), и ее ведущим был подполковник Зеев Раз, вторая четверка – "Эшколь" («Гроздь»), и ее возглавил подполковник Амир Нахуми.

 Прикрытие осуществлялось 6 самолетами F-15 133-ей эскадрилья, разбитыми на три звена: 1-ое звено под кодовым наименованием "Петель" ("Малина") — под командованием подполковника Моше Мельника, он же был ведущим всей шестерки F-15, 2-ое звено — «Патефон» — под командованием подполковника Эйтана Бен-Илияху и 3-ье звено — "Пахман" ("Углерод") — под командованием майора Мики Лева. Один двухместный F-15B был фактически самолётом-ретранслятором, в задней кабине которого находился глава разведки ВВС. Над Израилем в это время должен был барражировать Боинг-707 ВВС, выполнявший функции командного пункта.

 Операция была спланирована таким образом, чтобы с наибольшей вероятностью достичь успешного результата, даже в ущерб безопасности пилотов. Именно по этому наносить удар планировалось с пикирования под углом в 45 градусов — такой способ давал наибольшую точность, но и подвергал ударные самолёты наибольшей опасности. Перед вылетом предполагалось, что потери от действий ПВО Ирака составят 2 самолёта ударной группы. Лётчики об этом знали.

 Также был произведён разведывательный полёт пары RF-4 над Багдадом, в том числе был отфотографирован район нахождения реактора. Что примечательно, при попытке перехвата разбился МиГ-21 ВВС Ирака (израсходование топлива вследствие длительного полёта на форсаже), победу записали «Фантомам», и это была, пожалуй, одна из самых «засекреченных» побед израильтян, но речь не об этом.

 В общем, на подготовку ушло почти пол года. Рассчитано было всё, что можно было рассчитать.

Мы постоянно отрабатывали две вещи: первое — бои воздух-воздух, второе — удары по целям, находящимся на большом удалении. Настойчивое требование такого типа обучения озадачило многих наших пилотов, и в какой-то момент они начали предполагать, что нас готовят для атаки цели где-то в Ираке.
Потом были бесконечные учебные дальние полёты — в основном, на Синае. Пилоты не понимали, для чего всё это. Они были поражены и пытались догадаться, куда мы должны будем лететь на самом деле. На самом деле, никто кроме меня и Илана в нашей эскадрилье не знал этого наверняка. Вся подготовка заняли около полугода.

Амос Ядлин, в 1981 году пилот F-16, командир АМАН в 2006-2010 годах

Вероятный противник

 Возможности ПВО Ирака, защищавшей реактор, и её численный состав точно не известны до сих пор. Предполагается, что до иранской атаки в районе находился дивизион ЗРК С-125 и до полка МЗА, среди которых наибольшую угрозу представляли 57-мм автоматические пушки С-60. После неудачного иранского налёта вокруг комплекса предположительно были развёрнуты два иракских дивизиона, оснащённых ЗРК «Квадрат». Это было проблемой. Зона поражения «Квадратов» по дальности составляла до 23 километров, а по высоте — от 30 метров. Для тяжело нагруженных F-16 обстрел ракетами «Квадрата» становился практически летальным или срывал боевую задачу. До кучи считалось, что в районе реактора находится несколько пусковых ЗРК «Роланд».

 Другой проблемой могли стать иракские МиГ-23М с ближайших авиабаз. Отдельный МиГ-23 вряд ли мог представлять серьёзную угрозу для F-15, но 2-3 пары уже создавали очень серьёзные проблемы.

 И, наконец, последней трудностью были АВАКСы ВВС Саудовской Аравии. Израильтяне много и активно протестовали против поставки этих самолётов арабам, по слухам — вплоть до угрозы атаки авиабаз. Впрочем, эти самолёты находились под управлением американских пилотов и операторов, так что считать их «саудовскими» в полной мере было бы не очень правильным.

Между Тигром и Ефратом

 Первоначально датой операции должно было стать 8 мая 1981 года, 33-й день независимости государства Израиль. Пилоты перелетели на авиабазу Эцион возле Эйлата, откуда путь в Ирак был самым коротким, за три дня до назначенного «часа Х». Там им впервые официально озвучили цели и задачи миссии — уничтожение ядерного реактора в районе Багдада, Ирак. Но в последнюю минуту, когда лётчики уже сидели в кабинах, операция под кодовым названием «Арсенальная горка» была отложена. Фактически — отменена. Официальной причиной тогда назвали «опасность разглашения» планируемой атаки. Казалось, план снова окажется в ящике.

 Примерно через месяц, 7 июня, пилотов снова вызвали на авиабазу Эцион. К удивлению всех участников, операция началась. Восемь самолётов F-16 с группой сопровождения вылетели в направлении Багдада, планируя оказаться над Багдадом с последними лучами солнца. Самолёты заправляли «по горячему», то есть с уже запущенными двигателями. Это не было частой практикой, но в целом такой способ заправки не было чем-то из ряда вон выходящим. Например, так заправляли некоторые самолёты перед началом операции по уничтожению сирийских ЗРК в Ливане в 1982 году.

 Конфигурация F-16 была типичной для «дальних» операций — два подкрыльевых ПТБ и один подфюзеляжный. С F-16 даже сняли отдельные элементы БРЭО для облегчения их веса и сокращения расхода топлива — так, на них отсутствовали средства РЭБ и иные средства самообороны кроме пары ракет «воздух-воздух». Функции РЭБ и постановки активных помех были переданы F-15 группы сопровождения. В качестве вооружения выбрали пару тысячекилограммовых бомб Мк-84 — во время испытаний выяснилось, что такая конфигурация будет оптимальной с точки зрения расхода топлива.

Мы пролетели над тремя вражескими странами - Иорданией, Саудовской Аравией и Ираком. Наш полет был опасным. В те дни у нас не было GPS, и карты были неточными. Мы знали Ирак только из стихотворения Бялика. Наша цель была «между рекой Евфрат и рекой Тигр», но нам не составило труда найти её.
Амос Ядлин

 Что самое удивительное — по неофициальным данным запасной аэродром на случай непредвиденной ситуации у израильтян всё же был. Им была… авиабаза ВВС Ирана Тебриз. Несмотря на официально враждебные отношения новых иранских властей и израильтян, принцип «враг моего врага — мой друг» тут сыграл на 100%. Во время Ирано-Иракской войны Израиль вместе с США активно поставлял Ирану боеприпасы, а перед операцией иранцы поделились с израильтянами деталями своей неудачной операции «Палящий меч» по атаке реактора «Таммуз» в Озираке, которая была проведена осенью 1980 года.

 Иранскую операцию проводила четвёрка «Фантомов» из 33-й эскадрильи с авиабазы Хамадан, при этом их бомбовая нагрузка была несколько иной — 24 500-фунтовые бомбы Мк-82, а сам удар производился днём. Иранцы сделали несколько проще — одна пара «Фантомов» атаковала реактор, а вторая, отвлекавшая внимание ПВО — электростанцию, снабжавшую Багдад топливом. Проблема была в том, что иранские «Фантомы» не смогли достаточно точно поразить цель, хотя и нанесли некоторые повреждения строящемуся реактору. Израильтяне не могли себе позволить ничего подобного — целью должен был стать совершенно конкретный объект, и он должен был быть уничтожен наверняка и со 100% гарантией.

 В операции также принимали участие бойцы израильского спецназа — отряда 669 и (предположительно) Сайерет Маткаль. Считается, что они были заранее заброшены вдоль маршрута следования ударной группы для того, чтобы иметь возможность эвакуировать лётчиков, если что-то пойдёт не так. Также наготове были самолёты-заправщики и множество других истребителей ВВС для того, отразить возможный ответный удар Ирака или коалиции арабских стран.

Огонь над Багдадом

 Главной проблемой для израильских лётчиков было топливо. Они должны были постоянно выдерживать заданные параметры полёта для того, чтобы топлива хватило до цели и на возвращение домой.

 Израильские самолеты появились над целью в 17:35 по израильскому времени. При этом солнце было у них за спиной и начинало смеркаться, что усложняло ведение огня по ним. До сих пор израильтяне не пишут, какие средства постановки активных помех были использованы F-15, но советские советники в Ираке сообщали о «засветках» на экранах РЛС. А ещё — о полной внезапности удара. В очередной раз арабы просто не ожидали такого налёта. И это был не плохо продуманный удар иранцев, по сути организованный «на удачу». Всё было просчитано для того, чтобы гарантированно уничтожить реактор.

 За 20 километров до цели F-16 включили форсаж и взмыли на высоту в 2 километра. После чего спикировали вниз под углом 35 градусов. Пары F-16 сбрасывали бомбы с секундным интервалом. Взрыватели были настроены таким образом, чтобы бомба могла проломить купол и взорваться внутри. Успех был полным — из 16 сброшенных бомб одна не попала в цель (взорвав одну из лабораторий комплекса), ещё две не взорвались, а оставшиеся 13 — полностью разрушили реактор (перед операцией считалось, что должно хватить и 4).

Вместе с реактором были разрушены многие вспомогательные сооружения. Атака была почти идеальной — иракцы не успели отреагировать. Огонь МЗА был неэффективен, а ЗРК отстрелялись слишком поздно и (по одной из версий) их каналы наведения были попросту подавлены. F-16 сбросили дипольные отражатели в момент ухода от цели и на малой высоте повернули на запад.

Мы летели близко друг к другу в течение полутора часов и почти не разговаривали по радио. В какой-то момент нас пытались обстрелять из ПЗРК, но это скорее действовало на нервы, чем было реальной угрозой. Иракцы явно были удивлены. На видео (ниже) слышно как я говорю, что по нам стреляют. Это было удивительно — из всех тех угроз, которые мы ожидали встретить, нас обстреляли только из ПЗРК и скорострельных мелкокалиберных орудий. После того, как мы атаковали цель, мы связались друг с другом чтобы убедиться, что все наши товарищи в целости и сохранности. Илан (Рамон) был последним пилотом в ударной группе и в результате именно он подвергался наибольшей опасности. Все ответили, что все в порядке, кроме него. В тот момент мы опасались за его жизнь, недоумевали, почему он не отвечает, мы думали, что его сбили. Мы искали взрыв или какие-либо признаки крушения, но в конце концов он ответил нам, и с моего сердца словно упал камень.

Зеев Рац

Если кому-то будет интересно, то 10 лет назад израильские ВВС выложили на своём канале на youtube кадры со средств объективного контроля одного (или нескольких) самолётов, участвовавших в операции.

Ниже — некоторые комментарии по этому видео (спасибо за перевод пользователю grmm_brother с форума airforce)

Первые кадры сделаны с самолета Илана Рамона (будущий астронавт погибший на шаттле "Колумбия").

Рамон был самым молодым пилотом в группе и как школьник наговаривал на магнитофон все свои действия и увиденное вокруг. К тому же его еще и поставили 8-м замыкающим, на самое опасное место в строю по приметам молодых пилотов. Ну и он видимо этим разговором снимал мандраж.

-Амос ... -Дуби.. [Идет доклад готовности к взлету какой-то другой группы, видимо F-15]

-Это Хагай -Нахуми... -Ифтах.. -Я...

02:05: После взлета самолеты пролетают над морем и где-то там отдыхает на своей яхте иорданский король, который как гласит предание увидев еврейские самолеты идущие курсом на восток хватается за сотовый (ну или какой у него там был ) и начинает звонить своим военным.

02:35 Рамон:
-Спайк слева, Нахуми справа от него...
-Нельзя лететь слишком быстро..конец горючему
Строй ложится курсом на юго-восток чтобы обогнуть небольшой кусок иорданской территории и далее до Ирака полет проходит над территорией Саудовской Аравии.

03:32 (чей голос не знаю) - Батареи [ПВО] молчат - Надо сбавить скорость, мы слишком сблизились

03:49 - А вот тут поезд... - Арабы смотрят в небо и не понимают что происходит...04:01 - Можно включить РЛС

04:25 -Спектор....

-Всё еще слишком далеко...04:35 - Эх надо было отлить..

- Но такова селяви04:42 - Над целью никого...

- 26 миль..
- идем 540...

05:15 Снова сьемка Рамона - Есть READY и всё остальное
- [нераборчиво] RANGING
[голос ведущего группы] "Начали"

05:27 [голос ведущего группы] - Обратите внимание на столбы и антены, они здесь высокие..05:39 Рамон: - Что это было ?..

05:42 [голос ведущего группы] - Здесь не сильный зенитный огонь

05:45 [голос ведущего группы] - Вижу стену

05:49 [голос ведущего группы] - Визуальный контакт с целью..
05:52 Рамон - В самом деле есть огонь ПВО ? - Не знаю или это ПВО..
05:57 [голос ведущего группы] -Первый зашел с небольшим отклонением по курсу (overturning)
06:03 Рамон: -Форсаж...Ловушки...
06:10 -ОК.. - Есть огонь ПВО ?
06:16 - Цель видна превосходно...
06:18 [голос ведущего группы] - Сейчас под тобой, второй...
06:48 Рамон - Ловушки !... И закладывает маневр больше 8G - Форсаж выключен
(после этого он видимо на какое то время вырубился потом что задержался с докладом ведущему)

Последствия бомбардировки

Посадка произошла уже в темноте. Командующий ВВС Дэвид Иври вышел на связь необычным образом и сказал нам: «Помните, что полёт заканчивается только в ангаре. Осторожнее при посадке». Мы слышали в его голосе его удовлетворение и чувство гордости, которое он, должно быть, испытывал в те моменты - как из-за результата, который мы принесли, так и из-за того, что мы вернулись благополучно без потерь. После приземления мы делали то, что делаем после каждого полета. Между нами было хорошее взаимопонимание. Мы сделали это!
Амос Ядлин

 Успех был полным — реактор полностью выведен из строя без возможности восстановления, причем сама операция проведена без потерь. ВВС Израиля в очередной раз показали, что они в состоянии достать любой объект на территории любой враждебной арабской страны. Международное сообщество выразило своё крайнее недовольство операцией, впрочем, никаких действий по этому поводу принято не было. Отдельные американские политики и военные неофициально поздравили своих израильских коллег.

 На следующий день Израиль официально признал своё участие в операции, объяснил её мотивы. Пришло время поздравлений, награждений и прочих приятных формальностей. «Доктрина Бегина» — идея о нанесении превентивного удара по любой угрожающей арабской стране — была приведена в действие.

В следующий раз это правило будет применено в 2006 году, когда израильтяне уничтожат ядерный реактор, на этот раз — в Сирии. Но это будет совсем другая история …

Генерал Давид Иври
1.Прими выражение моего искреннего и огромного уважения за эту чудесно выполненную операцию по уничтожению иракского реактора
2.Это была Историческая операция, и это причина гордится усилиями, приложенными для её выполнения
3.Все мы выражаем своё уважение и благодарность, которые не передать словами
  Менахем Бегин

 Несмотря на официальные осуждения, в регионе с трудом скрывали чувство облегчения». Американская газета «Time» писала: «...разбомбив иракский реактор, Израиль оказал услугу мировому сообществу». А еще через десять лет Дик Чейни подарил генералу Иври фотографию реактора, на нижней части которой написал: «С благодарностью и признательностью за выдающуюся работу по остановке иракской ядерной программы, которая сделала «Бурю в пустыне» значительно более легкой».

Источники:

Википедия (https://en.wikipedia.org/wiki/Operation_Opera): фотографии и схема операции

Сайт ВВС Израиля (https://www.iaf.org.il/9333-53156-he/IAF.aspx): детали операции и фотографии.

Сайт wilsoncenter.org (https://www.wilsoncenter.org/blog-post/lesson-the-1981-raid-osirak): общая информация.

Сайт http://forums.airforce.ru/ (переводы)

Dan McKinnin, Eddie Moore, Bullseye Iraq (перевод отрывков приведён ниже).

Как атомный адмирал США учил Конгресс читать советские учебники.

Добрый день, дамы и господа.

Темой моего выступления послужил желтушный кликбейтный заголовок, сыгравший, впрочем, свою роль.

Вы можете задаться резонным вопросом – ты же пишешь о Холодной войне, при чем здесь Конгресс США и советские учебники? Тем более, американский адмирал?

Дело в том, что с начала обострения отношений между СССР и США — США постоянно получали сюрпризы от СССР, которые неприятно их удивляли — это и подрыв первой атомной бомбы, и подводная лодка с баллистическими ракетами, которые были запущены в 1955 году. И часть этих сюрпризов оказалась по части американского атомного адмирала. Ну что же, никто не поведает о человеке лучше, чем он сам.

«Я никогда не думал, что я — умный. Я просто думал что люди, с кем я имею дело — тупые. Тупые. Включая вас.» Из интервью с Риковером, 1984

Хайман Риковер – тот человек, которого по итогам его прижизненной деятельности можно называть гением.

Он родился в 1900 году на территории Российской Империи (недалеко от тех мест родился и Сергей Павлович Королев, кстати). Родители его в 1905 году после еврейских погромов переехали в Чикаго. В 1918 году, выпустившись из школы, устраивается в Western Union. Я не знаю, есть ли какая-то еврейская таблица опознавательных знаков, но он знакомится с конгрессменом Адольфом Сабатом, беженцем из Европы, к этому моменту конгрессменом палаты Представителей от Чикаго, Иллинойс. С его подачи – по его рекомендательному письму – Хайман Риковер поступает в Академию Военно-Морского флота США, Аннаполис.

Начинается его служба- он упорен, очень трудолюбив и учится новому. К 1930 году, продвигаясь по служебной лестнице, становится магистром наук Колумбийского университета (в 30 лет). Его военная карьера заслуживает отдельной лекции, отмечу лишь одно – Риковер постоянно овладевал новыми техническими знаниями, учился работать с людьми и контролировать их.

Он служит инженером-электромехаником, приобретает опыт службы на подводных лодках и на плавучих ремзаводах, и он постоянно учится чему-то новому. О его карьере можно прочитать отдельную лекцию (и книгу), частично я освещал эту тему в своих заметках.

Перейдем к середине 50х годов ХХ века. Русские уже сбросили атомную бомбу, попали за Железный занавес, строят атомную подводную лодку (третью в мире), запускают искусственный спутник Земли. Адмирал Риковер спустил на воду первую атомную лодку «Наутилус», строит вторую «Сивульф» и заведует еще и строительством гражданского реактора для США.

Стоп, подождите, Спутник!

После упомянутого удара по престижу США в 1957 году — запуску искусственного спутника Земли — в ответ на все возрастающий шквал критики о том, что образование в США уступает таковому в Советском Союзе, Конгресс Соединенных Штатов Америки принимает Закон об образовании в целях/области национальной обороны (National Defense Education Act of 1958). Понятно, что американская система образования в 1950-х годах не справлялась с взрывным ростом населения послевоенной Америки, а отсутствие долгосрочного планирования приводило к постоянной критике, и это надо было как-то менять.

Американские школы в тот момент учили гораздо хуже, чем школы Западной Европы, не говоря уже о прямом сопернике в лице СССР. Американские учащиеся изучали фотографию, как правильно пользоваться телефоном, мелкий бытовой ремонт, как самостоятельно подстричься и этикет — все те вещи, которым они могли бы научиться еще где-то! Школы подменили академическое образование легко осваиваемыми вещами, которые не требовали от студентов значительного напряжения ума. Роберт Энсон Хайнлайн в своем замечательном романе — "Имею скафандр, готов путешествовать», который начал выходить в августе 1958 года, тоже не преминул поддержать своего коллегу по флоту, вложив в уста отца главного героя следующие слова: “Но это… — папа со злостью хлопнул по [школьной] программе. — Болтовня! Мушиная возня! Трудотерапия для слабоумных!“

Закон об образовании предусматривал невиданные до сей поры федеральные расходы (не силами штата, а силами государства) на школы. Колледжи и университеты получали деньги для расширения области исследований и улучшения своих учебно-исследовательских площадок. Федеральное правительство начало заключать договора на исследования разного характера с университетами. Студенты получили право заключать договора займов на продолжение учебы, в то время как многие штаты — получив федеральные гранты — начали закупать учебники, учебные материалы и тратить деньги на улучшение образования на всех его уровнях. Этот закон предусматривал траты в размере одного миллиарда долларов на протяжении четырех лет, что на тот момент было самым большим участием государства в образовании. На слушаниях по данным тратам, которые проводились 18 августа 1959 года под юрисдикцией Комитета по ассигнованиям палаты представителей конгресса США, был заслушан свидетель с докладом по состоянию русского (в оригинале RUSSIAN EDUCATION VIS-A-VIS AMERICAN EDUCATION) образования в сравнении с американским. Свидетель высказал критику о отставании американской программы обучения в сравнении с советским минимум с 1953 года, за четыре года до запуска «Спутника-1», высказал мнение о недостатке развития технического и научного потенциала у американцев. Этот свидетель не был участником какой-либо профессиональной ассоциации, имеющей отношения к образованию, или профессиональным педагогом. Он был гражданином своей страны, которого беспокоило текущее положение дел. Это был офицер флота США, вице-адмирал Хайман Риковер. Какое же право критиковать систему образования имел адмирал, не имевший никакого опыта в сфере образования?

Когда его спросил об этом Кларенс Кэннон, председатель указанного Комитета по ассигнованиям, чтобы узнать уровень его знаний в сфере образования, последовал ответ Риковера:

«Что до моей подготовленности: я закончил начальную школу, среднюю школу и Академию ВМС США; далее два года аспирантуры инженерного факультета и получение звания магистра наук в Колумбийском университете, и я потратил еще год аспирантуры на ядерную физику и проектирование реакторов в Оак-Ридж. Я сыграл значимую роль в основании школы реакторных технологий в Оак-Ридж. Я так же принимал участие в создании первого инженерного курса по атомной энергетике в Массачусетском Технологическом и я в настоящий момент нахожусь в консультативном комитете университета Принстона, чтобы помочь им пересмотреть их учебный план в области машиностроения. Будет истиной, однако, что основываясь на моей подготовленности, я не могу читать даже курсы «естественных наук» в любом классе школьной системы округа Колумбия, или еще где-то в Соединенных штатах, по этой причине… С этой точки зрения и по суждениям Национальной ассоциации работников образования, я полностью не подготовлен выступать перед вашим Комитетом, сэр». Но он выступил, невзирая на недоброжелателей, и его показания вызвали такой отклик и интерес публики, что число затребованных копий этих слушаний оказалось самым большим в истории Комитета!

Риковер, как мы видели, мало беспокоился о дипломатическом подходе к решению любых вопросов, и будучи одним из самых спорных персонажей американского флота, привнес свой подход в обсуждение американской системы образования. Его яркие выступления сделали его любимцем новостей и популярной прессы, и он старался эффективно пользоваться этим инструментом в донесении своей точки зрения до публики. Пресса называла его “оголенным проводом от флота», «Перченым Риком» или просто «Адмиралом», чаще всего обозначая яркую, непримиримую позицию. Журнал «Тайм», описывая его манеру выступления, писал: «бесхитростный крестный отец атомных подводных лодок разговаривает только на одном языке: простом английском, сдобренным острым перцем». Про Риковера в 1954 году написали, что «он верит, что кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая, даже если она разрезает шестерых Адмиралов». Как вы помните, Риковер умело маневрировал между гражданской и военной ипостасью своей деятельности, появляясь в гражданской одежде, когда от него ждали появления по форме, и наоборот. Он не выглядел стереотипным военным, скорее наоборот - «яйцеголовым в флотской форме».

Его характеризовали «как человека, который живет собственным умом, и у него необычно большой ум». Напомню, что будучи одновременно ответственным за атомную программу флота и гражданскую атомную программу, зачастую Риковер писал письма сам себе, исполняя свой долг так, как он его видел, ловко маневрируя между всякой бюрократией и занудством делопроизводства.

За его острую критику текущего положения со школьным образованием, Риковер «часто игнорировался профессиональными педагогами как любитель, сующий нос не в свое дело».

Риковер подбирал себе людей в штат — гражданских, военных, любых, которые разделяли его манеру работы и были интеллектуально одарены в достаточной мере для профессиональной и эффективной работы под его началом. Именно в процессе этих собеседований в начале 1950х годов он выяснил, что большая часть интервьюируемых специалистов технического характера просто использует себя как хранителя большого массива информации, не будучи способной использовать имеющиеся инженерные знания для решения новых проблем. Не хватало независимо мыслящих умов, способных в условиях быстро меняющегося мира дать решение возникающих проблем.

Тут стоит сказать пару слов о ВПК (атомный сектор и атомные подводные лодки), для которого Риковер и подбирал кадры. Дело в том, что многими ошибочно американский ВПК воспринимается как средство распила бюджета,

в то время как советский ВПК воспринимается многими как общество высококультурных строителей коммунизма, направленных на интеллектуальную работу в сфере науки и техники. Если вы ознакомитесь с документами, то поймете, что эта картина далека от реальности. Фактически, когда речь заходит о моральном превосходстве одной стороны от другой, вы можете сразу понять, что речь идет о аргументах проигравших. Моральные аргументы - это немецкие мемуары после проигранной Второй Мировой.

Очень тяжело получить разные результаты, пытаясь достичь одной цели, замечу я вам и оставлю эту тему для дальнейшего рассказа.

Риковер замечал, что у всех соискателей "были отличные резюме, поэтому я решил посмотреть как они поведут себя под давлением". Большинство этот отбор проиграло.

Этот печальный опыт привел Риковера к необходимости изучения и последующего улучшения американской системы образования. Он пришел к заключению, что американские школьники столь не подготовлены к жизни середины двадцатого века, столь не готовы идти вперед и решать новые возникающие проблемы, потому что американские школы — величайшее «культурное отставание» всех времен.

Поскольку обязанностью и долгом каждого гражданина является конструктивная критика государства, Риковер предложил реформировать образование, которое не обеспечивает общество необходимым. Поскольку очевидно, что критика не может исходить от профессионально преподающих людей, которые не заинтересованы в нарушении статус кво, необходимо собирать предложения по улучшению, обрабатывать их наилучшим образом и выносить на суд публике, пока не будет достигнуто публичное согласие о необходимых мерах улучшения образования. Именно поэтому необходима помощь свободной прессы, чтобы люди начали обсуждать идеи и двигаться к консенсусу, который поможет разрешить проблему.

Риковер начал писать речи, давать интервью и снова начал покорять публичное пространство — докладывал о американском образовании на одиннадцати слушаниях Конгресса.

В рамках текущего исследования стоит отметить, что Риковер не просто переживал как гражданин и патриот своей страны, он переживал как профессиональный военный. Период 50х годов (и последующие периоды) были этапами освоения новой, экспериментальной техники, скачкового развития технологий, и служба в армии требовала людей соответствующего интеллектуального уровня, которые могли справиться самостоятельно с поставленными перед ними проблемами, и, пользуясь имеющимися данными, решать новые задачи. Освоение атомного реактора, развитие технологий — все это требовало новых, грамотных и подготовленных людей, а вот их, как оказалось, Америка предоставить не могла.

Хайман Риковер верил, что школа — просто инструмент общества, один из прочих, который предназначен для развития мозга. На протяжении десятилетия с 1955 по 1964 год его критические замечания определяли основной вектор развития учебной реформы, он написал три книги — Образование и Свобода (1959), Шведские школы и наши: почему их лучше (1962), и Американское образование: национальный провал (1963). Началом его критики послужила вера в то, что американские школы подводят тех людей, которым должны служить

15 августа 1953 года, выступая в Рено, штат Невада, с речью перед Торговой Палатой города, он отметил, что США в предыдущие пять лет импортировали нефть, что зависимость от импорта нефти усиливалась расточительным отношением американцев, в частности бессмысленным и бесцельным использованием больших автомобилей, наиболее неэкономичных потребителей. Когда же цена на ресурсы возрастет, потребуются значительные усилия для изменения образа жизни ведущих индустриальных держав, включая Соединенные Штаты. Решения этих социальных и технологических проблем, связанных со столь значимыми изменениями в жизни общества потребуют услуг и поддержки, которую можно будет найти только среди образованного населения.

Риковер верил, что значительное потребление энергетических ресурсов — создает предпосылки для создания значительной политической мощи. Он предсказывал, что неразвитые страны с большими запасами не возобновляемых ресурсов могут воспользоваться ими (продавать или удерживать) для достижения собственных экономических или политических целей. Жесткие ограничения энергетических ресурсов, «крови» всех технологически развитых наций, могут привести к возникновению международной напряженности и разрушению традиционных союзов между странами.

Сейчас можно только удивиться столь точному предсказанию Нефтяного кризиса 1973 года (и последующих), который и привел к вышеописанным значимым изменениям в социально-экономической картине существования в Америке и остальных странах.

В своих выступлениях он акцентировал внимание на планах долгосрочного развития, ответственности перед грядущими поколениями и о том, что если сейчас не тратить денег на образовательную программу, то в будущем периоде некому будет приносить эти деньги в экономику. Настоящее обучение, с точки зрения Риковера, получается, во-первых, через накопление знаний прошлого, во-вторых, через развитие ума и тела тех молодых людей, чтобы они могли пользоваться этими знаниями для решения текущих проблем, в-третьих, чтобы вдохновлять способных и созидательных студентов расширять границы человеческого познания, и пополнять таким образом суммарный багаж знаний человечества

Под впечатлением от русских научных успехов, переводились советские учебники по математике и научные тексты для использования американскими студентами, потому что взять другие учебники с таким подходом к материалу оказалось просто неоткуда. Многие из этих переведенных учебников использовались в американских колледжах, несмотря на то, что в Советском союзе они использовались четырнадцатилетними школьниками в десятилетних школах.

Еще в апреле 1956 года, выступая на заседании подкомитета по Науке и Развитию, перед членами Конгресса США, Риковер говорил, что Америка очень мало делает для технического и научного развития своей молодежи, что Советы «создали четкий стимул учиться хорошо в старших классах, который абсолютно отсутствует в Соединенных Штатах. Их цель достичь научного и инженерного лидерства в мире».

В августе 1959 года Риковера в рамках его инициативы по улучшению системы образования в США, пригласили на доклад по состоянию русского образования в Палате Представителей восемьдесят шестого Конгресса США. К этому моменту он вернулся из визита в Советский Союз и Польшу, где находился как член партии вице-президента (в тот момент) Ричарда Никсона. В докладе он всячески подчеркивал находящиеся в руках Советского союза преимущества в части образования, отмечая что советские школьники и студенты обладают более широким запасом знаний и умениями их применять, чем их американские товарищи.

В феврале 1963 года Риковер обсуждал с президентом Кеннеди вопрос образования, что показывает нам, что и по исходу десяти лет с начала этой деятельности, Риковер предпринимал значительные усилия, отмеченные президентом США.

Что же касается итогов его деятельности, то его стоит поблагодарить за то, что он обеспокоился вопросом образования, вынес его на обсуждение широкой публики и заставил всех реагировать на необходимость назревающих изменений. Его влияние заметно и в Конгрессе США, который стал рассматривать вопрос образования как вопрос национальной важности.

С исторической перспективы Риковер оказался частью американского феномена двадцатого века, когда талантливый и способный человек оказывал влияние на все, что считал нужным изменить. Впрочем, сам же Хайман Риковер в 1977 году на слушаниях Комитета по образованию и труду сказал: «Мой труд — Сизифов труд. Многие годы я пытался закатить камень на эту гору, и он всегда падал. Это одно из моих временных увлечений. Но еще не все потеряно, сэр, и я никогда не сдамся; если же вы думаете, что я верил, что вследствие моих усилий произойдет что-то значительное, должен вас разочаровать. […] Но, по крайней мере, я старался.»

Список источников:

1) Haran, William J., "Admiral Hyman G. Rickover, USN: A Decade of Educational Criticism, 1955-64" (1982). Dissertations. 2078. Прекрасная диссертация, читается как самостоятельное художественное выступление.
2) Report on Russia by Vice Admiral Hyman G. Rickover, USN: Hearings Before the House Committee on Appropriation, 86th Congress, Washington: U.S. Goverment Printing Office, 1959
3) American Education – A National Failure, 1963
4) Education and Freedom, 1959
5) “Now hear this, You People”, Time, 71, 28 апреля 1958 года
6) The World of the Uneducated, The Saturday Evening Post, 1959
7) Shortage of Scientific and Engineering Manpower, Washington 1956

________________________________________________

Автор: Павел Леонов

Чернобыль ч.4.2 Авария

-Тут уровень бешеный, что вы делаете? - Работаю я здесь.

 Работники АЭС сначала не поняли, что же именно произошло. Было понятно лишь, что произошло нечто страшное, нечто сверх максимальной проектной аварии. А потому необходимо было предотвратить развитие последствий. А для этого необходимо было, во-первых, предпринять первоочередные меры, а во-вторых, разведать ситуацию.

 По словам Дятлова, в тот момент посчитали главным обеспечить полностью нарушенное охлаждение тепловыделяющих элементов (ТВЭлов) даже несмотря на то, что они скорее всего уже расплавились. Дело в том, что, не зная характера разрушений, Дятлов тогда ещё думал, что реактор цел и заглушен, а повреждён главный контур теплоносителя, вследствие чего вода вместо охлаждения реактора может оказаться в непредназначенных помещениях. На самом деле это было не совсем так. Но это выяснится позже, а пока…

 У пульта реактора глаза мои полезли на лоб. Стержни СУЗ где-то в промежуточных положениях, вниз не идут при обесточенных муфтах сервоприводов, реактиметр показывает положительную реактивность. Операторы стоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид. Немедленно послал А.Кудрявцева и В.Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускать стержни вручную. Ребята побежали. Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения - раз стержни не идут в зону при обесточенных муфтах, то не пойдут и при вращении вручную. И что показания реактиметра - вовсе не показания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись.
Анатолий Дятлов

 Выполнять команду по ручному включению (накануне, напомню, её вывели из работы по требованию программы испытаний) системы аварийного охлаждения реактора отправили Юрия Трегуба и Сергея Газина.

 К арматуре панелей безопасности - она обесточена. Акимов дает мне команду открыть ручную арматуру системы охлаждения реактора… Кричу Газину - он единственный, кто свободен, все на вахте заняты: "Бежим, поможем". Выскочили в коридор, там есть такая пристройка. По лестнице побежали. Там какой-то синий угар… мы на это просто не обращали внимания, потому что понимали, насколько все серьезно… свое задыхание я ни во что не ставил… По лестнице на 27-ю отметку выскочили, язык уже не глотает, нас потом расспрашивали, мы начали потом понимать, что к чему… Примчались. Я был впереди, я эти помещения знал как дважды два. Дверь там деревянная. Только я выхватил дверь - она была, видимо, набухшая - как меня сразу ошпарило паром. Я туда сунулся, чтобы внутрь войти, но но выдержал дальше - там находиться невозможно было.
Юрий Трегуб

 Параллельно с первичными действиями началась и разведка. Первичная картина поистине впечатляла. Лучше тех, кто видел ЭТО своими глазами, не расскажет никто.

 В коридоре пыль, дым. Я вернулся на БЩУ и приказал включить вентиляторы дымоудаления. А сам через другой выход пошел в машинный зал.
Там картина, достойная пера великого Данте! Часть кровли зала обрушилась. Сколько? Не знаю, метров триста - четыреста квадратных. Плиты обрушились и повредили масляные и питательные трубопроводы. Завалы.
 С двенадцатой отметки взглянул вниз в проем, там на пятой отметке находились питательные насосы. Из поврежденных труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в электрических цепях.
 В районе седьмого ТГ загорелось масло, вытекшее из поврежденных труб, туда бежали операторы с огнетушителями и разматывали пожарные шланги.
На кровле через образовавшиеся проемы видны сполохи пожара.
<…>
 Ушел с БЩУ с намерением посмотреть обстановку в реакторном зале, куда выходит верх реактора. Не дошел. Встретил операторов газового контура И.Симоненко и В.Семикопова и операторов центрального зала О. Генриха и А.Кургуза. Толя Кургуз был страшно обожжён, кожа лица и рук свисает клочьями. Что под одеждой - не видно. Сказал им быстро идти в медпункт, куда уже должна прийти машина скорой помощи. Игорь Симоненко сказал, что здание реакторного цеха разрушено. Быстро прошел еще несколько метров по коридору на десятой отметке, выглянул из окна и увидел... точнее не увидел, ее не было — стены здания. По всей высоте от семидесятой до двенадцатой отметки стена обрушилась. Что еще - в темноте не видно. Дальше по коридору, вниз по лестнице и из здания наружу. Медленно иду вокруг здания реакторов четвертого, затем третьего блоков. Смотрю вверх. Есть на что посмотреть, но, как говорится, глаза бы мои не глядели... на такое зрелище. Несмотря на ночь и плохое освещение, видно достаточно. Кровли и двух стен цеха как не бывало. В помещениях через проемы отсутствующих стен видны местами потоки воды, вспышки коротких замыканий на электрооборудовании, несколько очагов огня. Помещение газобаллонной разрушено, баллоны стоят наперекосяк. Ни о каком доступе к задвижкам речи быть не может, прав В. Перевозченко.  На кровле третьего блока и химцеха несколько очагов, пока еще небольших. Видимо, возгорание происходило от крупных фрагментов топлива, выброшенных взрывом из активной зоны. Может и от графита, хотя при мощности 200 МВт графит имел температуру не больше 350° С и, пролетев по воздуху, должен был охладиться. Но диспергированное (иначе говоря, гранулированное или порошкообразное – прим. А.С.) топливо могло внедриться в графит и тогда он разогревался после вылета из зоны. Правда, это сомнительно. Я не видел на земле светящихся кусков графита. И несветящихся не видел, хотя еще раз позднее обходил по улице оба блока. Но вниз я не смотрел, крупных кусков под ноги не попалось, так что не споткнулся ни разу.
Анатолий Дятлов

 Я вернулся, доложил, что помещение запарено. Здесь появился начальник смены Перевозченко. Схватил меня и говорит: "Пошли на улицу, увидишь, гидробаллоны развалились". Я выскочил на улицу, реально помню, что рядом были Юрченко и Перевозченко. Вижу: эти гидробаллоны огромные - как спички, валяются внизу…
 Как только я это доложил, СИУБ кричит, что отказала арматура на технологических конденсаторах. Ну, опять я - я ведь свободен. Надо было в машзал… Нашел старшего оператора… но тут, конечно, что я увидел… В машзал нельзя было проскочить через дверь. Я открываю дверь - здесь обломки, похоже, мне придется быть альпинистом, крупные обломки валяются, крыши нет… Кровля машзала упала - наверно, на нее что-то обрушилось… вижу в этих дырах небо и звезды, вижу, что под ногами куски крыши и черный битум, такой… пылевой. Думаю - ничего себе… откуда эта чернота? Такая мысль. Это что - на солнце так высох битум, покрытие? Или изоляция так высохла, что в пыль превратилась? Потом я понял. Это был графит. <…>
 Встречаю Проскурякова в коридоре. Он говорит: "Ты помнишь свечение, что было на улице?" - "Помню". - "А почему ж ничего не делается? Наверно, расплавилась зона…" Я говорю: "Я тоже так думаю. Если в барабан-сепараторе нет воды, то это, наверно, схема "Е" накалилась, и от нее такой свет зловещий". <…>
 Я подошел к Дятлову и еще раз на этот момент ему указал. Он говорит: "Пошли".
И мы пошли по коридору дальше. Вышли на улицу и пошли мимо четвертого блока… определить. Под ногами - черная какая-то копоть, скользкая. Кто-то еще был с нами. Впереди Дятлов, я за ним, а третий увязался за нами - по-моему, кто-то из испытателей, из посторонних людей, любопытных. Я его чуть матом не отсылал, чтобы он не лез. Мне уже стало ясно, что здесь… Но он шел за нами… Если человек хочет…
 Прошли возле завала… я показал на это сияние… показал под ноги. Сказал Дятлову: "Это Хиросима". Он долго молчал… шли мы дальше… Потом он сказал: "Такое мне даже в страшном сне не снилось". Он, видимо, был… ну что там говорить… Авария огромных размеров".
Юрий Трегуб

 "Дозик" снова возвращается. Меряет. По роже видно, что хочется поскорей отсюда "свалить" Называет цифры. Ого! Прибор в зашкале! Фонит явно с коридора. За бетонными колоннами БЩУ дозы меньше. А "дозик" удрал тем временем. Шакал!
 Выглянул в коридор. На улице ясное солнечное утро. Навстречу Орлов. Машет рукой. Из коридора заходим в небольшую комнату. В комнате щиты, пульты. Стекла на окнах разбиты. Не высовываясь из окна, осторожно смотрим вниз.
 Видим торец 4-го блока… Везде груды обломков, сорванные плиты, стенные панели, на проводах висят искореженные кондиционеры… Из разорванных пожарных магистралей хлещет вода… Заметно сразу - везде мрачная темно-серая пыль. Под нашими окнами тоже полно обломков. Заметно выделяются обломки правильного квадратного сечения. Орлов именно потому меня и позвал, чтобы я посмотрел на эти обломки. Это же реакторный графит!
Дальше уже некуда.
 Еще не успели оценить все последствия, возвращаемся на БЩУ-4. Увиденное так страшно, что боимся сказать вслух. Зовем посмотреть заместителя главного инженера станции по науке Лютова. Лютов смотрит туда, куда мы показываем. Молчит. Орлов говорит:
- Это же реакторный графит!
- Да ну, мужики, какой это графит, это "сборка-одиннадцать".
 По форме она тоже квадрат. Весит около 80 кг! Даже если это "сборка-одиннадцать", хрен редьки не слаще. Она не святым духом слетела с "пятака" реактора и оказалась на улице. Но это, к сожалению, не сборка, уважаемый Михаил Алексеевич! Как заместителю по науке, вам это надо знать не хуже нас. Но Лютов не хочет верить своим глазам, Орлов спрашивает стоящего рядом Смагина:
- Может, у вас до этого здесь графит лежал? (Цепляемся и мы за соломинку.)
- Да нет, все субботники уже прошли. Здесь была чистота и порядок, ни одного графитного блока до сегодняшней ночи здесь не было.
Все стало на свои места.
Приплыли.
 А над этими развалинами, над этой страшной, невидимой опасностью сияет щедрое весеннее солнце. Разум отказывается верить, что случилось самое страшное, что могло произойти. Но это уже реальность, факт.
 Взрыв реактора. 190 тонн топлива, полностью или частично, с продуктами деления, с реакторным графитом, реакторными материалами выбросило из шахты реактора, и где сейчас эта гадость, где она осела, где оседает - никто пока не знает!
Аркадий Усков, старший инженер по эксплуатации первого энергоблока, цитируется по документальной повести Ю. Щербака «Чернобыль». Это запись из его дневника, в которой описывается работа на станции уже утром.

 Собственно говоря, работа сотрудников, тушивших вытекавшее из турбогенераторов масло, была одним из самых важных действий первых минут, так как в случае расширения пожар охватил бы весь машзал, последствия были бы непредсказуемыми. А всё, описанное в рассказах Трегуба и Дятлова, произошло в первые полчаса.

 Вскоре на БЩУ-4 доставили человека, получившего тяжелейшие травмы. Хотя повреждения, полученные Владимиром Шашенком, инженером наладочного предприятия, находившимся неподалёку от реактора, трудно назвать даже травмами. На него упала тяжёлая балка, смявшая позвоночник и переломавшая рёбра, кроме того, его обварило горячей водой и паром. Шашенок, тем не менее, смог подать сигнал, благодаря которому его нашли и вытащили. Он умрёт утром в реанимации, не приходя в сознание.

 Кроме того, велись поиски ещё одного человека, оператора ГЦН Валерия Ходемчука. Он работал рядом с реактором, так что ему не повезло – вход в помещение был завален бетоном перекрытия и рухнувшим краном. Однако какой-то доступ к помещению операторов оставался, правда путь был опасен – сверху лилась вода. Туда полез Валерий Перевозченко, однако Ходемчука не нашёл. Он оказался погребён под бетоном и металлом. Тщетная попытка обернулась тяжёлыми радиационными ожогами от воды, стоившими жизни спасателю. Так, во всяком случае рассказывает Дятлов.

 Вообще в первичных действиях по ликвидации аварии роль зама старшего инженера станции огромна. Это не удивительно, так как он был старшим по должности среди находившихся в ту ночь на блоке. По его словам, присутствовал ещё начальник смены станции Борис Рогожкин, однако участия он практически никакого не принимал. Он оставался на БЩУ-3.

 Дальше необходимо было обесточить как можно больше электроцепей, которые, будучи повреждёнными, постоянно создавали короткие замыкания, провоцируя пожары. Эта задача выпала на плечи работников БЩУ-4 во главе с Акимовым. Параллельно сливали в аварийные цистерны турбинное масло и замещали взрывоопасный водород азотом в электрогенераторах работники турбинного и электрического цехов во главе с Р.Давлетбаевым и А.Лелеченко. Также было принято решение о глушении третьего блока в условиях пожара на крыше (напомню, она была общей с уже не существовавшей крышей четвёртого). Да и остальные блоки необходимо было глушить.

 К этому моменту прибыли на станцию поднятые по тревоге другие работники станции, в том числе и с других блоков, а часть из них была на станции уже с двух часов ночи. Вообще, помощь сотрудников соседних блоков была достаточно активной, особенно со стороны первого блока. Одним из них был Аркадий Усков, составивший дневник, описывающий происходившее с ним от самой аварии и до выписывания из больницы. В ту ночь на четвёртом блоке работала также его жена Марина. Основная их работа пришлась уже на утро, когда после прибытия главный инженер станции Н.Фомин приказал обеспечить подачу воды в реактор. К тому моменту многих работников ночной смены четвёртого блока на станции уже не было, их увозили в медсанчасть по мере проявления симптомов острой лучевой болезни. Правда, некоторые задерживались дольше, чем следовало. Например, СИУР Леонид Топтунов и начальник смены блока Акимов. Это стоило им жизней.

 Как организовывалась подача воды? Напомню, ночью Трегуб и Газин с этой задачей не справились, так как не смогли получить доступ к ручным задвижкам САОР. Позже, судя по всему, доступ появился, туда направились другие люди – Топтунов, Акимов, Нехаев (старший инженер-механик реакторного цеха первого блока), Смагин (начальник смены блока, сменщик Акимова, присоединился позже), Орлов (зам начальника реакторного цеха по эксплуатации), Усков (старший инженер по эксплуатации реакторного цеха первого блока). В первый раз они пошли крутить вентили в 7:15. Тогда они смогли начать подачу воды, однако из-за разрушенных коммуникаций вода попала и то помещение, где они работали. Вторая попытка была предпринята Орловым и Усковым под руководством Смагина, однако на сей раз она была безуспешной.

 Дятлов считает подачу воды в реактор ошибочной и потому стоившей многим зря потраченных жизней и здоровья.

Что операция вредная - это выяснилось через несколько часов подачи воды. Вода из-за разрушения трубных коммуникаций до реактора (да и не было его - реактора) не доходила и начала растекаться по помещениям четвертого и других блоков, разнося радиоактивную грязь. Конечно, прекратили.

 Но операция эта нескольким человекам стоила тяжких телесных повреждений, а Л.Топтунову, А.Акимову и А.Ситникову стоила жизни. А.Ситников после осмотра блока, где он, конечно, получил большую дозу, но отнюдь не смертельную, конечно, понял, что реактор разрушен. О чем и доложил. На крыше он не был и на реактор сверху не глядел. Была у них попытка выйти на крышу, но металлическая дверь оказалась на замке. Не смогли. А то бы и А.Коваленко с В.Чугуновым постигла та же горькая участь.

 Отдельно нужно сказать о работе начальства и гражданской обороны ЧАЭС в ту ночь. Все описывавшие происходившее тогда в бункере гражданской обороны говорили прямо – все, в том числе и директор ЧАЭС Виктор Брюханов, были подавлены, никто поначалу не понимал, что реактор взорвался, а те же, кто понимали (Ситников и Дятлов), отказывались в это верить, ведь согласно уверениям высшего научного начальства, такого быть не могло. Поэтому нередко большая часть информации, в том числе данные о высочайших полях радиационного заражения за пределами станции (в те часы регистрировали 200 Р/ч, что – внимание – В ДЕСЯТОК МИЛЛИОНОВ РАЗ выше естественного, природного уровня радиации) фильтровалась как неправдоподобная или задерживалась у Брюханова. Слово Сергею Парашину, тогда секретарю парткома ЧАЭС (цитируется по документальной повести Ю. Щербака «Чернобыль»):

 Когда мы попали в кабинет, Брюханов тут же сказал, что переходим на управление в бункер. Он, видимо, понял, что произошел взрыв, и потому дал такую команду. Так положено по инструкции гражданской обороны. Брюханов был в подавленном состоянии. Я спросил его: "Что произошло?" - "Не знаю". Он вообще был немногословным и в обычное время, а в ту ночь… Я думаю, он был в состоянии шока, заторможен. Я сам был в состоянии шока почти полгода после аварии. И еще год - в полном упадке.
 Мы перешли в бункер, находящийся здесь же, под зданием АБК-1. Это низкое помещение, заставленное канцелярскими столами со стульями. Один стол с телефонными аппаратами и небольшой пульт. За этот стол сел Брюханов. Стол неудачно поставлен - рядом с входной дверью. И Брюханов был как бы изолирован от нас. Все время мимо него люди ходили, хлопала входная дверь. Да еще шум вентилятора. Начали стекаться все начальники цехов и смен, их заместители. Пришли Чугунов, Ситников.
 Из разговора с Брюхановым я понял, что он звонил в обком. Сказал: есть обрушение, но пока непонятно, что произошло. Там разбирается Дятлов… Через три часа пришел Дятлов, поговорил с Брюхановым, потом я его посадил за стол и начал спрашивать. "Не знаю, ничего не понимаю".
 Я боюсь, что директору так никто и не доложил о том, что реактор взорван. Формулировку "реактор взорван" не дал ни один заместитель главного инженера. И не дал ее главный инженер Фомин. Брюханов сам ездил в район четвертого блока - и тоже не понял этого. Вот парадокс. Люди не верили в возможность взрыва реактора, они вырабатывали свои собственные версии и подчинялись им...
<…>
 А до этого была такая неприятная штука. Мне сейчас ее трудно объяснить. Начальник гражданской обороны Воробьев, с которым мы приехали, через пару часов подошел ко мне и доложил: он объехал станцию и обнаружил возле четвертого блока очень большие поля радиации, порядка 200 рентген Почему я ему не поверил? Воробьев по натуре своей очень эмоциональный человек, и, когда он это говорил, на него было страшно смотреть… И я не поверил. Я сказал ему: "Иди, доказывай директору". А потом я спросил Брюханова: "Как?" - "Плохо". К сожалению, я не довел разговор с директором до конца, не потребовал от него детального ответа.

А это уже замначальника ядерно-физической лаборатории Николай Карпан (цитируется по документальной повести Ю.Щербака «Чернобыль»):

 Первое, с чем я столкнулся в бункере и что мне показалось очень странным, - нам ничего о случившемся, о подробностях аварии, никто ничего не рассказал. Да, произошел какой-то взрыв. А о людях и их действиях, совершенных в ту ночь, мы не имели ни малейшего представления. Хотя работы по локализации аварии шли с самого момента взрыва. Потом, позднее, в то же утро я сам попытался восстановить картину. Стал расспрашивать людей.
Но тогда, в бункере, нам ничего не было сказано о том, что творится в центральном зале, в машзале, кто из людей там был, сколько человек эвакуировано в медсанчасть, какие там, хотя бы предположительно, дозы…
 Все присутствующие в бункере разделились на две части. Люди, пребывавшие в ступоре, - явно в шоке были директор, главный инженер. И те, кто пытался как-то повлиять на обстановку, активно на нее воздействовать. Изменить ее в лучшую сторону. Таких было меньше.

 Возможно, что именно замкнутость Брюханова стала одним из тех факторов, что сыграли роль в задержке эвакуации Припяти и близлежащих регионов.

 Теперь вернёмся назад, примерно в полвторого ночи, когда на станцию прибыла первая пожарная команда – караул военно-пожарной части №2 – 17 человек во главе с начальником караула Владимиром Правиком. Они получили сигнал сразу же после аварии – в 1:23-24 – и выехали на место аварии. Тут же вызвали начальника ВПЧ-2 Леонида Телятникова, а также дали сигнал о высочайшей сложности и опасности пожара всем частям Киевской области, что означало, что срочно должны прибыть на АЭС части с близлежащих населённых пунктов.

 Пока пожарные из отдалённых посёлков и городков спешили на АЭС, караулы Правика и Виктора Кибенка (начальника караула припятской пожарной части) уже приступили к тушению. Правик начал свою работу с машзала, где его караул тушил разгоравшееся масло. Затем, когда пожар был ликвидирован, караул остался возле машзала, так как риск повторного возгорания оставался, а сам Правик пошёл на крышу. Туда уже пошла городская часть Припяти. Никто тогда не знал, какой радиационный фон на станции, а уж тем более на крыше. Но потушить крышу, на которой в нескольких местах горел битум, было необходимо. Если бы она обрушилась на третий реактор, то последствия были бы непредсказуемы. Кроме того, нужно было проверить, насколько высока опасность пожара внутри разрушенного блока – что там с кабелями, как себя чувствует БЩУ-4 и так далее. Занимался этим Леонид Телятников, а консультировали его сотрудники АЭС.

 Из нашего караула погиб только Правик. Остальные пять человек, что погибли, - это были ребята из шестой городской части. Так получилось, что они первыми начали тушить на реакторе. Там было наиболее опасно. С точки зрения радиоактивной опасности, конечно. С точки зрения пожарной - на машинном зале, поэтому там наш караул и действовал в начальный момент аварии.
Леонид Телятников, цитируется по документальной повести Ю. Щербака «Чернобыль»

 Телятников проживёт до 2004 года, при этом сможет попасть на приём к Маргарет Тетчер. Поподробнее — здесь.

 А я мимо АБК-1 на ту сторону переехал, машину поставили возле машзала, а сами вместе с Володей Прищепой на крышу [машзала] поднялись по наружной лестнице. Увидели очаги пожара. Как раз разгорелось. Ну, мы давай тушить.<...>
 Старались сбивать пламя брезентовыми рукавами. На крыше противопожарное водоснабжение, и там рукава лежали в ящиках, вот этими рукавами мы и сбивали… В крыше были дырки, если бы мы воду начали лить, могло бы и "коротнуть" и… Рукавами сбивали пламя и ногами затаптывали. Очаги не сильные были, но было много загораний. <…>
 Температура большая была, дышать тяжело, мы порасхристаны, каски сняли, положили. <…>
Ну, мы посмеялись и давай снова прохаживаться по крыше - она снова начала загораться, а мы снова сбивали. Водой так и не пользовались. Ходить было трудно, битум на крыше расплавился. Жарища такая… Чуть малейшее что, битум сразу же загорался от температуры. Это еще повезло, что быстро сработали, что нас туда направили… если бы разгорелась крыша - это бы ужас был. Представить невозможно. Вся станция полетела бы. Наступишь - ногу нельзя переставить, сапоги вырывает. Ну, словом, расплавленная масса. Дыры были на крыше - она была пробита полностью, плиты падали, летели с семьдесят второй отметки. И вся крыша усеяна какими-то кусками, светящимися, серебристыми. Ну, их отшвыривали в сторону. Вроде лежит, и вдруг раз - воспламенился.
Леонид Шаврей, старший пожарного караула ВПЧ-2 в ту ночь, цитируется по документальной повести Ю. Щербака «Чернобыль»

 По словам Л.Шаврея, пожарных работать в условиях сильного радиационного заражения не учили. Они даже не умели толком обращаться с респиратором. Многие пожарные в ту страшную ночь получили огромные дозы облучения, а шестеро из них умерли в течение трёх недель, но только один из них принадлежал станционной части. Двое – Правик и Кибенок – получили посмертно Героев Советского Союза.

 А вместе с пожарными на станцию прибыли и врачи припятской медсанчасти №126, в том числе и Валентин Белоконь. На станцию, за неимением информации, он отправился без спецодежды – в одном халате да чепчике. Когда он прибыл, уже отправили в город Владимира Шашенка, а бойцы пожарной части №6 уже получили большие дозы облучения, что выражалось в тошноте.

 Еще я сказал Печерице (своему прямому начальнику – прим. А.С.), что пока пораженных нет, но пожарные говорят, что подташнивает. Начал вспоминать военную гигиену, вспоминать институт. Всплыли какие-то знания, хотя казалось, что все забыл. Ведь как у нас считали? Кому она нужна - радиационная гигиена? Хиросима, Нагасаки - все это так далеко от нас.
Печерица сказал: "Оставайся пока на месте, минут через пятнадцать - двадцать перезвонишь, мы скажем тебе, что делать. Не волнуйся, мы на город дадим своего врача, вызовем". И буквально тут же ко мне подошли трое, по-моему командированные, привели парня лет восемнадцати. Парень жаловался на тошноту, резкие головные боли, рвота у него началась. Они работали на третьем блоке и, кажется, зашли на четвертый… Я спрашиваю - что ел, когда, как вечер провел, мало ли от чего может тошнить? Замерил давление, там сто сорок или сто пятьдесят на девяносто, немного повышенное, подскочило, и парень немного не в себе, какой-то такой… Завел его в салон "скорой". В вестибюле нет ничего, там даже посадить не на что, только два автомата с газированной водой, а здравпункт закрыт. А он "заплывает" у меня на глазах, хотя и возбужден, и в то же время такие симптомы - спутанная психика, не может говорить, начал как-то заплетаться, вроде принял хорошую дозу спиртного, но ни запаха, ничего… Бледный. А те, что выбежали из блока, только восклицали: "Ужас, ужас". Психика у них была уже нарушена. Потом ребята сказали, что приборы зашкаливают. Но это позже было.

 В условиях непонимания ситуации, врачи в первую очередь в ту ночь лечили симтоматику – противорвотные, успокоительные, обезболивающие от ожогов. Только несколько позже стало понятно, что нужен калий-йод (хотя уже в процессе облучения он бесполезен), да и вообще другие методы лечения

 Такая ситуация сложилась на ЧАЭС на утро 26 апреля 1986 года. Впереди было ещё несколько страшных недель, когда остатки реактора не затухли, однако той ночью были сделаны основные шаги по недопущению распространения аварии на остальные блоки. Работали на износ, не жалея себя, в условиях высочайшего, а часто просто смертельного радиационного фона. Работали, понимая, что от их действий зависит очень многое, если не всё. Несомненно, персонал станции, пожарные, врачи – все они заслуживают того, чтобы называться первыми ликвидаторами.

 З.ы. К сожалению, удалось найти фотографии далеко не всех людей, упомянутых в этой статье. Скорее всего, в будущем будет также. По ощущениям, не все даже упомянуты в Книге памяти участников ликвидации и жертв аварии на сайте ЧАЭС (к таким относится, например, Усков). Многие фото сотрудников взяты оттуда же, и если они где-то и есть в интернете, то найти их мне не удалось. Большая просьба - если сможете найти — скиньте ссылки в комментарии. То же касается неточностей и ошибок.

Предыдущая часть

Чернобыль ч.6.1 Горячий расплав против холодной логики

Предыдущая часть

Воздух

Теперь нам снова прямая дорога обратно в 26 апреля 1986 года.

 В Институте атомной энергии им. Игоря Курчатова об аварии узнали ещё ночью. После этого в экстренном порядке началось формирование первой делегации на станцию от ИАЭ, да и вообще правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии (ЛПА) на ЧАЭС (далее ПК). Возглавил её заместитель председателя Совмина СССР Б.Е.Щербина, в её составе также работали и министр энергетики А.И.Майорец, в чьём ведении находилась станция, и замминистра здравоохранения Воробьёв, и делегация от ИАЭ в составе первого замдиректора ИАЭ В.А.Легасова и В.А.Сидоренко, тогда зампредседатель Госпроматомнадзора. Что называется, опосредованно, в работе ПК участвовал весь ИАЭ, который был, по сути, старшим подрядчиком всех работ по ликвидации. ПК прибыла в Припять уже днём и разместилась в горкоме Партии.

 Пока ПК размещалась в Припяти, в ИАЭ сформировался своего рода «мозговой центр», где активно работали с поступающими данными, анализировали их и, исходя из этого, предлагали дальнейшие действия по ЛПА и размышляли о причинах произошедшего. Руководил этим директор института и, по совместительству, президент АН СССР академик Анатолий Александров.

 Однако самые первые действия начались ещё ранним утром в штабе Киевского военного округа. В 8 утра командующему ВВС Киевского военного округа (КВО) генерал-лейтенанту Н.П.Крюкову позвонил оперативный дежурный и сообщил, что на ЧАЭС необходим вертолёт с экипажем и специалистом по защите от ОМП. Задание поручили экипажу капитана Володина. В 9:00 Ми-8Т 255-й отдельной смешанной авиаэскадрильи поднялся в воздух с аэропорта Борисполь и взял курс на аэропорт Жуляны, где подобрал майора ГО, вручившего экипажу индивидуальные дозиметры, так как штатные было невозможно зарядить. Основной рабочий дозиметр ДП-3В был активен.

 Из Жулян машина пошла прямиком к ЧАЭС. Когда вертолёт приблизился к аварийной станции, Володин отдал приказ отслеживать дозиметром радиационную обстановку. По мере приближения к аварийному блоку она ухудшалась, пока не достигла значения в 25 Р/ч на высоте, что соответствовало 300 Р/ч на земле. Вертолёт ушёл в сторону Припяти и сел на окраине города. Майор ГО ушёл в город, доложил начальству результаты, после чего вернулся с новой задачей: облететь Припять и разведать радиационную обстановку, нанести на карту места с наибольшим уровнем загрязнения. Машина поднялась на малую высоту, после чего произвела облёт города, а зачем повернула на ЧАЭС. Машина подошла к реактору.

 Когда Ми-8 оказался поблизости от шлейфа белого дыма, выходящего из разрушенного реактора, на остеклении кабины появились крупные капли, которые медленно растекались по стеклу, оставляя соляной след. Наклонившись над приборной доской, Володин посмотрел вверх. «Прямо над нами тянулся тот самый белесый дым, местами почти прозрачный, местами плотный, почти как облака. Взглянул на приборы – скорость 200 км/ч, высота 100 м, крен 15'. Кажется, все в норме». Вдруг борттехник выпалил: «Командир, ДП-3 зашкалил на последнем диапазоне!! Более 500 рентген!!» Как потом станет известно, внутри этого ядерного следа уровни достигали 1500 Р/ч. «Мы попали в самую «десятку». Немедленно приняли решение выходить из этой зоны. Со снижением и набором скорости начал отворачивать влево…» В кабину вбежал майор: «Командир, ты убийца! Ты что ж наделал? Мы же все покойники. У меня на приборе все зашкалило. Мы же все сильно облучились и, скорее всего, нам хана!» Майора пришлось выгнать из кабины.
Сергей Дроздов, статья «Воздушная битва за Чернобыль», «Авиация и время», №2, 3, 4, 5 за 2011 год

 После этого вертолёт вернулся в Припять. Майор унёс свеженанесённые на карту данные начальству, но вскоре вернулся с фотографом и двумя работниками станции, уже получившими, судя по виду, солидную дозу. Экипаж успел выпить йод, пока их ожидал, но сильно лётчикам он помочь уже не мог – его надо принимать до похода в заражённую область. В 16:00, попав под моросивший дождь, вертолёт снова отправился к станции. Пассажиры сфотографировали блок, и вскоре Ми-8 снова сел на площадке в Припяти. После высадки пассажиров вертушка отправилась домой в Борисполь. Экипаж Володина отправился на отдых, а спустя пару дней в госпиталь. В следующий раз они поднимутся в воздух лишь в конце мая.

 А на земле и вокруг начиналась лихорадочная работа. Ночью приняли ряд решений – о полной остановке всех трёх оставшихся блоков, об эвакуации, а также о забрасывании в реактор различных материалов. Делили эти материалы на несколько категорий, в соответствии с типом опасности, против которой было направлено использование тех или иных веществ. Так соединения бора являлись поглотителями и не давали развиться самоподдерживающейся цепной реакции, обеспечивая тем самым ядерную безопасность. Другие – доломит, песок и глина – должны были уменьшать радиационную опасность, то есть создать фильтрующий слой на пути выходящих из реактора радиоактивных материалов. Третьи – свинец, например – должны были поглощать тепло, предотвращая расплавление активной зоны и препятствуя развитию «китайского синдрома», то есть проплавлению топливосодержащей лавой элементов конструкции фундамента и попаданию этой лавой в заполненные в ходе попыток охлаждения реактора водой нижние помещения, а через них – в грунт. Эта опасность называлась тепловой. Само закидывание называли общим термином «тампонирование».

 Но как всё это добро доставить в реактор? Нужны вертолёты, много вертолётов. Уже в 22:00 по приказу командира ВВС КВО Крюкова по тревоге подняли 51-й отдельный гвардейский вертолётный полк. В течение ночи он перебазировался на аэродром Певцы под Черниговом. Первоначально оттуда выполнялась часть вылетов вертолётов в сторону зоны, однако из-за постоянно проводившейся дезактивации чернобыльских вертолётов фон начал расти, создавая помехи Черниговскому лётному училищу. Вертушки оттуда перебазировали, в Певцах остались лишь самолёты радиационной разведки Ан-24РР и разведывательные самолёты Су-24МР, фотографировавшие зону. Кроме того, именно в Певцы прилетали высокопоставленные чиновники и военные. Часть вертолётов базировалась под Овручем, но там базировались только относительно лёгкие Ми-8 и Ми-24РР. Для тяжёлых Ми-6 и Ми-26 родным домом стали сначала Певцы, а потом аэродром Малейки. С этих площадок вертолёты прилетали в зону и садились на спешно организованные площадки, которым присвоили обозначения «Кубок» (в Чернобыле), «Кубок-1», «Кубок-2» и «Кубок-3» (между Чернобылем и Рассохой). Первая площадка предназначалась для начальства, остальные же были оптимизированы каждая под свой тип вертолёта, что было вызвано различиями в техниках погрузки и захода на посадку. Кроме того, оборудовали и несколько промежуточных площадок погрузки рядом с местами сбора грунта – в пока ещё не покинутых сёлах, а также в Припяти, в том числе на центральной площади города. На всех основных площадках были организованы системы радиолокационной помощи при посадке, появились руководители полётов – словом, для максимально возможной эффективности было сделано всё.

 За одно только 27 апреля удалось сосредоточить 80-90 вертолётов в районе ЧАЭС, в дальнейшем количество машин и экипажей заметно выросло. Всего в зоне довелось работать лётчикам из 48 частей со всего СССР, многие из них недавно прибыли из Афганистана. На местах всей этой противорадиационной мощью командовал генерал-майор Т.Н.Антошкин, а непосредственно сбросом руководили из припятской гостиницы «Полесье», с которой открывался отличный вид на разрушенный блок.

 Первые мешки с глиной и песком упали в разрушенное здание уже в 10:00 27 апреля. За этот день сбросили 80 мешков, а требовалось, по первым оценкам, 50000 в общей сложности за всё время. Впрочем, основные тяжеловесы ещё не подключились. Однако технологию срочно требовалось улучшать.

 Около открытой входной двери уложили максимальное количество мешков, которые должен был сбрасывать бортовой техник по моей команде. Сбрасывал он их визуально, на глазок; никакой прицельной аппаратуры для точного попадания в цель у нас не было, и все зависело от его глазомера и слетанности экипажа.<…> На скорости 70-60 км/ч по команде «Сброс!» он самостоятельно прицеливается, и 2-3 мешка летят вниз; после чего докладывает: «Груз сброшен». Приступаю к разгону поступательной скорости и выполнению нового захода на цель.
Замком ВВС КВО по армейской авиации полковник Б.Нестеров, цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»

А вот ещё один вариант:

 Штурман вывел машину на цель с применением прицела для бомбометания, после чего подал команду «Давай». Шесть мешков были уложены предварительно на один из концов доски перед открытой дверью в борту. Двое других членов экипажа взялись за свободный конец доски и начали его приподнимать, пытаясь сдвинуть мешки одним махом в открытую дверь. Каждый мешок весил килограммов 50, т. е. всего было около 300 кг. Ребят было двое, им было тяжеловато. Я бросился им на помощь. Наконец мешки неохотно поползли вниз. Проследив за их полетом, я увидел стопроцентное непопадание.
Участник ЛПА на ЧАЭС Е.Игнатенко, цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»

 Столь низкая эффективность никого не устраивала. Лётчикам пришлось придумывать на местах. Сначала сделали какие-то ковши, ящики, чтобы груз выпадал сам, однако результата это не добавило. Тогда решили возить груз в парашютах на внешней подвеске. Для этого пришлось реквизировать у частей ВДВ около 19 тысяч парашютов различных типов. По другим данным применяли и тормозные парашюты реактивных истребителей. Применение новой технологии позволило сбрасывать за один заход с Ми-8 по 3 т грузов, с Ми-6 до 8 т, а с Ми-26 до 15 т.

 Засыпали в мешки слои песка, затем несколько свинцовых болванок, далее снова слои песка и т.д. Затем расстилался парашют, предварительно отрезали парашютную систему с ранцем. Отрезали одну стропу. Расстилали парашют, складывали туда эти тяжелейшие, по 100 кг мешки с песком и свинцом, и чтобы этот гигантский мешок не болтался в полете, его обвязывали этой стропой. Подлетал очередной вертолет от реактора, садился. Рабочий подлезал под брюхо вертолета, передавал борттехнику в люк связанный «конец» парашюта с мешками. Тот прикреплял за ДП-63 (замок внешней подвески). После этого производили взлет на реактор.
Полковник В.Алимов, герой РФ, Участник ЛПА на ЧАЭС, цитируется по статье Сергея Дроздова «Воздушная битва за Чернобыль»

 Поначалу парашюты падали в реактор вместе с грузом, однако потом, потеряв примерно половину, придумали, как использовать их много раз. Теперь подвеска стала многоточечной, а экипаж над реактором отвязывал два конца, и груз вываливался из импровизированного кармана под действием своей собственной массы.

 В воздухе вокруг АЭС постоянно находилось 30-40 вертолётов, каждый из них сбрасывал в аварийный блок свой груз с интервалом в 2 минуты. Из-за такой загруженности связь работала на двух частотах – одна для управления на боевом заходе, другая для управления на этапе загрузки. Сброс осложнялся, во-первых, высокой температурой, резко снижавшей тягу двигателей, отчего вертолёты проваливались на 20-30 метров вниз, а во-вторых, наличием рядом трубы высотой 140 м, за которую цепляться было самоубийством. Сброс проводился на скорости 100-120 км/ч с высоты в 200 м.

 Эффективность этих полётов нарастала с каждым днём. За 27 апреля сбросили примерно 150 тонн, за 28 апреля – 300 тонн, а 29 апреля уже 750 тонн. Но тут возникла серьёзная проблема. Температура реактора под слоем песка снова начала расти, а потому приняли решение сбрасывать в жерло материалы с более низкой температурой плавления, задачей которых было охлаждение реактора. Ми-6 полетели за свинцом и ружейной дробью в Борисполь, откуда вернулись той же ночью. Сброс металла начался уже на утро 30 апреля и доставил проблем. Дело в том, что груз представлял из себя комплект брусков весом 40-50 кг каждый. Мало того, что из-за возросшей инертности металл куда активнее раскачивался сам и опасно раскачивал вертолёт, так он ещё и резал парашютную ткань, ведь с брусков никто нестачивал заусенцы. Пришлось снова переделывать технологию – теперь груз ехал не в корзинке из парашюта, а в своеобразной авоське. Парашют цеплялся к узлу подвески вертолёта, а груз висел снизу на стропах. Очевидцы описывали загруженные таким образом машины как обвешанные гроздьями свинца. Тем не менее, несмотря на все злоключения, 30 апреля продолжили бить рекорды: за этот день сбросили 1500 тонн грузов, а в светлый праздник первомай – 1900 тонн. На тот момент было совершено 1113 вылетов. Эта цифра стала в итоге максимальной – от военных потребовали уменьшить интенсивность из-за опасений, что конструкции реакторного помещения могли не выдержать значительно возросшей нагрузки. В этом случае вся масса грозилась рухнуть в бассейны-барботёры, наполненные водой. Последствия были бы непредсказуемыми.

 Впрочем, столь высокая интенсивность уже не была нужна - 30 апреля радиоактивный шлейф, исходивший из реактора, практически сошёл на нет, а к 11 часам первого мая удалось погасить горящее пятно внутри реактора. Графит потух. К 6 мая выбросы заметно уменьшились. Активные сбросы проводились до 10 мая. Всего в период с 27 апреля по 10 мая по данным МАГАТЭ было выполнено более 1800 вертолето-вылетов, в ходе которых на реактор удалось сбросить 1800 т песка и глины, 2400 т свинца, 800 т доломита и 40 т карбида бора. Последние сбросы осуществили 12 мая, когда во время очередного облёта обнаружили яркое пятно внутри реактора, что свидетельствовало о пожаре. В жерло ушло ещё 80 тонн свинца.

 На этом работа вертолётов не закончилась, однако теперь их переключили на дезактивацию. Лишь отдельные машины теперь летали непосредственно над реактором, в основном с исследовательской целью. Дело в том, что вплотную не то что к реактору, к зданию энергоблока до сих пор подойти было нельзя, даже бронетехника с трудом могла справиться с этим, потому для исследования состояния реактора, анализа исходящих из него газов требовались вертолёты, которые смогли бы ювелирно опустить необходимые датчики в жерло, зависнуть на время сбора данных, а затем увезти их оттуда. Идею высказал академик Легасов. Первые тренировки начались 6 мая, когда стало понятно, что самая страшная — активная — фаза аварии пройдена. Теперь столь высокой интенсивности забросов не требовалось, а значит можно произвести первые научные исследования, что называется, вживую.

 Однако это был риск. Дело в том, что вертолёт может безопасно висеть либо на высоте 10 метров (это называется висением на безопасной высоте), либо на высоте выше 500 метров. Почему? Ну с минимальной высотой всё понятно – если откажет двигатель, машина не наберёт при падении достаточной скорости, чтобы разбиться и убить экипаж. А при отказе двигателя на высоте 500 метров и выше несущий винт успевает перейти в режим авторотации, тем самым позволяя пилоту посадить вертолёт как бы планируя, почти как самолёт. При движении вертолёта проблема почти исчезает, но здесь-то предстояло висеть. Кроме того, плохо понимали температурные характеристики зоны над реактором, а ведь двигатели работают на жаре хуже. Ну и в конце концов, экипаж не видит, что творится под вертолётом. Поэтому для выполнения научных задач взяли опытного пилота Николая Волкозуба, летавшего на всех типах вертолётов вот уже более 25 лет и являвшегося чемпионом СССР по вертолётному спорту.

Проблемы начались сразу же. Датчик представлял из себя лёгкую термопару на тросе длиной 300 метров. При первой попытке зависнуть выяснилось, что несмотря на точное висение, груз под вертолётом ходил как маятник. Исправили просто: по всему тросу повесили стабилизирующие грузики. После этого датчик болтать перестало. В итоге 9 мая Ми-8 Волкозуба взял курс на ЧАЭС. За ним наблюдал руководитель полётов с гостиницы Полесье, а также Ми-26, висевший в 2 км позади Волкозуба.

 Я подошел на высоте триста пятьдесят метров. Надо было узнать - как температура там, как мощность двигателей. Вертолет висел стабильно.
Руководитель полета мне говорил: "До здания пятьдесят метров. Сорок… Двадцать…" По высоте и удалению он мне подсказывал. Но когда я стоял над самим реактором, ни я, ни руководитель уже не видели - попал я или нет. Поэтому послали еще один вертолет Ми-26. Полковник Чичков пилотировал. Он завис на удалении двух-трех километров сзади меня и все видел. Я должен был зависнуть возле трубы…
А Евгений Петрович Рязанцев сам в люк смотрел. И он показывал жестами: "Над реактором". Замеры температуры делали на высоте пятидесяти метров над реактором, сорока, двадцати и в самом реакторе. Евгений Петрович все видел. А аппаратура пишет. Когда все сделали - я отошел.
За Припятью было намечено специальное место, и трос я сбросил в песок. Трос был радиоактивен.
С момента зависания все это заняло шесть минут двадцать секунд. А показалось - вечность.
Это была победа.
Николай Волкозуб, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».

 В дальнейшем измерения с помощью термопары были повторены. Кроме того, аналогичную операцию (только не висение, а плавный пролёт) совершали с другим датчиком – контейнером с газоанализатором. Тем не менее, термопара не дала тех данных, которых от неё ожидали – они были слишком противоречивыми, не позволяя сделать выводы.

 Во время тампонирования лётчики получали самые разнообразные дозы. Они зависели от целого ряда факторов – и от вертолёта, на котором они летели (Ми-26 был единственным из тампонировавших, кто имел хоть какую-то противоатомную защиту, Ми-6 и Ми-8 не имели даже гермокабины), и от вертолёта, который летел перед ними (Ми-26 из-за своих циклопических размеров поднимал куда больше пыли, а значит, фон повышался), и от времени, проведённого над реактором. Из-за жары (тучи над зоной сразу же начали разгонять, так как был очень высок риск переноса радиации с облаками, да и попадание воды в реактор было чрезмерно опасно) многие лётчики летали легкоодетыми, без респираторов. Поэтому пилотам старались обеспечить максимально тепличные условия – во время погрузок из отправляли в специальные палатки, дабы они не сидели в радиоактивных вертолётах, по ночам машины дезактивировали на аэродромах Малейки и Гончаровское, оставляя лишь один-два дежурных. Один Ми-6 был превращён в летающую столовую, привозившую продукты из-за границы зоны. Личный состав получал специальные медикаменты. Сначала это был йод, затем радиопротекторы, а с 15 мая – лекарства, повышающие сопротивляемость организма воздействию ионизирующего излучения.

К действиям вертолётчиков мы ещё вернёмся, а пока отправимся обратно на землю в конец апреля.

На земле и под землёй

 Для того, чтобы приступить хоть к каким-то работам на земле, да даже просто для того, чтобы понять, идёт ли реакция, необходимо было понять, насколько сильно заражена поверхность. То есть было понятно, что заражена она жутко, но насколько всё плохо?

 Уже ночью с 26 на 27 апреля начальник химических войск генерал-полковник Владимир Пикалов объехал аварийный блок и произвёл замеры. Выяснилось, что наиболее безопасной стороной подхода к блоку была восточная, прикрытая зданием третьего блока, а вот с юга или с запад был риск очень быстро получить смертельную дозу даже за бронёй. Поэтому всё необходимое подвозили именно с востока. Вообще, войска РХБЗ появились в районе почти сразу, не уступив лётчикам в оперативности. Решением министра обороны уже 27 апреля 1986 г. была поднята по тревоге и переброшена военно-транспортными самолетами оперативная группа мобильного отряда ликвидации последствий радиационных аварий химических войск в составе 272 военнослужащих и 65 ед. военной техники. Уже в середине мая в зоне находилось 30 тысяч военных, почти половину из которых (44%) составляли бойцы частей и соединений РХБЗ. Вообще на плечи химиков лёг целый ряд задач. Они занимались радиационной разведкой и мониторингом, дезактивацией техники и местности, сбором и захоронением радиоактивных отходов, они, в конце концов, обеспечивали остальных оборудованием.

 Вести наземную разведку начали уже 27 апреля, начав с территории АЭС, а затем распространив свою деятельность на всю зону, а также районы, расположенные за её пределами. Количество контролируемых точек только на АЭС увеличилось с 29 до 750 три раза в сутки. В 86 и 87 годах выделялось в среднем от 80 до 180 дозоров для контроля на машинах БРДМ-1РХ и БРДМ-2РХ (для тех, кто хочет чуть подробнее познакомиться с БРДМ — проходите сюда). Машины выезжали из лагеря, расположенного за пределами десятикилометровой зоны и следовали к точке начала маршрута разведки. От точки начала они следовали по точкам, заданным в маршруте. По прибытии на точку из БРДМа высаживались дозиметрист и командир машины. Они производили замер около земли (он так и назывался «земля»), а также на высоте в метр (это называлось «фон»). После этого машина двигалась к следующей точке. В зонах с очень высоким загрязнением обычно мерили из машины, либо замеряли с одной стороны следа, а потом подъезжали и замеряли с другой стороны.

 Маршруты часто накладывались друг на друга, особенно летом, когда в силу общего снижения радиационного фона стали доступны новые области. После завершения маршрута БРДМ отправлялся на ПуСО – пункт специальной обработки, там машины мыли, дезактивировали и отправляли на базу либо, в случае невозможности дезактивации до должного уровня (обычно на каждом ПуСО, в зависимости от удаления от реактора, был свой уровень допуска) машина сначала отправлялась на площадку отстоя техники, где её радиоактивность постепенно снижалась, а потом либо на базу, либо на могильник. Точнее, так должно было быть. Сергей Мирный, химик-разведчик, в своих воспоминаниях писал, что обычно разведчики ПуСО избегали. Был риск остаться без машин, а пешком на такую разведку ходить, да по таким обширным территориям… Зона отчуждения ведь большая – радиус 30 км, а значит диаметр – все 60. А ведь следы выходили далеко за пределы этого круга, их тоже надо разведать и мониторить, чернобыльской радиацией загрязнило территорию Украины, Белоруссии (практически 1/5 территории) и РФ, а что-то дошло даже до США.

 Но это будет позже, а пока после первичной разведки нужно было выяснить, идёт ли реакция? Эта информация была необходима для принятия дальнейших решений – ведь если реакция идёт, то она неуправляема, а значит её нужно срочно прекращать. Занялись выяснением военные. Они отправились к блоку на бронемашине, оснащённой датчиком присутствия нейтронных полей. Их результаты оказались неутешительными – поля есть, а значит, реакция активно идёт. Это требовало проверки, и к блоку на той же машине отправился академик Легасов. Он пришёл к выводу, что те потоки, которые уловили датчики военных – это не нейтронные излучения от работающего реактора, а гамма-излучение от обломков здания, реактора, да даже от земли. Учёные решили тогда оттолкнуться от другого – о ходе реакции могли свидетельствовать не только нейтронные потоки, но и наличие в воздухе короткоживущих изотопов йода – йод-181 и йод-184 в соотношении не в пользу долгоживущих элементов. Довольно быстро стало ясно, что это не так, количество короткоживущих изотопов быстро снижается, а значит, реакция не идёт. Тем не менее, учёные не исключали сохранения части кладки, достаточной для того, чтобы в нём шла самоподдерживающаяся цепная реакция. Впрочем, такая часть кладки долго существовать не могла. Она бы очень быстро разрушилась из-за перегрева.