Моё знакомство с правдой
Почти у каждого из нас есть воспоминания из детства. Как хорошие, так и плохие. Они составляют некий фундамент, каркас нашей личности. Во многом именно благодаря этим воспоминаниям, как и воспитанию, мы стали теми, кто мы есть. Со своими причудами, заскоками и предпочтениями во всем – от еды до критериев выбора спутника\цы жизни и методов воспитания собственных детей. Я не берусь судить об этой данности как «хорошо» или «плохо». Я просто расскажу свою историю. Ни больше, ни меньше...
Для того чтобы лучше понять произошедшее со мной, стоит немного окунуться в историю моих родителей: ни мать, ни отец не были людьми, что называется, «голубых кровей». Бабушка пыталась воспитывать мою маму по правилам высшего света, но это не так уж легко было сделать в однокомнатной квартире, на периферии нашей необъятной. Отец мой рос в сельском районе в черте города – эдакая деревенька с частными домами и длинными, параллельными друг другу улицами. Дедушка мой (по отцовской линии) был человеком необычного склада ума и любил на досуге ремонтировать все, что работало неверно или ошибочно. Бабушка же была покладистого нрава и трудолюбива. До глубоких седин она возилась в огороде и держала дом в порядке.
Родители ни отца, ни матери не знали о том, как воспитывать детей. Бабушки и дедушки просто делали то, что умели, и в результате их действий, через определённый промежуток времени, их дети встретились. Свадьба, первенец, переезд в другой город, первая квартира. Потом на свет появился я. Судьбой мне было отведено почётное второе место среди отпрысков. И как это водится, я старался заслужить любовь родителей, как только мог. Мне казалось, что если буду следовать их советам, то стану тем, кем они смогут гордиться: слушал внимательно и кивал всякий раз, когда мама или папа говорили мне «Так делать не надо» или... Другого не помню, честно говоря. Слов похвалы в свой адрес я не слышал. Она выражалась только в улыбке или одобрительном кивке, когда я делал что-то, что родители считали верным. А верным они считали вещи не такие уж и сложные: чистоплотность, покорность, честность. В отличие от первого, с последним пунктом у меня никогда не было проблем. Я не стеснялся говорить правду, и это даже порой веселило взрослых.
– Такой непосредственный, – говорили они. Эта похвала воспитывала меня так же, как колокольчик воспитывал собаку Павлова: в какой-то момент в моей голове укоренилось понимание, что правда = награда. Осязаемая или словесная. Согласитесь, ни один ребёнок добровольно не слезет с этой иглы. Вот и я все повышал и повышал дозировки. Я мог открыто сказать о чем-то похабном или непотребном. Но так как я был юнцом с широкой и смазливой мордашкой, радикальная честность сходила мне с рук.
Любопытство и вытекающая из него наблюдательность давали мне большой массив данных: выпитая отцом втихомолку перед обедом рюмка, разбитая первым ребёнком ваза и прочие бытовые мелочи – обо всем этом я знал «правду». И да, моя жизнь ограничивалась только домом. По крайней мере, в тот период жизни. Я наблюдал за всем: как готовит мама, как делаются уроки, как наводится чистота в доме. Время от времени бывали у нас и гости, но детей в такие дни выгоняли с кухни в комнату. Скорее всего, поэтому в один из вечеров, когда отец был чем-то усердно занят, я поспешил к нему. На маленьком деревянном столике лежали пинцет, маленькие, с загнутыми концами ножницы, клей и кассета, из тех, что перематывали карандашами. Мой взгляд приковала вещь, доселе невиданная в стенах родного дома. Прозрачный пластик демонстрировал все внутренности диковины: миниатюрные бобины и плёнку. Я принялся рассматривать их внимательнее.
– Интересно? – спросил отец.
– Ага, – кивнул я. – А что ты делаешь?
– Ремонтирую.
– А что случилось?
– Да тут кое-кто, – он громко выругался, – взял у соседей кассету и порвал плёнку!
Его крик немного испугал меня, но любопытство взяло верх, и я продолжил наблюдать. Отец вытянул плёнку и ровно обрезал оторванные края. Затем он взял клей, буквально самую толику, и нанёс на один из кусочков ленты, торчащей из кассеты. Очень ровно он приладил сверху вторую полоску и начал активно дуть.
Я ткнул пальцем в маленький чёрный обрезок и поднёс его к глазам. Он был едва толще волоса, как мне казалось тогда, и шириной в две спички. Мастерство, с которым отец проделал все манипуляции, поразило меня. Он буквально «подковал блоху», хотя в те годы я и не знал о подобном выражении.
– Здорово! – не выдержал я.
– Пусть полежит, высохнет, – ответил отец. – Не трогай!
– Хорошо, – согласился я и отправился в другую комнату.
Чуть позже мы поужинали всей семьёй, каждый сходил в душ и мы легли спать. Наутро я увидел кассету уже в коробке с разноцветным рисунком и перечнем песен на обратной стороне.
«Значит, все получилось» – подумал я и с гордостью за папу пошёл заниматься своими делами, а именно играть. После обеда мама принялась готовить ужин, а я вернулся к прежнему занятию. За мной не надо было следить или проверять меня. Достаточно было создать круг из каких-либо предметов, и я уже в иной реальности, вернуть меня из которой мог только голос родителей.
– Открой дверь, я занята, – послышался мамин голос с кухни.
«Странно! – подумал я. – Ведь кухня прямо рядом с дверью, зачем отвлекать меня?»
Квартирка наша была скромная, и кухня, расположенная слева от входной двери, была и прихожей, и гостиной.
– Кто там? – спросил я, ожидая у двери и смотря на маму. Она стояла в лёгких домашних штанах, в фартуке, повязанном поверх какой-то старой выцветшей футболки, и с лопаткой в руке. Стальная часть кухонного инструмента блестела, что очень контрастировало с ручкой грязно коричневого цвета. Она была выполнена в простом стиле: параллелепипед со скруглёнными краями. Даже её конец, торчащий из-под мизинца, был скруглён.
– Соседка, – послышался приглушённый голос, и мама с улыбкой кивнула, что обозначало «молодец, спросил. Можешь открывать, одобряю». Я дёрнул дверь на себя. На пороге стояла девушка лет на пять старше меня.
– Привет. Взрослые дома?
– Да, привет, я занята немного, – сказала с кухни мама, находящаяся менее чем в паре метров от гостьи. – Заходи.
– Да я только кассету забрать, – смутилась девочка.
– Сейчас. – Мама указала на небольшой столик, стоящий под зеркалом возле верхней одежды, и обратилась ко мне: – Вон лежит, отдай, пожалуйста.
– Ага, – согласился я и сделал, что сказали.
– Все нормально? – спросила соседка и посмотрела на меня. Её чистые глаза будто разговаривали со мной без слов. Они шептали: «Скажи! Скажи, что все хорошо! Родители разорвут меня, если с кассетой что-нибудь случится!».
– Знаешь, – без церемоний начал я, – папа вчера полвечера чинил, там плёнка... пор...– Договорить я не смог. Резкая боль пронзила левое плечо, и у меня из глаз брызнули слезы.
– Все хорошо! – вклинилась мама и отвела меня от двери. – Что-то ещё?
– Нет, до свидания, – ответила девочка и убежала.
Мама выглянула на мгновение за порог. Её рука все ещё сжимала ту самую рукоять лопатки. Глядя на неё, на этот скруглённый конец, я быстро понял, что именно его я ощутил мягкими тканями плеча.
– Не надо другим рассказывать об этом, понял? – выпалила мать после того, как закрыла дверь.
– Угу, – кивнул я, утирая слезы.
– Иди, играй. На ужин котлеты.
Я молча ушёл в комнату с разрывающей плечо болью. Жгущая и тянущая, она быстро захватила руку и спину, а затем перешла в голову. Одно с другим там связалось само по себе. Все словесные похвалы мигом вылетели, оставив после себя лишь пустое пространство, молниеносно заполненное свежевыученным правилом.
Я не смел жаловаться, думая, сделал что-то неверное, допустил очень большую ошибку. Мне никто не объяснил, почему нельзя этого говорить, никто не спросил, больно ли мне. Я просто остался наедине с ощущениями и мыслями, что правда может причинить боль. Физическую боль.
Знаете, есть одна индийская притча: как-то турист, наигравшийся со слоном, спросил у дрессировщика:
– Почему вы привязываете таких сильных животных на такой колышек? – Он указал на деревяшку, которую без труда мог бы вырвать из земли любой взрослый.
– Слоны сильные, но не умные, – ответил дрессировщик. – Мы привязываем их на тот же колышек и на ту же верёвку, на которую привязывали в детстве. В то время слонята пытались вырваться, но сил ещё не хватало. Когда же слоны вырастают, – он поднял палец вверх, – они уже не хотят пытаться.
– А почему вы уверены, что взрослые слоны не будут вырывать колья? – спросил турист.
– Я уверен, потому что такого не было ни с одним слоном за все годы моей работы, – ответил дрессировщик.
Я вспомнил эту притчу, потому что сам подобен дрессированному слону. Ещё юнцом я получил травму, которая ассоциировалась у меня с правдой. Даже сейчас, спустя более 25 лет, даже зная механизм работы мозга, детской психики и бессознательного, я чувствую боль. Каждый раз, когда говорю правду, моё тело противится этому. Каждый день я ощущаю это физически, несмотря на то, что мышцы и суставы в полном порядке. Я понимаю, что мама не хотела делать мне больно, просто она бессознательно отреагировала на опасность: вероятную возможность потери денег, ибо этот кусок пластика в те времена был на вес золота. Один из древнейших механизмов, доставшийся нам ещё от животных – бей или беги. Он включается автоматически, без участия сознания, минуя логику, здравый смысл и аспекты воспитания. Благодаря этому механизму человечество ещё не вымерло. Но с другой стороны, именно из-за него появляются такие как я: патологические лжецы, для которых сказать правду все равно, что вырвать зуб без анестезии.
Я не оправдываю лжецов, плохих родителей, и уж тем паче не сетую на эволюционные механизмы. Также не призываю Вас верить каждому человеку и принимать что-то как данность. Я рассказал все это по одной простой причине: у всего есть история. У каждой привычки, у каждого болезненного ощущения и у каждой «причуды» есть свой источник. Я рассказал Вам о своём. А что знаете Вы о своих, собственных?
Отличный комментарий!