Нахуя покупке? Выходишь на улице и ставишь пустую коробку. Через пару минут в ней материализуется некоторое количество кошек. Приносишь их домой, а дальше они сами, потому что у них секса больше, чем у всего реактора вместе взятого.
Короче, зашел я в лесок около бани. Сел, прислонившись к березе. И выпил бутылку "Московской", не закусывая. Только курил одну сигарету за другой и жевал рябиновые ягоды... Мир изменился к лучшему не сразу. Поначалу меня тревожили комары. Какая-то липкая дрянь заползала в штанину. Да и трава казалась сыроватой. Потом все изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И даже паутина выглядела украшением... Я готов был заплакать, хотя все еще понимал, что это действует алкоголь. Видно, гармония таилась на дне бутылки... Я твердил себе: - У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с женой приключилась беда. Не говоря о тяжелом характере... И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов - сорок человек. И все безумно любят Пушкина... Спрашивается, где вы были раньше?.. И кого вы дружно презираете теперь?.. Ответа на мои вопросы я так и не дождался. Я уснул... А когда проснулся, было около восьми. Сучья и ветки чернели на фоне бледных, пепельно-серых облаков... Насекомые ожили... Паутина коснулась лица... Я встал, чувствуя тяжесть намокшей одежды. Спички отсырели. Деньги тоже. А главное - их оставалось мало, шесть рублей. Мысль о водке надвигалась как туча... Идти через турбазу я не хотел. Там в эти часы слонялись методисты и экскурсоводы. Каждый из них мог затеять профессиональный разговор о директоре лицея - Егоре Антоновиче Энгельгардте. Мне пришлось обогнуть турбазу и выбираться на дорогу лесом. Идти через монастырский двор я тоже побоялся. Сама атмосфера монастыря невыносима для похмельного человека. Так что и под гору я спустился лесной дорогой. Вернее, обрывистой тропкой. Полегче мне стало лишь у крыльца ресторана "Витязь". На фоне местных алкашей я выглядел педантом. Дверь была распахнута и подперта силикатным кирпичом. В прихожей узеркала красовалась нелепая деревянная фигура - творение отставного майора Гольдштейна. На медной табличке было указано: Гольдштейн Абрам Саулович. И далее в кавычках: "Россиянин". Фигура россиянина напоминала одновременно Мефистофеля и Бабу Ягу. Деревянный шлем был выкрашен серебристой гуашью. У буфетной стойки толпилось человек восемь. На прилавок беззвучно опускались мятые рубли. Мелочь звонко падала в блюдечко с отбитым краем. Две-три компании расположились в зале у стены. Там возбужденно жестикулировали, кашляли и смеялись. Это были рабочие турбазы, санитары психбольницы и конюхи леспромхоза. По отдельности выпивала местная интеллигенция - киномеханик, реставратор, затейник. Лицом к стене расположился незнакомый парень в зеленой бобочке и отечественных джинсах. Рыжеватые кудри его лежали на плечах. Подошла моя очередь у стойки. Я ощущал знакомую похмельную дрожь. Под намокшей курткой билась измученная сирая душа... Шесть рублей нужно было использовать оптимально. Растянуть их на длительный срок. Я взял бутылку портвейна и две шоколадные конфеты. Все это можно было повторить трижды. Еще и на сигареты оставалось копеек двадцать. Я сел к окну. Теперь уже можно было не спешить. За окном двое цыган выгружали из машины ящики с хлебом. Устремился в гору почтальон на своем мопеде. Бездомные собаки катались в пыли. Я приступил к делу. В положительном смысле отметил - руки не трясутся. Уже хорошо... Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и снисхождения. Впереди у меня - развод, долги, литературный крах... Но есть вот эти загадочные цыгане с хлебом... Две темнолицые старухи возле поликлиники... Сыроватый остывающий денек... Вино, свободная минута, родина... Сквозь общий гул неожиданно донеслось; - Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете "Пионерскую зорьку"... У микрофона - волосатый человек Евстихеев... Его слова звучат достойной отповедью ястребам из Пентагона... Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке. Он по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение. Он почти кричал:
Сначала я хотел просто заскроллить очередную картинку с тян. Но я увидел плед с Вин-дизелем. Выходи за меня. А. Ну да, это же всего-лишь спизженная картинка.
Это олдфагиня! Что за сексизм, ей Б-гу! Время стать прогрессивными и признать что каждый олдфаг имеет право на смену пола, после чего он становится олдфагиней!
выпил бутылку "Московской", не закусывая. Только курил одну сигарету за
другой и жевал рябиновые ягоды...
Мир изменился к лучшему не сразу. Поначалу меня тревожили комары.
Какая-то липкая дрянь заползала в штанину. Да и трава казалась сыроватой.
Потом все изменилось. Лес расступился, окружил меня и принял в свои
душные недра. Я стал на время частью мировой гармонии. Горечь рябины
казалась неотделимой от влажного запаха травы. Листья над головой чуть
вибрировали от комариного звона. Как на телеэкране, проплывали облака. И
даже паутина выглядела украшением...
Я готов был заплакать, хотя все еще понимал, что это действует
алкоголь. Видно, гармония таилась на дне бутылки...
Я твердил себе:
- У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с
женой приключилась беда. Не говоря о тяжелом характере...
И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов - сорок человек. И все
безумно любят Пушкина...
Спрашивается, где вы были раньше?.. И кого вы дружно презираете
теперь?..
Ответа на мои вопросы я так и не дождался. Я уснул...
А когда проснулся, было около восьми. Сучья и ветки чернели на фоне
бледных, пепельно-серых облаков... Насекомые ожили... Паутина коснулась
лица... Я встал, чувствуя тяжесть намокшей одежды. Спички отсырели. Деньги
тоже. А главное - их оставалось мало, шесть рублей. Мысль о водке
надвигалась как туча...
Идти через турбазу я не хотел. Там в эти часы слонялись методисты и
экскурсоводы. Каждый из них мог затеять профессиональный разговор о
директоре лицея - Егоре Антоновиче Энгельгардте.
Мне пришлось обогнуть турбазу и выбираться на дорогу лесом.
Идти через монастырский двор я тоже побоялся. Сама атмосфера монастыря
невыносима для похмельного человека.
Так что и под гору я спустился лесной дорогой. Вернее, обрывистой
тропкой.
Полегче мне стало лишь у крыльца ресторана "Витязь". На фоне местных
алкашей я выглядел педантом.
Дверь была распахнута и подперта силикатным кирпичом. В прихожей
узеркала красовалась нелепая деревянная фигура - творение отставного майора
Гольдштейна. На медной табличке было указано:
Гольдштейн Абрам Саулович. И далее в кавычках:
"Россиянин".
Фигура россиянина напоминала одновременно Мефистофеля и Бабу Ягу.
Деревянный шлем был выкрашен серебристой гуашью.
У буфетной стойки толпилось человек восемь. На прилавок беззвучно
опускались мятые рубли. Мелочь звонко падала в блюдечко с отбитым краем.
Две-три компании расположились в зале у стены. Там возбужденно
жестикулировали, кашляли и смеялись. Это были рабочие турбазы, санитары
психбольницы и конюхи леспромхоза.
По отдельности выпивала местная интеллигенция - киномеханик,
реставратор, затейник. Лицом к стене расположился незнакомый парень в
зеленой бобочке и отечественных джинсах. Рыжеватые кудри его лежали на
плечах.
Подошла моя очередь у стойки. Я ощущал знакомую похмельную дрожь. Под
намокшей курткой билась измученная сирая душа...
Шесть рублей нужно было использовать оптимально. Растянуть их на
длительный срок.
Я взял бутылку портвейна и две шоколадные конфеты. Все это можно было
повторить трижды. Еще и на сигареты оставалось копеек двадцать.
Я сел к окну. Теперь уже можно было не спешить.
За окном двое цыган выгружали из машины ящики с хлебом. Устремился в
гору почтальон на своем мопеде. Бездомные собаки катались в пыли.
Я приступил к делу. В положительном смысле отметил - руки не трясутся.
Уже хорошо...
Портвейн распространялся доброй вестью, окрашивая мир тонами нежности и
снисхождения.
Впереди у меня - развод, долги, литературный крах... Но есть вот эти
загадочные цыгане с хлебом... Две темнолицые старухи возле поликлиники...
Сыроватый остывающий денек... Вино, свободная минута, родина...
Сквозь общий гул неожиданно донеслось;
- Говорит Москва! Говорит Москва! Вы слушаете "Пионерскую зорьку"... У
микрофона - волосатый человек Евстихеев... Его слова звучат достойной
отповедью ястребам из Пентагона...
Я огляделся. Таинственные речи исходили от молодца в зеленой бобочке.
Он по-прежнему сидел не оборачиваясь. Даже сзади было видно, какой он
пьяный. Его увитый локонами затылок выражал какое-то агрессивное нетерпение.
Он почти кричал:
Но я увидел плед с Вин-дизелем.
Выходи за меня.
А. Ну да, это же всего-лишь спизженная картинка.
или чо, я перестал отличать тян от олдфага??? чо за херня О_о