рассказ из жизни

Сказ про печку

Помогите найти рассказ.

По сюжету там некая команда летит, чтобы отключить щит на одной планете. У них война, а на этой планете живут те, кого раньше боялась вся вселенная. В итоге оказывается, что планета эта Земля, а сами земляне под щитом не только не деградировали, а стали еще могущественнее превратив саму Землю в их корабль.

Мертвое письмо.

Нюансы длительных межпланетных перелетов

(Картинка для привлечения внимания. Художник: Vstlm)

— А это наш отдел психологического освидетельствования, — профессор Лунгин пригласил практикантов в темный кабинет с огромным односторонним стеклом на всю стену. Ватага студентов и студенточек, уже нафантазировав всякого интересного, молча распределились по длинной стеночке напротив операторского стола, — Знакомьтесь, это доктор Чжоу.

Профессор указал ладонью на маленького щуплого человечка в несоразмерно больших роговых очках, сидевшего сгорбившись над экраном.

— Ммм… здраствуйте… — на секунду повернулся доктор Чжоу, а затем снова вернулся к изучению каких-то данных.

— А это кандидат медицинских наук, доктор Рапрански, — профессор огладил свою остроконечную бородку, — гордость всего Института!

— Да ладно вам, профессор, — совсем еще молодая темнокожая блондинка с обворожительной улыбкой развернулась на стуле к посетителям, — Всего лишь незаменимый специалист, так ни разу и не вылетевший в космос.

— Не прибедняйтесь, голубушка, делать вам там нечего, как и нам всем тут. Здесь пользы мы приносим гораздо больше – и это ваши слова с защиты, кстати. Ну-с, доктора, расскажите нашим новым практикантам, чем сейчас занимаетесь, введите их в курс их будущего дела, так сказать.

— Ну, если кратко, мы подвергаем космонавтов тестам, — доктор Рапрански прокашлялась в кулак, — Длительные межпланетные перелеты – это одна большая глобальная система, состоящая из множества подсистем различного характера. Техническое оснащение корабля, его программное обеспечение, микроклимат пространства, микро— и макробиоценоз внутренней обшивки корабля и так далее. Все взаимосвязано и тесно работает друг с другом на всех возможных уровнях. Это взаимодействие и отдельные аспекты в частности и изучает космология, дабы вся система работала исправно, без перебоев, — доктор Рапрански явно вошла в лекционный раж, от чего ее глаза заблестели неподдельной любовью к своему делу, — И психологическое здоровье экипажа – один из важнейших аспектов, который необходимо тщательно просчитать и проанализировать. Представьте: замкнутое пространство корабля, ограниченный круг общения, безграничная, всепоглощающая пустота, от которой вас ограждает лишь тонюсенькая стенка корабля и долгие, долгие, долгие световые годы от родных, знакомых, и не очень, людей… Все это негативно сказывается на психике экипажа, тем самым высвобождая самые потаенные и хорошо скрываемые оттенки личности. И чтобы предотвратить неблагоприятный исход миссии, снизить риски, мы тщательно изучаем каждого кандидата на космические перелеты, как бы физически и психически готовы к полету они ни были.

— А эта девушка? – смущенно спросила практикантка, обоими руками прижимая блокнот с ручкой к груди, словно держась на спасательный круг, — Она… она боится одиночества, да?

Все, в том числе и профессор, посмотрели сквозь одностороннее зеркало на мускулистую великаншу в красной форме Военно-Космических Служб, столбом застывшую со шлемом виртуальной реальности на голове.

Доктор Чжоу отвлекся от данных на экране и посмотрел на профессора. Тот молча кивнул.

— Кандидат HF-50-Grey… — доктор Джоу нажал пару кнопок на операторском столе и открыл на планшетке печатающийся в режиме реального времени файл, — Эмм, в том то и дело, что она ничего не боится. Наоборот.

— Да, — доктор Рапрански открыла тот же файл на своем планшете, и отдельной командой вывела отображение симуляции на экран над зеркалом, — Да, действительно. Подойти к… такому… и не просто подойти, а еще и… да, храбрости ей точно не занимать. Так, так, где там считается этот параметр, — она отмотала файл на планшете немного вверх и ввела пару команд, — Ксенофилия — 83%, профессор. Это уже Категория В — негодность к дальним космическим перелетам.

— Но… – вопросила уже другая девчушка, как и все собравшиеся, не в состоянии оторвать взгляда от того, что творилось на экране симуляции, — почему?

— Вы же, кхм, — профессор нервно сглотнул и вновь пригладил бородку, — будущие специалисты, как-никак. Уже должны понимать, что любое нарушение техники безопасности приводит не просто к смерти человека. Да, даже одна смерть – это трагедия. Большая трагедия. Но даже смерть всего экипажа корабля — ничто, по сравнению с риском уничтожения всего человечества. Космос опаснее, чем принято считать. Он настолько огромен и всеобъемлющ, что в нем может существовать абсолютно все что угодно. И это «что-угодно» всегда, априори, потенциально опасно, пока не доказано обратного. Но там, — профессор указал пальцем в гипотетическое небо за потолком, — в его просторах, опасности кажутся… не такими и опасными. И… кхм… знаете же, кто такие громпы, да? Наверняка в зоопарке видели, такой комок ядовитых склизких щупалец с Пандоры-9? Или же фрионо, пси-грибы с орбиты Зен-5, представляющие из себя одну большую… вульву с молочными железами? И когда обнаруживается вот такая вот ебака… ой, простите, инопланетная форма жизни, все нормы и правила техники безопасности почти сразу идут этой самой форме жизни под хвост, если в экипаже обнаружится хоть один ксенофил.

Профессор на секунду замолчал, многозначительно обводя взглядом студентов, словно бы выискивая среди них этих самых губителей всего человечества.

— И не поймите меня превратно, — продолжил профессор Лунгин, — ксенофилия – это не что-то неправильное, как может показаться. Это вполне естественное желание человека найти полового партнера с максимально отличающимся генофондом, чтобы получить разнообразное и приспособленное потомство. Здесь абсолютно нечего стесняться или бояться. Как бы странно это ни казалось.

Повисла неловкая тишина. Профессор молча взирал на практикантов, явно переваривающих полученную информацию. Доктор Чжоу потянулся в кресле, размяв спину и хрустнув позвонками, от чего оказался не таким и маленьким да щупленьким. Доктор Рапрански уже заканчивала отчет, будто бы нехотя, задумываясь о важности каждого слова, выводя неутешительное заключение и ставя виртуальную подпись. Кандидат под странным шифром HF-50-Grey по ту сторону зеркала сняла шлем виртуальной реальности, открыв раскрасневшееся под стать костюму лицо и, кинув взгляд на горящую надпись «Спасибо, можете идти», покинула тестовую камеру.

— Но… как?! — один из студентов решил все же нарушить тишину и кивнул головой в сторону уже погасшего экрана, — это же дикие существа!

— Дикие, не то слово. И опасные, а потому некоторым и кажутся такими симпатичными, — профессор улыбнулся нахлынувшим теплым воспоминаниям, — Потому мы и работаем здесь, а не в космосе.

Притча про большие надежды

Жили были в Древней Греции два соседа – Андроник и Агафон. И оба они занимались скульптурой. Сосуществовали они друг с другом мирно, дружно и никогда не конфликтовали между собой, какие бы испытания не преподносили боги на их головы.

Однажды теплым греческим утром Андроник вышел в сад, в котором располагалась его мастерская, посмотрел на дело рук своих, и приуныл – каким бы талантливым он ни был, какими золотыми руками он не обладал, сколько бы его не хвалили в Полисе, но не создал он еще шедевра, достойного славы всей Греции. И потому воскликнул он в небеса проклятья, дал клятвы великим богам Олимпа, ибо задался целью создать Величайшее произведение искусства на всем белом свете.

Отбросил Андроник все дела свои насущные, отказался от всех заказов, и в тот же час принялся за работу.

Год работал Андроник, второй, третий, десятый. Оттачивал он свое мастерство и доводил каждый элемент своей скульптуры до совершенства.

А Агафон, спокойно работавший в своей маленькой скромной мастерской, делал небольшие фигурки богов и прекрасных дев, лишь изредка наблюдая за кипящей работой своего соседа.

И вот, свершилось задуманное, силен был духом и волей Андроник – закончил он работу всей своей жизни. Вытер пот со лба, отошел на шаг и всмотрелся в статую прекрасной богини.

— Великое дело я совершил! Шедевр шедевров! Идеал идеала! – воскликнул он в небеса, дабы даже Боги увидели дело рук простого смертного.

По такому грандиозному случаю созвал Андроник всех своих друзей скульпторов, философов, мыслителей, астрономов да прочих мудрых людей полиса и устроил Пир. Вино лилось рекой, от многочисленных яств ломились мраморные столешницы, а музыка всю ночь отдавалась прекрасным эхом в горах и ущельях Греции.

На этот пир был приглашен и Агафон – как же не похвастаться перед соседом своим достижением?

— Мой шедевр перевернет мир! – говорил Андроник Агафону, рьяно жестикулируя рукой с полным кубком вина, — Ему будут поклоняться тысячи! Мое творение вдохновит многих на создание своих великих свершений, а имя мое, хоть может и забудут в веках, но вечно будут помнить там, на Олимпе!

— Да, Андроник, воистину прекрасную вещь ты сотворил, — поддакивал ему Агафон, ничуть не лукавя или завидуя и отрывая себе очередную горсть сладкого винограда.

— Велики твои речи, Агафон. Воистину, это так. Но прости же горемыку-хозяина, я все о своем да о своем. Как твои дела, о старый друг? Создал ли ты за это время хоть что-то, так же достойное внимания богов?

— Нет, Андроник. Ты же знаешь, я творю ради лишь самого процесса творить. Мне нравятся маленькие, незатейливые вещи.

— Хах! – беззлобно засмеялся захмелевший скульптор, — С таким подходом не стать тебе таким же великим творцом, как я. И твои скульптуры растворятся во времени, как дождь в океане, не оставив следов. Прости же, старый друг, меня ждут и другие гости.

Андроник покинул общество своего старого друга, но тот совсем не обиделся ни на это, ни на слова подвыпившего соседа. Пир действительно удался на славу, и Агафон наслаждался вином и яствами. Как и все пришедшие узреть Великое чудо Андроника. Они подходили к скульптуре, восхваляли ее формы, изливались льстивыми эпитетами в уши надувшегося от гордости хозяина, и продолжали веселиться и наслаждаться жизнью.

Увы, но никто так и не нашел своего вдохновения в Великом. И не из-за того, что Адроник преувеличивал достоинства, вышедшего из под сени его таланта. И не потому, что многие благородные и уважаемые люди в открытую завидовали успеху и мастерству скульптора.

Великое чудо на самом деле было Великим. Идеалом. Шедевром. В него было сложено много времени и усилий, сотворен во славу богов и вдохновлённый их деяниями.

Но на следующее утро на Полис совершили набег сулиоты, древние враги честных жителей Древней Греции. Погибли славные мужи полиса, а остальные же жители были взяты в плен сулиотами.

Долго сулиоты праздновали славную победу на костях и камнях, а затем сравняли полис с землей.

Вместе с Идеалом идеалов.

Остались от бедного города лишь битые камни да небольшие, никому не нужные статуэтки, которые Агафон делал для себя, для души, и не продавал никому и никогда.

Именно одну из них совершенно случайно нашел древний полководец спустя несколько веков и вручил своей возлюбленной в обмен на один единственный поцелуй.

Этот миг любви и блаженства грел полководца холодными горными ночами и вдохновлял на подвиги во имя своего государства. Повержены были враги, спасены тысячи и тысячи жизней ни в чем не повинных людей.

А потому эта маленькая безделушка предаваясь из поколение в поколение в семье полководца как священная реликвия, приносящая удачу.

Но время неумолимо и безумно. Долго статуэтку мотало по всему свету, передавались из рук в руки, из семьи в семью, и страны в страну, из души одних людей в души других. Она валялась в грязи, пылилась в деревянных ящиках, лежала на дне океана и, однажды, просто подпирала ножку стола в бедной квартире страны третьего мира.

Пока не оказалась в космосе.

Капитан звездного корабля сидел в своей каюте перед галобуком и пялился на пустую страницу. Мигал курсор, белел лист, а подходящие слова для речи в честь первого контакта так и не приходили в голову молодому человеку.

Рядом же на столе стояла та самая статуэтка. Точнее, лишь ее небольшая сохранившаяся часть. Камешек белого мрамора, в котором уже почти невозможно было различить хоть какие-то очертания. Капитан даже не помнил, зачем взял с собой в первый полет за границы Солнечной системы именно этот предмет, найденный когда-то на даче в куче строительного песка.

Ему просто нужна была частичка дома? Талисман, оберег на удачу?

Или же это все были происки вышей силы?

Кто знает?

Этот кусок белого мрамора не имел какой-то культурной ценности. Никогда, начиная с самого своего сотворения скульптором, чье имя уже давно затерялось в песках времени.

Ему просто повезло.

Повезло оказаться здесь и сейчас, явить миру просто свое существование, а потому натолкнуть на мысль одного маленького человечка сделать самый важный шаг в истории Землян.

Писк

Конденсат опять целый день лил с небес комической станции. Отливы давно были забиты чадом и сажей, а Наручи чиновников – ворованными кредитами. А потому раз в месяц, да дня на два, в районах ниже тридцатого яруса станции шли самые настоящие дожди. Почти как на какой-нибудь планете. 

Такие же холодные и противные. 

Но Клифу неоткуда было знать, каковы на самом деле дожди на каких-то там каменных шариках в космосе. Ну капает зелёная вода с неба, да пахнет хлоркой – вот невидаль. 

Закутавшись в воротник как можно глубже, Клиф шёл домой после тяжёлой рабочей смены. Конденсат норовил залиться во все щели, ветер продуть буквально насквозь. Мысли же Клифа сейчас целиком и полностью были поглощены работой – цифры, графики, официальные формулировки в отчёты. Если не подумать сейчас, придётся думать дома. А там его ждал обогреватель, что давно греет лишь на половину мощности, а также ужин, целиком и полностью состоящий из полуфабрикатов. Но что поделать – старый холостяк жизнью мил не будет. 

Обойдя клумбу с искусственными ромашками, на него налетел странный тип в обляпанным чем-то грязным плаще, словно тот сегодня целый день рылся в мусорке. 

- Куда прешь? - тихо огрызнулся незнакомец, дыхнув свежим кофейным перегаром Клифу в лицо, - Слепой... 

Что-то тихо йокнуло в груди у Клифа, но незнакомец не удостоил того даже взглядом, а просто пошел дальше. 

"У него, наверняка, тоже был не самый легкий день..." - подумалось Клифу, когда сердце окончательно успокоилось.

Настроение в дождь у всех было хуже некуда.

Зайдя за угол очередного многоквартирного дома, Клиф неожиданно услышал писк. Тихий такой, жалобный. Его никогда тут не было, когда полутёмными вечерами Клиф возвращался со смены. Хохот малолетних разбойных жианнцев, гадкие надписей на всегалактическом, запах жареной чешуйчатой крысы – да, это все было, как и всегда. Как и везде.

А вот писк…

Ведомый одним лишь любопытством, Клиф сделал небольшой крюк от своего обычного маршрута и заглянул под пустую пластиковую коробку на куче мусора за старым музыкальным магазином.

— Писк… — синий комочек шерсти и игольчатых перьев взглянул на Клифа своими огромными зелёными глазами, — Писк…

Клиф огляделся вокруг — ни души.

Лишь дождь и ветер.

Дождь и ветер.

Подобрав пищащий комочек за пазуху, закрывая от вездесущего холода и сырости, Клиф подошёл к задней двери магазинчика и настоятельно постучал. Раз, второй. 

Тишина. 

Старый Лиам, владелец последнего музыкального магазина в этом районе, обычно сидел до последнего в ожидании запоздалых клиентов. Не то, чтобы этих клиентов было много, но престарелому круп-музыканту просто было обидно возвращаться домой в не менее одинокую, чем магазинчик, квартиру. 

Но сегодня, как ни странно, Лиама на месте не оказалось.

Не судьба? Или... все же наоборот?

— Ну я же не могу взять тебя с собой... У меня и на себя то времени нет.

— Писк. — Комочек заворочался за пазухой, перебирая шестью короткими лапками, — Писк.

— Тебе у меня не понравится, да и...

Завершить мысль он не успел - неподалеку снова гадко захохотали гопники. И, судя по шуму, уже гораздо ближе. Можно было различить мерзкую хрипотцу прокуренного голоса их главаря, в том месяце отправившего Клифа в больницу с переломом ребер и без единственного, хоть и старого, Наруча. Закутавшись в плащ еще сильнее, Клиф поспешил домой. Ему совсем не светило снова нарваться на малолетних дебилов в дрянном, дождливом настроении. И тем более, он точно знал, что эти придурки могу сделать с Гридо!

Почему именно Гридо? Да, Клиф даже и не заметил, как дал комочку имя. Просто Гридо. Это же было так очевидно и так естественно, назвать синий пищащий комочек этим самым обычным именем?

Петляя по переулкам и тихим вечерним дворам своего района, Клиф все же без приключений добрался до своего дома. Но стоило ему только коснуться замковой панели подъезда Наручем, из под полы плаща снова подал голос синий комочек.

— Писк.

И что-то заворочалось у Клифа внутри головы. Что-то маленькое, жалкое. Голодное.

Недолго думая, Клиф забежал в ближайший магазин и купил пакет синского молока. И немного хлеба – тот как раз закончился. Ну и котлет. И нормальной еды, в принципе. И чуть-чуть сладкого к чаю.

Отворив дверь квартиры, Клиф первым делом, даже не включая свет, врубил обогреватель на максимально доступную старой железяке можность. Пока тот нагревался, Клиф снял мокрый плащ, подхватил валяющийся на стуле свитер, свил из него некое подобие гнезда, положив прямо у обогревателя, и уложил туда Гридо.

И уже после получаса готовки сытного ужина и получаса его приятного пищеварения, Клиф сидел вместе с Гридо у окна, смотрел на мокрый сырой город и грел ноги у довольно сносного обогревателя, который всего-то лишь нужно было чуть-чуть разобрать и подкрутить, чтобы его мягкое тепло превратило холодную квартиру в маленький оплот уюта.

— Писк! – Гридо нежно потерся о Клифа меховым боком, взглянул в глаза своими большими, полными любви и обожания глазами, и заблагоухал запахом полевых ромашек.

Опытному ксенобиологу это уже сказало бы о многом про это необычное существо, которого Клиф увидел впервые в жизни – о его роде, природе, родной планете, повадках и привычках, - но старому холостяку это было совсем без надобности.

Действительно, зачем, если можно просто сидеть и наслаждаться жизнью и наблюдать, как кончается дождь?

И просто жить.

Бесконечные просторы большого театра под прозаическим именем – космос

Заштопанный и переклепанный космический корабль, прошедший сквозь самые фантастические и невообразимые возможные вероятности мироздания, медленно, но верно, пробивался сквозь бесконечные просторы большого театра под прозаическим именем — космос. Где-то там, в его недрах, таятся яркие приключения, смертельные опасности, новые знакомства и старые любовные похождения. Но здесь, в эту самую секунду неучтенного времени нет ничего, кроме старого корабля, неизвестно, существующего ли еще мира, и панических ноток отчаяния, что живые называют жизнью.

Крупицы рваного сознания улетучились вместе с навсегда утерянными кубометрами сгенерированного кислорода, когда обмороженные конечности небрежно и на полном автомате закрывали последнюю пробоину. Холодный синтометалл, а что за ним? Ничто? Или ничто — это тоже что-то?

Не хочу думать. Ни о чем. Не хочу думать, что может находится по ту сторону обшивки, не хочу думать, что стало с двигателем после третьей поломки, не хочу знать, что происходит там, в недрах корабля. Сейчас всего этого нет. Ничего нет. Никого. Есть только космос, есть корабль, и есть жизнь.

А есть ли космос? Или корабль? Что я знаю, а что нет?

А есть ли я сам? Существую ли я?

Не хочу думать.

Не хочу...

Но думаю.

Нужно двигаться, что-то делать, куда-то идти. Не хочу. Оставлю это своим конечностям, они и без меня отлично знают, что нужно делать и куда идти. Шаг за шагом, стоя, сидя, даже лежа или плавая под потолком, я все дальше и дальше иду к своей цели, туда... туда, куда нужно. Все здесь отлично может справится и без меня.

Сейчас я хочу быть просто шерстяным одеялком. Хочу просто валяться на сладком-сладком полу, укутавшись сам в себя, утопать в бездне безоговорочного безбрежья. Нет, я не хочу быть тем, кто окутывается в это одеяло, ибо этот кто-то будет обязан будет потом куда-то идти и что-то делать. Я хочу быть одеялком... Простым, мягким, развернутым и мятым одеялком, которое грело меня каждую ночь. Хочу быть тем теплом, что оно мне давало, хочу быть тем чувством теплоты и уюта, хочу быть всего лишь маленькой, не важной, такой микроскопической частью чего-нибудь того, что можно считать счастьем.

Быть им. Жить им. Существовать им.

Но есть правила. Правила, которые никогда не меняются. Которые всегда и везде будут сопровождать мои скудные попытки жить. И не смотря на переменную, что отвечает за мою жизнь, они будут рядом. Буду ли я существовать, или же меня никогда не было в этом большом театре космоса, эти правила останутся константами моего безвременья.

Этот космос всегда будет космосом. Бескрайним и одиноким. Не смотря ни на размеры, ни на густонаселенность.

Этот корабль всегда будет кораблем. Летящим вдаль и несущим в себе... что-то, даже если это что-то давно покинет его.

А я всегда буду собой. Ни кораблем, ни космосом, ни безумной мечтой о счастье. Я буду тем самым чем-то, чем всегда был, чем всегда буду, и кем никогда не был.

Только вот и очередная трель сигнальной тревоги навсегда останется причиной забыть про себя, про корабль, про космос, про думы и мысли. А красный свет старой лампочки будет вечным спутником свершающейся беды и угрозы всему, к чему я так долго шел.

Заштопанный и переклепанный космический корабль, прошедший сквозь самые фантастические и невообразимые возможные вероятности мироздания, медленно, но верно, пробивался сквозь бесконечные просторы большого театра под прозаическим именем — космос, — а внутри него, случайно обрётшее разум, зеленое шерстяное одеялко, грубо, как могло, одиноко латало очередную пробоину.

Во имя науки

Когда Петров устраивался младшим преподавателем на кафедру, он ещё был полон надежд и наивных представлений о своей работе.

Суровая жизнь быстро выбила их него все это. 

Да, он знал, что придётся задерживаться допоздна, но не настолько же?

— Юлия Михайловна, все готово? – заведующий кафедрой, профессор российской академии наук, член корреспондент РАВН, д.в.н. Спичкин С.М. вошёл в преподавательскую. 

— Да, Сергей Михайлович, — вытирая пот со лба ответила заведующая за учебной частью, — свечи расставили, алтарь установили.

— А жаровню почистили от золы прошлых приношений? Чтобы не жахнуло, как в прошлый раз? 

— Да, конечно, — Петров отсалютовал жестяной щёткой, — Все готово в лучшем виде. 

— Ну и отлично. Тогда, я думаю, можно начинать. 

Преподавательский состав, нервно прижимая к груди заветные папочки с бумагами, потихоньку начал занимать заранее обговорённые места. Аспирантов, ординаторов и прочую шалупонь, не посвящённую в истинное положение дел в отечественной науке, выгнали взашей ещё до заката, чтобы не мешались. Да и не разболтали кому ни попадя. А то деканат любит перекрывать воздух в самый неподходящий момент. 

 — Так, все в сборе? Сергей Юрьевич, вы не там встали – поменяйтесь местами с Василисой Павловной. Да, вот так, теперь все по ГОСТу. Накидываем капюшоны. Так. Ну-с, начнём, — Сергей Михайлович прокашлялся в воротник церемониальной мантии, и низким голосом запел, — О великие Древние силы, и спослушники их! Мы, грешные смертные просим Вашей помощи, а потому преподносим Вам дары своей Мудрости.

Юрий Михайлович взглядом окинул собравшихся, мол, кидайте давайте, как репетировали. Нехотя, преподаватели раскрыли свои пластиковые папки и стали складывать в жаровню кипы бумаг. Когда в жаровне образовалась небольшая горка их текстов, Юлия Михайловна, охнув, чиркнула спичкой, и благодатный огонь бездымным лепестком взвился в центре комнаты. 

— Примите же эти научные публикации в иностранных журналах в квартиле не ниже второго и с индексом цитирования больше ноль целых, шести сотых! – продолжил Сергей Михайлович, — Пусть будет благословлено индексирование их в Scopus, и да поднимется цитирование статей сих, и увеличится количество упоминания нашей кафедры и института в информационном пространстве. Мы приносим в дар Вам свою Мудрость, во славу Хирша и апостолов его, так и вы явите свою мудрость нам, о Великие деятели прошлого! Явите нам свою благодать!

Сергей Михайлович вскинул руки к потолку, взмахнув рукавами церемониальной мантии, а пламя из оранжевого, на мгновение стало зелёным, после чего рассыпалось синими искрами, в отблесках которых появились полупрозрачные очертания человеческого лица. 

— Дмитрий Павлович? – охнула Юлия Ивановна, на данный момент, самая старая сотрудница кафедры, — Вы? Мы же только в прошлом месяце вас похоронили!

— Ну да… — слегка замялся бывший сотрудник кафедры, — Новенькие тут тянули спичку, ну вот я и… мда… Кстати, всем здравствуйте, коллеги. Вероника Сергеевна, хорошо сегодня выглядите. А где Леша Касимов?

— Он приболел, давление. 

— А, тогда сочувствую, сочувствую. Пусть лечится тогда, да. О, а это кто? 

— Петров Сергей Григорьевич, наш новый младший преподаватель. 

— Здравствуйте, Дмитрий Павлович… — неуверенно проблеял Петров из-под капюшона. 

— Ну-с, с почином тебя, парень. Ладно, коллеги, зачем на этот раз собрание созвали? 

— А Гамашев Владимир Петрович сегодня не появится? – Сергей Михайлович протер очки, — У нас новая версия учебника готова, нужна его редакция. А то не солидно, учебник выходит, а не под его именем.

— Я спрошу… ща… — голова заслуженного сотрудника кафедры абсолютно невероятным образом отвернулась куда-то внутрь… себя? — Нет, говорит, что цитирования у статей недостаточно, да и их научная ценность хромает.

— Уж что есть… — шёпотом посетовал кто-то из круга.

— Вот на меня то еле хватило, а вы на основателя кафедры метили. Да, да, говорят учебник выходит, — Дмитрий Павлович вновь ушёл «в себя», — Новый. Ну и что, что в прошлом году тоже выходил. Кафедре деньги нужны, плюс указ сверху пришёл опять, небось. Да-да, раньше и трава зеленее была, и деканат меньше требовал. Ну что я могу сказать, Владимир Петрович? А, ладно… — дух вновь вернулся к живым, — Попробую что-нибудь сделать, но уж не обессудьте. Может я лучше для чего-нибудь другого сгожусь, м? Аж за кафедру обидно, цвет университета, кузница умов! 

— Ну, есть тут у нас одна… кхм… проблема… — неловко закашлялась Юлия Михайловна, — Ректор новый приказ подписал…

— Да, да, я Вас слушаю, — глаза духа загорелись желанием работы. К.в.н. и при жизни был ярым сторонником кафедры и жутким трудоголиком. 

— В связи с переходом на новую стратегию обучения в университете от кафедр требуют увеличить количество вопросов для Централизованного Компьютерного Тестирования с одной тысячи до шести тысяч вопросов… 

— Так, э, я не… — начал было дух бывшего сотрудника кафедры, но Юлия Михайловною ещё не закончила. 

— …из которых как минимум треть должна быть с множественным ответом и состоять из пяти вариантов…

— Но их же…

— …и все это в двух версиях: на русском и на английском языке. Срок сдачи – до конца этого месяца. 

— Нет, не заставите! – огонь над жаровней в панике взвился до потолка, окутав лицо бедного Дмитрия Павловича. — У нас учебник на двести страниц, откуда я вам шесть тысяч вопросов возьму!

— Кидайте статьи в огонь, не дайте ему сбежать! – Сергей Михайлович первым стал сжигать свои ценные распечатки, подавая пример остальным, поднимая качество связи помещения кафедры с миром науки.

— Я ещё при жизни с этими тестами задолбался! Думал, хоть после смерти от них отдохну! Не заставите!

Но количество публикаций в этом месяце было все же вполне достаточно, чтобы заточить эманацию духа в казённом компьютере преподавательской.  

— Простите Дмитрий Павлович, — искренне произнёс заведующий кафедры, с печалью в глазах смотря в монитор, — но вы сами понимаете, так надо, иначе кафедру вообще расформируют. — после чего, сняв капюшон, обернулся уставшим сотрудникам, — Чтож, коллеги, полагаю, на сегодня все. Конечно, собрание пошло немного не по плану, но какую-то часть работы на этот квартал мы выполним. Прошу до следующего месяца предоставить нам побольше статей, и не литобзоров, а чего-нибудь из фундаментального, ибо помимо учебника нам нужно будет ещё и методичку апробировать. Всем спасибо и до свидания, а мне ещё нужно свою статью дописать. 

Преподавательский состав, бурча себе под нос о том, что со всей этой бюрократией, теперь и наукой заниматься совсем некогда, стал потихоньку рассасываться. Тихо шумел и незаметно охал перегружающийся от наплыва информации компьютер. 

А слегка ошарашенный истинным положением дел на кафедре младший преподаватель Петров ещё минут пятнадцать стоял у догорающей жаровни, думал о своем будущем, наблюдая, как превращается в прах его первая в жизни статья.

Дневник мертвеца

7 августа

Как долго я писал этот дневник? Наверное, уже лет двадцать. А может тридцать. Он поменял столько обложек, столько "тел". А я все равно исписывал каждый листик, каждую строчечку, заполнял его жизнью. Я жаловался ему на свои беды или хвастался своими успехами. Я закладывал в тебя все самое сокровенное, что держал в своей душе или просто засорял неважным, мелким мусором повседневной жизни. Я доверял ему. И теперь он знает гораздо больше меня самого. Может быть это именно он создал всю мою жизнь, а я всего лишь просто инструмент в его руках, который должен отыграть свою роль и записать подробный отчет.

Ну что ж, пришло твое время. И мое тоже. Когда я дописывал последнюю страницу прошлой тетради и залезал на обложку, я еще не думал, что все будет именно так. Когда я увидел в канцелярском отделе именно эту толстую тетрадь - я даже не подозревал об этом. И даже когда меня в тот же день поперли с работы по ужасно надутой и подставной причине, заставив еще и выплатить последнее на компенсацию этой чокнутой дуре - да, промелькнула мысль, но не более. А когда ушла Мария - ушел и я. Но она ушла к Евгению, а я ушел в себя. И только когда я по привычке начал писать дальше... Только сейчас я понял - по другому быть не может. И не будет.

Денег нет, работы нет, людей рядом со мной - тоже нет.

На часах ровно девять вечера. Прости меня мир.

Прости меня незаконченный, только начатый дневник. Но ты послужишь более высокой целью, чем просто "отчет".

Я никому ничего не желал, ни у кого ничего не просил. Так и вы не просите ничего у меня.

А вещей уже просто не осталось.

⠀

8 августа

Это ты, да?! Это все ты, я знаю это! Ты не дал мне умереть, тебе все еще нужен инструмент. Ты специально все это спланировал, чтобы я остался в этом проклятом черном мире! Я знаю, что ты меня не слышишь. Но я знаю, что ты это читаешь!

Горло все еще болит.

Я знаю, ты только этого и ждешь! Я не хочу давать тебе это, но ты приучил меня, выдрессировал, и теперь я уже не могу упомнить все случившееся без твоей помощи. Я не могу все это сложить все это в один пазл, увидеть всей картины и понять... без твоей помощи. Ты победил.

Я умер. Я долго висел в петле, дергаясь от удушья. Веревка давила на гортань, натирала мне шею. Но я умер. Умер!

А потом я оказался Там...

Я уже не помню, где! Ты атрофировал мне память, гаденыш!

Или я никогда этого и не запоминал? Я уже сомневаюсь в том, что был Там.

Нет, я все же умер. Это я помню точно. А значит и это тоже было. Но где я был и что там было? Я помню только то, что у меня есть лишь пять суток, чтобы сделать... сделать что? Я опять это забыл или Они не сказали?

Но я же умер, что я здесь делаю? Выполняю свое предназначение? Ха! Не могу я так, не могу я так, не могу я так, не могу я так, не мо...

Черт! У меня кончается ручка!

Перевернул весь дом, нашел эту хренову ручку, но позабыл почти все. Значит придется опять описывать события. Может это тоже поможет сложить картину...

Я очнулся висящем в петле, болело горло, шея, голова. Последняя просто раскалывалась. Я пытался выбраться, но безуспешно, на то она и петля. Висел долго, от скуки качался из стороны в сторону, ибо ничего больше я делать не мог, даже думать (из-за той неимоверной головной боли). Затем, скорее всего из-за раскачиваний, веревка не выдержала и лопнула, а я упал на пол. Потом метался по квартире, орал, матерился, а как только боль в голове не попритихла, начал писать дневник.

Черт, если у меня пять дней, то сколько я уже потерял?

⠀

4 дня 2 часа и 12 минут до того, что должно произойти.

Я вспомнил, что записал время, когда пошел в петлю. Приблизительно мне осталось вот столько-то времени. А что будет после? Я умру? Я уже умирал. И это уже не так сильно меня страшит, умру еще раз. Они не могут меня устрашать этим, значит будет что-то много страшнее смерти.

Неопределенность страшнее смерти. Да, это чистая правда.

Так что я должен сделать? Спасти кого-то? Убить кого-то? Предотвратить или совершить... Наверно это что-то важное, не так ли? Но тогда и нечего волноваться, я узнаю об этом - это будет выделяться из моих серых будней как алое зарево пожара ночью. И я пойму - это то!

⠀

3 дня 23 часа и 32 минуты

Я иду спать, сегодня был слишком долгий и утомительный день.

⠀

9 августа

3 дня 14 часов 10 минут

Ничего. Абсолютно ничего не случилось. Дом не горел, газ не взрывался, метеорит не падал. Ничего не было. Ничего.

⠀

3 дня 13 часов 3 минуты

Только сейчас заметил, что не ел и не пил больше суток. И не хочу ни того, ни другого. Я хочу только спать. 

Постоянно хочу спать, хожу как в полудреме: сонный, бледный, белки глаз покраснели, а движения заторможены. Что со мной?

Ах да, я умер. А тебе наплевать. Тебе главное читать мои отчеты. Но ты не оставил мне другого выбора. Скотина.

⠀

3 дня 5 часов 42 минуты

Я пытаюсь прожить без этого проклятого дневника так долго, как могу, но он зовет меня. Лежит и сверкает своими белыми, неисписанными страницами. Кто-то должен его заполнить. И этот кто-то - я. Я должен их его заполнить. Я обязан.

Все телепередачи стали унылыми и неинтересными. Раньше я упивался всеми этими голосами, модой. Все эти люди были моими кумирами и объектами подражания. Я одевался и говорил как они. Но теперь они перестали быть кем-то. Теперь они лишь плоская картинка, застрявшая в пространстве и времени. Они уйдут - их забудут. А фильмы? А фильмы стали слишком нереальными и противными. От них несло ложью. Каждое слово, каждый звук был неискренен, наигран. Все истории - придуманы. Их не было. Их не будет. Они тоже жертвы времени.

А я?

Я настоящий, или тоже наигран? Придуман чей-то безумной, исцарапанной психикой? Может я и не существую, а просто нахожусь у кого-то в воспаленных мозгах и тихонько переливаюсь оттуда на бумагу, а затем переселяюсь в такие же исковерканные разумы других людей?

⠀

3 дня 15 минут

Я вновь пытался это сделать. Нет, веревку я уже пробовал, только потерял бы кучу времени, вися под потолком и раскачиваясь как игрушка на стекле дальнобойщика. Нет, я набирал ванну и резал себе вены. Я час лежал в багряной от моей крови воде, а перед моим взором кружился мир. Но я не умирал, а кровь все текла и текла. Когда же я понял, что это бесполезно, я ушел под воду с головой.

Результат очевиден.

И все время хочется спать...

Я ничего не делаю. Я просто сижу и ничего не делаю. Иногда беру ручку и пишу эти строки, но в остальное время...
Пришли Они. Я не знаю, кто это, но они стоят прямо напротив меня. Они появились из ниоткуда, просто так. Я лишь моргнул, а они уже здесь. Или я уснул!

Они говорят, что так нельзя.

Они говорят, чтобы я больше не пытался покончить с собой.

Они говорят, что им плевать на меня, но так я могу привлечь слишком много свидетелей, а им этого не нужно.

Они говорят, что мне этого не нужно.

Они говорят, что я обязан закончить то, зачем меня вернули.

Они говорят, что им плевать на дневник.

Они говоря

⠀

10 августа

2 дня 13 часов 5 минут

Я вырубился. Мне так сильно хотелось спать, что все это я писал на автомате, не понимая значения того, что я написал. Они наверно говорили еще, но я не помню. Я спал.

А может это все сон? И я не вешался, не умирал, не делал ничего этого. Я просто проснусь в своей постели, рядом со мной будет тихо дремать Мария, а потом я встану, позавтракаю и пойду на работу. Все хорошо и все будет хорошо.

Но есть одно но!

Если ты умираешь во сне, то ты либо умираешь и наяву, либо ты просыпаешься.

Я умирал?

Да.

Проснулся?

Нет.

Значит одно из двух: это реальность и не сон, либо...

Либо я умер и это мой ад.

⠀

2 дня 12 часов 43 минуты

Я так и не описал своих гостей. Их было трое и все они разные, но на всех были одинаковые белые маски - простые окружности с прорезями для глаз. Один был одет в темно-оранжевый мясницкий фартук с голубыми пятнами. Он был не высокого роста, но на лице была большая, огромная маска, которая не давала рассмотреть его прическу. Второй был высок и одет в черный костюм тройку. Он был бы слишком интеллигентен, если бы не большие нечесаные и немытые патлы, свисающие из-за маски. А третий был среднего роста, но чуть выше меня, полноват, одет во что-то белое и мешковатое, а сам был лыс как колено. И все они говорили. И я их слушал.

Как я хочу спать. Как я хочу спать. Как я хочу спать!

⠀

2 дня 7 часов и 5 минут

Я долго думал и решил выйти из дома. Я больше не могу сидеть в этой затхлой, вонючей квартире. Может из-за всей этой духоты и тянет так сильно в сон, что засыпаю прямо на ходу.

Далеко я не пойду. Здесь неподалеку есть магазинчик. Туда и наведаюсь. А потом сяду в парке.

Но нет, не проси. Тебя я с собой не возьму. Ты останешься здесь гнить в этой комнате. Ничего, переживу, раз я умер.

Я не марионетка!

Я человек!

Хотя, я уже сомневаюсь в этом...

⠀

11 августа

1 день 3 часа 1 минута

Это был ужасно долгий день.

Ты приручил меня к этому, подсадил меня на изливание своих чувств и мыслей на бумагу. Это как наркотик. Ты теперь часть моего мозга, часть мое сущности. Часть моей души. Вот почему ты тоже попал вместе со мной в этот ад. 

Если конечно это ад. И я почти в этом уверен.

Я не могу больше переносить все эти воспоминания в себе. Но все по порядку, я все еще живой человек.

Я совсем забыл как выгляжу, и придя в этот маленький магазинчик перепугал этих старых обрюзгших старух, что всегда там обитают. Я утонул в оскорблениях и лжи. Они видели во мне либо бомжа, либо алкаша, а потому гнали из этого магазина своими клюками и матерщиной. А ведь их всех я знал, и они знали меня. Мы живем в одном доме. Мы взрослели вместе, но только по-разному: я рос, они увядали. Я каждый день здоровался с ними, я всегда помогал им, то сумку дотащить, то трубу починить.

Я помнил их. Но они не помнили меня.

Поэтому я и ушел из магазина.

Наверное, люди сторонились меня, а может и вовсе не замечали, но я не знаю этого. Я хотел спать. Я хотел спать, пока шел к парку. С хотел спать, когда садился на лавку.

Я всегда любил этот парк, любил играть в нем в детстве, гулять с друзьями и тайком от мамы с папой пить пиво., любил водить туда Марию, когда мы только еще встречались, любил просто посидеть после трудного рабочего дня... Но теперь он больше не был парком. Он был местом, где деревья стенают от боли, где цветы заставляли работать как клумбы, а траве не давали расти, вырывали и убивали. Это был мир боли. Или это я сам стал миром боли для всех вокруг.

Но я хотел спать, и я уснул.

Проснулся я в камере вытрезвителя. Видно забрали, подумав, что я еще один алкаш.

Здесь я просто потерял время.

Я просто теряю время.

⠀

12 августа

3 часа

Все время я просто спал. Я спал всю ночь и весь день. Я все это время, все эти пять суток просто терял время. 

Ничего не происходило. Ничего. Видно, я не справился с задачей. Но я хочу умирать? Я умер! Слышишь? Я умер! Я не ем и не пью. Я могу вообще не дышать, но тогда начинает болеть голова. Во мне бесконечное количество крови, она все время течет, а раны затягиваются.

Они грозились что-то сделать. Пытались меня подстегнуть, но я не помню этого. А если я этого не помню, то этого никогда, слышишь, никогда не было. И не будет, если я этого не запомню.

Или не запишу в тебя, засранец.

⠀

1 час

Я не знаю, почему именно час. Я не знаю, сколько сейчас времени. Все часы в доме остановились в момент моей смерти... Времени для меня больше нет. Есть только отсчет. И отчет...

А может тебя порвать или сжечь? Раз уж я не могу убить себя, то я убью тебя. Ведь есть возможность, что это все ты делаешь! Ты! Ты! Ты! А когда я закончу, то покончу со всем этим кошмаром, что ты наворотил в моей жизни и не жизни.

Но я не могу... Это моя память, моя жизнь... Я не могу убить ее. Это все что от нее осталось.

⠀

10 минут

Они пришли. Снова. Я знал, это произойдет, им осталось совсем чуть-чуть. Что же они скажут?

И почему мне не хочется спать?

Они говорят, что я не справился. Ха! Я это уже знаю.

Они говорят, что я еще могу успеть.

Что успеть? И что ждет меня, если не сделаю?

Они говорят, что навсегда оставят меня таким. Нет, не таким. Все будет в три раза хуже, чем было.

Я не хочу! Я не хочу! Я не хочу! Но что я должен?

Они молчат и ждут. И я только сейчас понял, что должен сделать.

Я должен сделать то, на что не решал все эти пять дней. Я должен убить то, что держит меня здесь.

Я почти догадался тогда... Я должен убить свое прошлое.

Я убил тогда лишь оболочку, но не убил себя. Ты - это и есть я.

Но я не могу! Не могу тебя убить!

Да, я могу убить себя. Я уже это делал, но сейчас нужно доделать это до конца. Стереть последнее упоминание.

Осталась минута. Я знаю, ты сейчас читаешь эти строки. Но ты проиграл. Я больше не раб твоих фантазий.

И я обращаюсь к тебе, а не к дневнику.

Да/Нет

Пятнадцать минут. 

Работать. Исправно. Исправно. Исправно. Брак. Исправно. Брак. Часы.  

Десять минут. 

Работать. Исправно. Исправно. Брак. Работать. Брак. Исправно. Часы. 

Пять минут. 

Работать. Исправно. Исправно. Исправно. Брак. Работать. Исправно. Исправно. Исправно. Работать. Работать. Работать. 

Сигнал. 

Конец. Лента – стоп. Инструмент – место. Одежда – шкафчик. Одеться. Конец. Домой. 

Толпа. Толпа. Ожидание. Толпа. Часы. Толпа. Проходная. Карточка. Двери. 

Холодно. Домой. Асфальт. Дорога. Фонари. Автомобили. Асфальт. Люди. Повернуть налево. Асфальт. Лестница. Метро. Толпа. Часы. Толпа. Домой. 

Эскалатор. Вагон. Люди. Люди. Толпа. Реклама. «Новый пылесос в дом радость принес». Красиво.  Ту-ду-ду ту-ду ту-ду. «Что кошки кушают в обед – конечно корм «Счастливый Кэт»? Приятная музыка. Улыбки. Киса. Мило. Мило. Киса. Мигание света. Страх. Тряхнуло. Страх. Кошка. Мило. Красиво. 

Остановка. Люди. Давка. Домой. 

Эскалатор. Полицейские. Осмотр. Хорошо. Домой. Турникет. Лестница. Улица. Воздух. Холодно. Домой. Фонари. Дома. Асфальт. Магазин телевизоров. Что кошки кушают в обед – конечно корм «Счастливый Кэт». Дома. Поворот налево. Дома. Продуктовый. Магазин телевизоров. Спортинвентарь. Дома. Ту-ду-ду ту-ду ту-ду. Перейти дорогу. Фонари. Аптека. Продуктовый. Магазин телевизоров. Новости. Фонари. Парк. 

Холодно. Домой. Скорей. Сериал. Часы. Сериал.

 Что кошки кушают в обед – конечно корм «Счастливый Кэт».

Парк. Насквозь. Дорожка. Фонари. 

Ту-ду-ду ту-ду ту-ду. Что кошки кушают в обед – конечно корм «Счастливый Кэт». Заела. Приятная музыка. Ту-ду-ду ту-ду ту-ду. Поставить на телефон. Потом. 

Парк. Ту-ду-ду ту-ду ту-ду. Дорожка. Фонари. Накрапывает. Холодно. Ту-ду-ду ту-ду… Таран-тан. Не так. Другая музыка. Неопределенность. Люди. Парк. 

Музыкант. Играет. Песня. Странно. Грустно. Музыка. 

- И в жизни нету веселей, чем вместе убивать друзей ума и тела, там внутри, скорее, ну же, посмотри. Их думами зовут, бывает, но я про разум говорю, он знает. Он спит, он дремлет под горой, твоей безжалостной игрой… 

Грустно. Люди. Крики. Возмущения. 

Часы. Сериал. Домой. Скорей. 

Музыкант. 

- Проснись, о разум, где же ты, в тебе нуждаемся все мы. Открой нам дверь, скажи нам час, заставь же ты подумать нас. Ты счастлив, милый человек? И счастлив ли твой серый век? 

Крики. Визги. Сирена. Тревога. Сирена. Полиция. 

Домой. Сериал. Домой. 

Парк. Ворота. Дома. Асфальт. Скорее. Нет. Сериал. Счастье. Сериал. Улыбки. Киски. Мило. Счастье. 

Грустно. Тан-таран, таран-тан-тан таран, тан-тан. 

Нет. 

Проснуться? 

Нет. 

Асфальт. Дождь. Мокро, холодно. Асфальт, фонари, пустота. Одиночество. 

Что? 

Асфальт, поворот, дом. Дверь. Ключи в кармане. Рука застряла. Ключи. Пальцы дрожат. Ключи на асфальте. Ключи. 

Нерешительность. Неужели? 

Одиночество.

Ключи. Замок. Повернуть, войти. 

Одиночество. Темнота. Тишина. 

Слезы. Дождь. Ветер. 

Неужели? 

Дом. Мокрый плащ, снять. Гостиная. Старое кресло, телевизор, громкость, сериал, экран  – счастье.

Брак? 

Экран. Телевизор. Сериал. Громкость. Одиночество. Темнота. Пустота. Внутри. Слезы. 

Исправно?