все домашние задания 7 ответы

Ответы на вопросы дорогих читателей

В предыдущем посте вы задавали вопросы в комментариях. Вот, вроде бы, постарался на все вопросы ответить.

Какой процент учеников стремится к знаниям, то есть учится не из-под палки, а потому что хочется?

В среднем в классе на 35-40 человек до 5 реально заряжены на учебу. Но к девятому классу парочка из них может устать быть отличниками, глядя на соседа Васю-троечника, которого за эти же самые тройки дома не ебут, и жизнь его при этом никак не меняется. Опять же статистика зависит от многих факторов: от школы и ее контингента, от доли «умных распиздяев», которые делают минимум, чтобы не напрягаться, но учат то, что им реально нужно, и потому поступают туда, куда хотят, и многих других. По грубым подсчетам в школе от 12,5% до 15% тех, кто заряжен на учебу.

Если какая-то разница, как учились мы в 90х и как учатся нынешние дети?

Есть. Тут можно бы даже целую статью накатать. Пока расскажу кратко. Есть как плюсы, так и минусы — начнем с них.

Дети стали более мягкие и нежные в дурном ключе, чем-то похожи на общество элоев из «Машины времени» Герберта Уэлса. Я вижу часто инфантильных детей, которые не имеют мотивации и полные безразличия к происходящему вокруг. Они во многом не самостоятельные, например, есть те, кто не умеет заправлять одеяло в пододеяльник. Родители полностью оберегают их столкновениями с какими-то трудностями и самостоятельным их преодолением.

Но этому есть объяснение. Суровые времена рождают суровых людей, как говорят нам мудрые волчьи паблики. Мотивация некоторых детей девяностых была обусловлена тяжелым временем: хочешь не хочешь, а надо как-то крутиться и выживать, когда твоего батю турнули с завода и он забухал или вообще сидит. К учебе подстегивала мысль не пойти по его стопам. Сейчас же у детей есть все, что они захотят, а молодые родители, на долю которых выпало либо окончание девяностых, либо нулевые, в благородном порыве сделать детство своих детей «не таким, как было у них», делают только хуже. Эту идею отлично отражает фильм «Батя».

Но есть и плюсы. Современные дети осознают, что у них есть возможности добиться чего-то. У них есть уверенность (порой даже слишком самоуверенность) в себе. Меня радует, что дети лишены вот этой советской модели мышления «не жили бохато, неча и начинать».

P.S. Маленький минус добавлю: дети совершенно не умеют фильтровать базар и не думают, что надо отвечать за свои слова и поступки, так как имеют низкий шанс сейчас получить по соплям за свое поведение — тут же набегут родители и общественность защищать «онжеребенка», когда пора бы уже достать батин ремень.

Но есть ли талантливые дети?

Конечно, есть! Наверное, только они сохраняют во мне желание быть учителем. Я знаю детей, которые снимают видеоролики лучше, чем многие наши киношники. Я знаю детей, которые пилят какую-то компьютерную игру, похожую на Aurora 4x. Я знаю ребенка, который провел эксперимент и защитил работу в области зоологии.

Можно ли сказать, что сейчас дети как-то по-другому обрабатывают информацию в школе?Несомненно. Восприятие информации с развитием технологий сильно изменилось. Каждый год мы проводим исследование пятых классов и видим статистику, что у нас до 97% визуалов и 5-7% детей не слышат, что говорит учитель. Плюсов в этом я найти не могу, как ни старался.

Минусы. Детям стало тяжело сидеть даже 30 минут на уроке. Удерживать внимание дольше пяти минут — еще тяжелее. Рука тут же тянется за членом телефоном. Дети совершенно разучились читать. Задание «прочитайте параграф и ответьте на вопросы после него» становится неприступным бастионом. Даже если ты ему абзац с ответом выделишь, он его не найдет. Добавим сюда, что самой частой причиной ошибки на ЕГЭ является невнимательно прочитанное задание. Вы скажете, ну, может, учебник написан непонятно. За минувшие двадцать лет тексты в учебниках стали ну просто мега-примитивными. На мой взгляд, дети с детства привыкают к подаче информации в формате смартфона. Когда они открывают книгу, у них происходит в голове то же самое, как если бы на сайте поехала верстка.

А еще у детей очень низкий словарный запас. Я не говорю, что они должны знать уже настоебенившtе «ямщик сидит на облучке, в тулупе, в красном кушаке» - никто из нас эти слова, кроме «сидит» и «красном» не использует. Однако очень часто дети спрашивают самые обычные слова. Я часто слышу бедную речь, примитивную.

Действительно ли клиповое мышление не дает усвоить школьную программу? Нужно ли ее переделывать на новый лад?

Да, недостаток клипового мышления виден сразу. Сейчас дети имеют кучу знаний обо всем, но поверхностных, неполных. И тут две проблемы: они не собираются в общую картину мира, и дети не умеют применять полученные знания на практике.

Немножко воспоминаний деда: раньше были кружки авиамоделирования, радиолюбителей, спортивный туризм. Дети могли сделать и воздушного змея, и пугач, и арбалет, и паяльником спаять, и аккумулятор на свинец разобрать, а потом направить из него грузил. Могут ли сейчас что-то сделать современные дети? «А, зачем?» - спрашивают они. - «Можно же все в интернете купить».

Слишком рано родители дают своим детям телефон, чтобы их ребенок заткнулся и не мешал. От этого у детей не развивается критическое мышление, любознательность, они не умеют смотреть в глубь проблемы, видеть несколько уровней, интерпретировать.

Нужно ли менять программу? Тут сложный вопрос. Смотрите, что у нас получилось. Та самая советская педагогика, на которую все молятся, сформировалась в середине прошлого века. У ее основания стояли реальные ученые, которые хорошо понимали за свою науку. Какое-то время эта педагогика удовлетворяла потребности общества. Разумеется, как и любая наука или технология, она постепенно устаревала. Да, в 60х там что-то подкручивали, пока советская модель окончательно не устарела, а потом настали 90е и за ним 21 век. И видите ли, в чем дело: если раньше педагогикой занимались ученые, то потом ею занялись коммерсанты, и начали кто во что горазд придумывать новые технологии и переделывать наше образование, лишь бы финансирование дали. В итоге за двадцать лет мы получили то, что теперь все называют развалом образования.

Что теперь делать? Ну, государство пошло по самому очевидному и, наверное, логичному маршруту: вернуться к тому, что до этого работало — советскому образованию. Но потом-то надо что-то делать, придумывать что-то новое: нужны нормальные исследования, нужны умные ученые, уровня Выготского, Ушинского, Сухомлинского, а не банкиры типа Грефа и компании.

Существуют ли предемты, в которых зуммеры реально сильны, а не только клипы для тик-тока снимать умеют?

Ничего выдающегося я не заметил. Дети как дети: есть те, кто шарит в физике, химии, литературе, математике, и те, кто не шарит. Я раньше думал, что дети лучше меня освоят компьютер, будут с ним на ты. Но сейчас я вижу, что не все могут винду переустановить. Понимете, я — дед — не учитель информатики, а как-то сам научился и винду переставлять, и диск на логические сектора разбивать, и даже могу определить, почему возникают системные прерывания и какой драйвер их вызывает. А у многих, если комп сломался, все — будет без него сидеть, пока папа мастеру его не отнесет.

Действительно ли уровень образованности населения падает?

Да. Конечно, можно возразить, что это очередное стариковское бурчание «раньше было лучше» – я бы очень хотел заблуждаться, однако откуда такие выводы?

Прежде всего я оговорюсь, что у нас нет точного измерения уровня образованности населения, так как у нас постоянно искаженная картина в отчетах. И тем не менее:

Во-первых, некоторые школы имеют смелость проводить психологические измерения способности дети к обучению, и эти показатели достаточно низкие.

Во-вторых, мы берем этих детей с низкими показателями и смотрим на их семью. Практически во всех случаях это люди либо без высшего образования, либо с высшим «сто лет назад закончил факультит околовсяческих наук филиала Московской академии невидимой руки рыночка» образованием чисто ради корочки, работают не по специальности.

В-третих, начинаем изучать статистику, а что у нас вообще с высшим образованием в стране. А количество людей с дипломом падает, либо они идут на средне-специальное, либо бросают, либо уезжают из страны по известным нам событиям.

В-четвертых, неплохо идет кампания по оболваниванию населения. Как-то незаметно из сетки телевещания пропали такие винрары, как «Клуб кинопутешественников», «Непутевые заметки» (сравните их качество с нынешним сблевом «Орел и решка»), передачи с Дроздовым, «На ночь глядя» и «Школа злословия», «Галилео» на худой конец. Некогда серьезная передача «Здоровье» с Еленой Малышевой ебанулись в край и начали крутить треш. А теперь посмотрим, чем теперь занята сетка Главного канала страны.

В-пятых, уже даже закон об образование четко говорит, что мы выполняем воспитательную функцию, а уже потом все остальное.

Раскрой, пожалуйста, тему «домашнего» образования. Есть ли шанс у ребенка получить корки, если его обучение было полностью домашним?

Что подразумевается под «домашним» образованием? Есть надомное обучение, когда по состоянию здоровья учителя ходят домой к ученику, и есть семейное обучение, когда родители сами учат сычика, а он потом приходит в школу сдавать промежуточные контрольные и экзамены. В нашей стране эти практики не редки, дети спокойно учатся, приходят на экзамен и сдают его — никто палки в колеса не ставят: нет сыча в классе и слава богу, нечего терпеть этот треш. Скажу по секрету, лишь бы министр не услышал, при должной ответственности к ЕГЭ можно подготовиться самому: ютюб, онлайн школы, репетиторы — что хочешь.

Что сейчас с буллингом в школе?

С ним все хорошо. Как в любом коллективе приматов, он есть. Все зависит исключительно от контингента учеников и распиздяйства школы. Тут важно, чтобы классный руководитель и родители пресекали подобное поведение с начальной школы, но видители в чем дело, набирают обороты случаи, когда учителя и дети жалуются на очередного Джимми Хопкинса, а его родитель защищает поощряет такое поведение. Мой совет очень не понравится любой школе: если проблема не решается — идите в суд: снимайте побои, смещения позвонков, заручитесь поддержкой свидетелей, не пасуйте и не стойте в стороне. Объединитесь и заставьте законным путем родителей булли выплатить 50 или 100 Ярославлей.

Расскажи советы выживания для педагога?

1. Недоверяй никому. Администрация продаст тебя при первой же возможности, чтобы прикрыть свою жопу. Родители будут трактовать твои слова вкривь и вкось. Дети по глупости или паскудности сдадут тебя со всеми потрохами. Держи дистанцию и думай, что говоришь.

2. Коллеги будут стучать на тебя. Ради лулзов можешь попробовать прием Тириона Ланистера, когда он стал десницей короля: скармливай каждому преподу ложную информацию, а потом смотри за какую тебя вызовут на ковер, так узнаешь стукачей. Однажды меня так дернули к директору, а ему прямо заявил, что специально сказал, что не сделал работу, чтобы узнать, кто меня сдаст. Выражение лица было бесценно.

3. Не устраивай истерики и не грозись увольнением. Если реально хочешь уходить — уходи внезапно и молча. Иначе запишут в чмошники.

4. На тебя всегда будут взваливать кучу левой работы, от которой не отвертеться. Платить за нее, конечно, не будут. Ищи способы, как выторговать ништяки или повернуть ситуацию в свою сторону. Нужно директору что-то очень важное и срочное — торгуйся на отгул. Направили на какую-то работу — используй ее, чтобы загаситься от другой.

5. Не изменяй своим принципам. Будь честен с детьми и требуй честности в ответ. Всегда будь принципиален. Не хочешь, чтобы дети курили в школе – сам не кури в школе. Пообещал за что-то пятерку — выполняй обещание. Пиздюк может быть конченным уродом, но уважай даже его. Детям очень не хватает того, кто будет к ним относиться по-человечески.

6. Не бойся признавать ошибки. Если дети заметили, что ты где-то ошибся, - похвали.

7. Иногда детей нужно просто выслушать. Не морализаторствуй, не обесценивай — просто посочувствуй. Иногда нужно просто забить один раз на 40 минут на урок, выползти из-за своего стола, сесть перед ними на стул и просто послушать, что их волнует.

Кто приходит на смену старшему поколению?

Разные люди. Очень разные. Но у многих один жирный плюс — они умеют налаживать контакт с детьми.

Как повлиял КОВИД?

Есть отдельная статья у меня.

Если вы всем не довольны, почему не сделаете забастовку — не уволитесь все разом.

Ах, эти мечты-мечты. Как же все просто выглядит с дивана: в один прекрасный день все учителя, как один, взяли и не вышли на работу. Люди в шоке, а нечестная на руку власть поджала губы и начала посыпать голову пеплом, мол, уели нас эти учителя.

Многие так заблуждаются как раз из-за нашего кривого образования, ведь в учебнике по истории написано же все просто: какие-то люди в один прекрасный день проснулись и просто свергли короля во франции, как будто за хлебом вышли. И нет объяснения природы любого оппозиционного движения.

Во-первых, я уже ранее писал, что за этот учебный год школы России лишились ¼ преподавательского состава. Это, чтобы вы понимали, минус целый этаж учителей. Это ли не серьезный жест со стороны учителей, или мы опять как-то не правильно бастуем опять?

Во-вторых, любой протест учителей хиреет из-за наличия штрейхбрейкеров. Ну, уволилась ¼ часть состава — их часы просто раскидали по тем, кто остался. И шоу продолжается.

В-третьих, ушел-то кто? Тот, кто против этого бардака, а на его место взяли как раз идейного системного учителя, который будет исправно вести Разговоры о важном.

Нет, я не хочу пафосно заявлять, что выполняю какую-то великую миссию перед детьми. Я, как могу, стараюсь делать свой маленький вклад, подсовывая кнопки под толстые жопки чинуш: спустя рукава провожу эти разговорs, вместо учеников заставляю нейросети писать эти патриотические сочинения — стараюсь как-то снизить влияние пропаганды на их умы.

В-четвертых, а что жрать-то? Классно с дивана раздавать советы «Иди бастуй, че ты как раб», ведь ты даже не задумываешься о судьбе этого человека. Когда хочешь выразить свою непреклонную позицию хлопаньем двери, нужно всегда иметь план, куда пойти. Понятно, что дальше дорога в школы будет закрыта. А если это маленький городок, где вообще нет работы? Как сильно голодная смерть учительницы повлияет ситуацию в образовании.

В некоторых регионах России вообще школ нет. Дети выкладывают слово «Школа» на снегу своими телами, чтобы привлечь внимание. И ничего. Ну, родителей обвинили в непатриотическом поведении.

Хочу поблагодарить всех, за то, что читаете мою писанину, и обсуждаете со мной. Я надеюсь, это хоть немного поможет вам и вашим детям.

Дэн Абнэтт, "Биквин: Покаяние" глава 6 + глава 7

Вот и следующие серии подоспели, я еще картинку ганкаттера добавил для разнообразия.

Глава 1-я: http://joyreactor.cc/post/4953116

Главы 2-3: http://joyreactor.cc/post/4954326

___________________________________________________________________________

ГЛАВА 6

Личное дело

На следующей неделе на Королеву Мэб обрушился сильный шторм — чудовище, пришедшее с гор, несколько дней хлестало город своими порывами, грохоча ставнями и раскручивая флюгера. Мы держались особняком в доме под названием «Бифрост», ставшим нашим своеобразным штабом. Мы с Эйзенхорном расстались с компанией Крукли на хорошей ноте после ночи в «Двух Гогах», пообещав вернуться, и я добилась некоторого взаимопонимания с Фредди Дэнсом. Он казался заинтригованным проблемой ключа к шифру и обещал подумать над этим, если я решу вернуться и навестить его. Унвенс казался настороженным, но признал, что его другу будет полезно занять свой разум интересной головоломкой. Несмотря на шторм, Эйзенхорн поручил Нейлу и Смертоносу наблюдать за Дэнсом, чтобы узнать его привычки и распорядок дня. Они не должны были выпускать его из виду.

 «Бифрост» располагался в районе Толлтауна, к западу от Фейгейта, где прекрасные особняки и жилые кварталы потускнели от испарений близлежащих мануфактур Фарек Танга. Дом был прекрасным, огромных размеров, с достаточным местом на крыше, чтобы разместить ганкаттер Медеи.

(рисунок - Ганкаттер)

Думаю, когда-то он был жилым домом для многих семей. Целые этажи дома, некогда бывшие красивыми квартирами, опустели. Нейл обезопасил это место, установив повсюду автоматические турели, а Эйзенхорн оградил его изнутри и снаружи защитными гипероберегами. В итоге место стало настолько безопасным… насколько и любое другое место для нас.

 Здесь не было, все просто и функционально, но без индивидуальности. Это никогда не могло бы стать домом. Скорее отель, который мы могли покинуть по первому требованию и без сожаления. Эйзенхорн, как я догадалась, нигде не обживался надолго и привык обрубать хвосты и скрываться.

 Пережидая бурю в невеселом салоне «Бифроста», я думала о Мэм Матичек и ее замечании о том, что Санкур похож на хламовник Старой Терры, чердак с интереснейшим завалом диковинок. У меня не было опыта посещения миров за пределами Санкура, но и Медея, и Эйзенхорн отмечали то же самое. Здесь были замечательные уцелевшие вещи, собранные вместе в виде словесной памяти и материальных артефактов, так много от Старой Земли и зари человечества, как будто Санкур был стоком, вокруг которого кружилась и оседала грязь человеческой культуры. Я знала, что «Бифрост» — это имя из древнего терранского мифа, из легенд Иггскандика, и обозначало оно мост между мирами, перекинутый через пустоту между материальным миром и божественным царством. Это показалось мне странным, ведь оно описывало именно то, что мы искали. Я подумала, не может ли «Бифрост», по странному стечению обстоятельств, оказаться дверью или мостом в Город Пыли. Быстрый осмотр разочаровал меня. Как и все в Королеве Мэб, включая меня, ничто не соответствовало своему названию. Истина была написана облупившейся краской на погрузочной платформе позади дома: «Би[охимическое]бр[атство]Ю[жного]Т[оллтауна]» (Bi[ochemical] Fr[aternity] O[f] S[outh] T[alltown] – игра слов английского языка – прим.перев.). Название было составлено из букв, оставшихся читаемыми на стене.

 — Как ты будешь проверять ключ мистера Дэнса, если он составит его для вас? — спросила меня Медея. Она только что принесла мне на завтрак кофеин и сладкие печеные булочки рода на завтрак. Она была одета в простой белый халат и брюки, но руки, как всегда, были в красных перчатках. На смуглой коже ее щеки осталось пятно сахарной пудры. Дождь хлестал в высокие окна, заставляя свет мельтешить, как будто мы находились за стеной водопада. Было очень рано, еще темно, прошло трое суток после проведенной ночи у Ленгмура и в «Двух Гогах». И все эти ночи я спала лишь урывками из-за темных, просачивающихся в душу снов.

 Я показала ей, открыв блокнот, купленный накануне.

 — Ты записала это по памяти? — спросила она, читая.

 Так и было. У меня хорошая память. Не совсем эйдетическая, как у старого наставника Мурлиса в Непостижимом Лабиринте, но он научил меня приемам вспоминания и ассоциативных связей. Я подробно изучила обычную книгу, пока она была в моем распоряжении, и сумела воспроизвести точную копию нескольких первых страниц, хотя не знала ни одного из символов, которые рисовала. Я показала их Эйзенхорну, думая, что, возможно, он их узнает. Они казались частично цифровыми, и я подумала, что они могут быть связаны с бинариком, инфо-жаргоном таинственных Адептус Механикус, но Эйзенхорн заверил меня, что они не похожи ни на один бинарик из когда-либо виденных им и ни на какой-либо другой известный ему язык.

— Я покажу их мистеру Дэнсу, — сказала я, — и посмотрим, сможет ли он разгадать смысл.

 Медея поджала губы и кивнула.

 — А если он сможет? — спросила она. — Если он придумает ключ, который сработает? Ты напишешь остальное по памяти?

 — О нет, — сказала я. — Это выше моих сил. Это все, что я могу восстановить.

 — И что тогда?

 — Тогда, если он сможет расшифровать их, нам понадобится оригинал.

 Медея посмотрела на меня с озорством.

 — И как, моя дорогая Бета, мы можем заполучить его?

 Я пожала плечами. 

— Так же, как и в первый раз, — сказала я. — Я украду его.

 — У Гидеона?

 Я кивнула.

 — Я думаю, ты способна на великие дела, Бета, но это звучит маловероятно.

 — Не знаю, — сказала я. — Возможно, пришло время вырваться из лап жестокого еретика и его приспешников, которые держат меня здесь в заточении, и сбежать обратно в безопасное место к храброму инквизитору, предложившему мне спасение.

 Медея рассмеялась. Мне всегда нравился ее смех.

 — Собралась обмануть его? — спросила она. —  Притвориться, что ты ему верна?

 — Что такое верность в этом городе? — спросила я. — Кроме того, это будет лишь еще одна функция. Актерская игра. Я этому хорошо обучена, и успешно сыграла уже немало ролей.

 Медея покачала головой.

— Гидеон проверит это за секунду, — сказала она. — Он легко прочитает тебя.

 — В разуме нулевой особо не покопаешься, — ответила я.

 Она задумалась над этим. Я откусила кусочек от горячей роды.

 — Не делай этого, — сказала она, — не пытайся. Сначала посоветуйся со мной или Грегором.

 Когда она ушла, я подошла к стеллажу и взяла оружие — салинтер и кутро — чтобы немного потренироваться. 

 — Ты так похожа на другую себя, милая вещичка, — сказал Черубаэль.

 Я повернулась и увидела его. Думаю, он был там с самого начала. Он левитировал, покачиваясь в углу комнаты в цепях, свисающими с его скрюченных лодыжек, как потерянный воздушный шарик. От него исходил слабый и постоянный звук, некое дребезжание, как от перегорающей лампы дневного света.

 — Ты имеешь в виду мою мать? — спросила я.

 — Я знаю, что я имею в виду, — сказал он. — Мать, другая, как скажешь. Ты храбрая и безрассудная, прямо как она. Она мне нравилась.

 Он усмехнулся, но он всегда усмехался. Не верилось, что его растянутое лицо могло расслабиться.

 — Ты ей нравился? — спросила я, совершая тренировочные взмахи кутро в воздухе.

 — Конечно, нет, — сказал он. — Я никому не нравлюсь.

 Его висящие цепи слегка подрагивали.

 — Тебе что-нибудь нужно? — спросила я.

 — Много чего, — сказал он. — То, что никто не может мне дать. Свобода. Покой. Освобождение. Свежая рода.

 — Могу предложить роду, — сказала я, кивнув на тарелку, оставленную Медеей.

 Черубаэль похлопал свой татуированный, обвисший живот когтистой рукой и покачал головой.

 — Они мне не заходят, — сказал он. — Не с моей... нынешней комплекцией. От масла в выпечке у меня газы.

 — Да уж, это сделало бы тебя действительно ужасным, — сказала я.

 — Я знаю.

 — Тогда... ты не занят? — спросила я, откладывая кутро и пробуя салинтер.

 — Нет, — сказал он, слегка потягиваясь. — Я ожидаю. Всегда ожидаю. Таков мой удел. Жду инструкций, заданий. Я жду, когда меня призовут и используют. А пока я слоняюсь и размышляю.

— О чем?

 — Ты не хочешь знать, милая вещичка.

 — Говоришь, тебе скучно? — спросила я.

 — Всегда. — промурлыкал он. — Мне было скучно всегда. Я не представляю, как ваш вид тратит столько времени, учитывая столь короткий срок жизни. Лично я всегда занят, всегда то да се. Когда я свободен, я имею в виду. Когда мое время и воля принадлежат мне.

 — Что ж, мне жаль это слышать, — сказала я ему.

 — Я знаю.

 Я снова услышала, как задрожали цепи, и увидел, как он медленно повернулся, чтобы покинуть комнаты, как детский потерянный шарик, пойманный сквозняком.

 — Тогда прощай, — сказала я.

 Он остановился и оглянулся на меня. Я знала, что он был бесконечно опасным существом, хотя в нашей компании его воспринимали скорее как странного домашнего питомца. И Медея, и Гарлон говорили, что после миссии на Гершоме Эйзенхорн стал командовать Черубаэлем абсолютно, как будто дух демона полностью подчинялся воле инквизитора. Его кажущаяся робость позволяла забыть о том, каким ужасом он являлся.

 — О, — сказал он. — Я кое-что вспомнил. Я видел твоего товарища.

 — Моего товарища?

 — На днях, когда таскался по одному поручению. Я видел его на ступенях Катакомб Святого Ноденса в Роупберне.

 — Кого ты имеешь в виду, Черубаэль? 

 Он поднял правую руку и рассеянно помахал ею.

 — Этого человека. Твоего человека. Я не силен в именах. Рендер, не так ли?

 — Реннер? Реннер Лайтберн?

 — Точно. — сказал он. Парня из Курстов. Он теперь там попрошайничает. Это стало его жизнью. Бедняга, со всеми своими бедами. Мне кажется, что он еще более проклят, чем я.

 Он посмотрел на меня. Его глаза вспыхнули.

 — Это была шутка, — сказал он.

 — Я знаю, — сказал я. — Ты уже почти освоил чувство юмора.

 — Я много учился. — ответил он. — У меня много времени. В любом случае, я подумал, что тебе будет интересно. Ты ведь искала его, не так ли?

 — Он все еще там? — спросила я.

 — Ты имеешь в виду, сейчас?

 — Да, даемонхост.

 Он задумчиво наклонил голову и понюхал воздух.

 — Да. — сказал он.

 Шторм не ослабевал, и дождь все еще омывал рокрит, когда я вышла на улицу. Было рано. Я сообщила Медее, куда иду, что, возможно, нашла Лайтберна.

 Она вздохнула. Я поняла, что она считает возобновление общения плохой идеей, но она также знала, что я не позволю себя отговорить, и лишь попросила вернуться к полуночи.

 — Что-то должно произойти? — спросила я.

 — Если повезет, будут ответы. — ответила она.

 Я шла до Двору Элохима, радуясь, что не забыла надеть плащ с капюшоном. Дождь был яростным, ветер взметал мусор и расшвыривал его по сторонам. Ставни громыхали в петлях, лавочные вывески взвизгивали, раскачиваясь на цепях. Заведения были закрыты, а улицы пусты. Уже рассвело, но буря накрыла город сумерками, и мрак никак не хотел рассеиваться. Обычно в это время город просыпался, магазинчики открывали свои двери, залы ресторанов шумели утренней суетой, а люди отправлялись на работу или молитву. Я прикинула, что еще один день шторм удержит горожан дома, а большинство контор останутся закрытыми. 

 Я надеялась поймать транспорт у Двора Элохима, но там никого не было, а стоянка на западной стороне залитой водой площади пустовала. Извозчики, оставшиеся без клиентов из-за непогоды, ретировались в общее депо, чтобы заварить кофеин, посидеть у печек и пожаловаться друг другу на потерянную прибыль.

 Вместо этого я перешла под виадуком на Хартхилл Райз, спрятав лицо, пробралась по узким переулкам и достигла квартала Роупберн как раз вовремя, чтобы успеть на трамвай, направлявшийся вниз по проспекту. Трамвай был старый, как и все в городе, выкрашенный в синий и белый цвета и обшитый медью. Его выдвижной пантограф собирал электроэнергию с подвешенных на столбах проводов, периодически с шипением разбрасывая искры под проливным дождем. Теплый салон освещали люмены в абажурах над спинками сидений. Обычно это был битком набитый пригородный трамвай, но на этот раз я оказалась одним из двух или трех пассажиров, нахохлившихся и недовольных, а ворчливый кондуктор молча взял у меня плату и выдрал билет из своего компостера.

 Через окно я смотрела на мертвый, черный город, искаженный каплями дождя. Трамвай стонал и бормотал свою песнь под скрип рельсов.

 Я думала, что сказать Реннеру. Как воссоединиться с человеком, у которого украли все воспоминания о тебе?

ГЛАВА 7

Одним ночным днем…

О несчастном сброде, известном как Курст, известно, что это кающиеся, которых избегает городское общество. Их правильнее называть «обремененными», ибо каждый из них несет на себе бремя великих грехов или преступлений, за которые их прокляли суды Экклезиархии. На их плоти чернилами отмечается суть греха, и их изгоняют жить на улицах за счет подаяния, проводя остаток жизни в искуплении. Для этого они, не задумываясь о собственной безопасности, предлагают помощь всем нуждающимся, чтобы облегчить бремя. Они также могут брать на себя грехи и преступления других людей, освобождая их от ответственности. Это не делает Курста еще более проклятым: моральная ценность избавления другого человека от греха имеет больший вес.

По правде говоря, это означает, что они могут стать не более чем неоплачиваемыми наемниками, поскольку чем большее зло они берут на себя, тем большее искупление они получают. Считается, что они готовы сделать почти все для кого угодно.

Реннер Лайтберн сделал для меня многое. Он пришел ко мне, когда я была в беде, и сделал все возможное, чтобы защитить меня. Его собственным преступлением, как он со временем признался, был необдуманный поступок — защита латентной псайкерши, молодой девушки, от иерархов храма. Во мне, латентной анти-псайкерше, он увидел некую приемлемую симметрию, как будто мое спасение могло уравновесить его изначальный грех.

Позже я узнала, что его направила Мэм Мордонт, повелительница Непостижимого Лабиринта, которую я теперь считаю агентом Когнитэ. Реннер не знал, — да его это и не волновало — что работает ена темные силы, хотя на самом деле позже выяснилось, что нанявшая его Мэм Мордонт была вовсе не той Мэм Мордонт, а агентом инквизитора Рейвенора, выдававшей себя за нее. Доставив меня Рейвенору, воспоминания Лайтберна стерли, и он был возвращен на улицы города.

Независимо от его изначального преступления (которое я, надо сказать, весьма одобряла), он не заслуживал этого. Проклятый или нет, но он был стойким и отважным. С тех пор меня беспокоила его судьба. И я хотела лично поблагодарить его за содеянное, ибо в прошлый раз такой возможности не предоставилось. 

 С этими мыслями я пересекла под проливным дождем широкий бульвар Роупберн и подошла к Катакомбам храма Святого Ноденса. 

 Храм был старый, темный и очень простой, похожий на возвышающийся бункер Муниторума. В этот день его громаду едва можно было различить на фоне черноты небес. Перед ним была широкая мощеная площадка, где обычно собирались нищие, но на сей раз было пусто, если не считать нескольких выброшенных лохмотьев одеял, а дождь хлестал отовсюду с такой силой, что брызги снова пеной вздымались вверх. Я увидела фигуру в арке входа, боровшуюся с ветром в попытках закрепить ящики для пожертвований, прежде чем их унесет и разбросает по улице. Это был дьякон храма, который сказал мне, что во дворе видели нищих и Курстов, но несколько дней бури прогнали их искать себе укрытие. Он предложил мне поискать в арках под виадуком или, возможно, в богадельне, занимающей часть катакомб. Его явно озадачили моих расспросы.

Богадельня находилась в нескольких каменных ступенях сбоку от двора. Она была чуть больше, чем столовая, и наполнена запахом вареной капусты. Альмонер (раздающий милостыню – прим.перев.) и его помощник-служка готовили в сыром помещении какой-то скудный завтрак, а вокруг толпились обездоленные души, пришедшие не только для того, чтобы укрыться от ветра и дождя, но и за вожделенной миской еды. 

К тому времени я промокла до костей и был так растрепан, что сам походил на уличного нищего. Я спросила альмонера, не видел ли он кого-нибудь из Курстов в тот день, и он ответил, что видел некоторых, но Лайтберна по моему описанию не узнал. Думаю, для него все преступники и бродяги были одинаковы, они проходили мимо него в очереди за похлебкой, как однородная безликая масса.

Лайтберна там не было. Я подумала, не солгал ли мне Черубаэль, не разыграл ли он меня, отправив в бурю, как дурочку. Но он никогда не проявлял ко мне злобы — знаю, удивительно ожидать такое от демона, — так что казалось маловероятным ожидать от него подобного «розыгрыша».

Вместо этого я поговорила с некоторыми нищими и оборванцами. Несколько из них видели Курста тем утром, а двоим показалось, что они опознали Лайтберна по моему описанию. Изгои Королевы Мэб не воспринимают друг друга как безымянных и одинаковых, хотя я считаю, что это связано скорее с их постоянной настороженностью к незнакомцам, потенциальным опасностям и чужакам, посягающим на их территории.

 — Пришел человек, — сказал один из них. — Он сам был Курстом, и он забрал их. Это было сегодня рано утром.

 — Забрал их? — спросила я.

 — Он приходит каждые несколько дней, предлагает монету или еду тем, кто поможет ему с его бременем. Некоторые идут за ним, некоторые нет.

 — Как они ему помогают? — спросила я.

— Думаю, — сказал другой, — что они сражаются за него. Те, кто возвращаются, часто покрыты царапинами и в крови. Вот почему я никогда туда не ходил.

Я знала, что в городе существуют бойцовские ринги — нелегальные поединки со ставками или просто для развлечения. Меня не удивляло, что тех, кого использовали в этом подпольном порочном развлечении, набирали за несколько жалких монет или корку хлеба из нищих и бедняков. У города есть темная сторона, и неприятно встретить доказательства его бессердечной жестокости.

— Куда они ходят? — спросила я.

— В зал костей, так говорят.

Зал костей — это Оссуарий Святого Белфега, катакомба, где кости погибших во время Орфейской войны были переплетены, как прутья в ограде. Он находился на мостовой храма под колокольней и Старой Стеной Сожжения, и к тому времени, как я добралась до нее, хотя я и бежала, я снова промокла насквозь. Казалось, буря решила утопить город в воде и мраке.

Там были маленькие ворота, через которые я прошла, а за ними — узкий зал, погруженный в темноту и пропахший сыростью. За мрачными арками по обе стороны я разглядела первую из палат, в которой сортировали кости, старые кости погибших на войне, храбрые душ и трусов, перемешанные без различия. Как говорится в одной притче, все мы уравниваемся в конце концов, а добродетель всей жизни весит не больше и не меньше, чем пороки.

За каменным залом ступени спускались под землю, и я на ощупь пробиралась по ним. Здесь на стенах разрослись плесень и мох, а там, где каменная кладка была голой, она была отполирована, как стекло, кальцинированным потоком воды с поверхности. Это была граница, где живой город наверху заканчивался и превращался в мертвый погребенный фундамент, состоящий из рассыпавшегося в прах прошлого. Я ступала по обломкам и останкам корней города, по пластам спрессованных руин, на которых стоял город нынешний. Здесь покоилось прошлое, слои предыдущих Королев Мэб, превращенных в прах, на котором город строил и перестраивал себя, как изможденный тонущий пловец, пытающийся удержаться на плаву. Здесь, внизу, лежали сломанные вещи, вещи, которые никому больше не были нужны, забытые всеми. Мне казалось, что здесь можно найти все, что когда-либо было потеряно и забыто. Здесь, внизу, они оступились, упали, и лежали, скрытые от света дня.

Я надеялась, что Лайтберн может быть среди них.

С каждой ступенькой мне открывались затененные галереи костехранилища, где на каменных полках громоздились связки длинных костей, а на уступах располагались черепа табачно-коричневого цвета. Темнота была непроглядной, и во многих местах с потолка стекала вода, ведь дождь находит свой путь вниз во тьму так же верно, как и забытые вещи. Мне было интересно, сколько еще потребуется дождя, прежде чем эти каменные пустоты заполнятся.

Я приблизилась к другому туннелю склепа и пошла вдоль него. Вокруг никого не было, но железные колпаки фонарей вдоль стены были еще теплыми на ощупь, как будто их недавно потушили. Здесь пахло жиром, дымом водосточных труб, а также холодным запахом «ромы», этой пьянящей смеси лхо, которая сейчас была столь популярным излишеством.

Вскоре я услышала голоса. Я прижалась к самой глубокой тени стены и вгляделась в голубой мрак. Конечно, я сохраняла осторожность, поэтому захватила с собою четырехствольный пистолет в кобуре под пальто и запасные патроны на поясе. Гарлон Нейл, которого жизнь научила подобным вещам, настоял на том, чтобы никто из нас не выходил за стены «Бифроста» безоружным.

В комнате неподалеку, находилось семь или восемь человек, занятых болтовней перед концом рабочего дня. Один из них, пожилой офицер, судя по форменному пальто, прикреплял к шесту люминошар, чтобы освещать своим товарищам путь обратно на поверхность. В бледном отблеске шара я увидела остальных: бродяжку в фартуке, заполнявшую коробку травяными сборами, бинтами и коричневатыми аптечками, наверняка украденными из какого-нибудь медицинского кабинета; другую женщину, постарше и закутанную в сетчатую шаль, которая ложила вещи в побитое металлическое ведро; двух мужчин самого грубого вида, собиравших старые крюки, короткие ножи, дубины и тому подобное и закидывавших их в большой шкаф, очевидно, когда-то красовавшийся в монастырской келье, наполненный сурлицами, свечами и алтарными покрывалами. Третий мужчина, едва переступивший порог юности, протирал прикрепленные к стене меловые доски, счищая надписи, а четвертый, пожилой человек, устроившись на больничном табурете, помогал своим товарищам энергичными советами и наставлениями. Этот пожилой человек был ветераном и все еще носил свой залатанный плащ Милитарума. В его голосе слышался сиплый кашель и хрип «роматика», он набивал глиняную трубку каким-то смердящим куревом.

Последний, высокий и угрюмый обремененный с вытатуированными грехами на руках, был занят креплением железных прутьев к воротам. 

— Я не опоздала на представление? — спросила я на уличном мабисуазе, выходя на свет. 

Все они посмотрели на меня с удивлением и некоторым недружелюбием.

— Вам здесь не место, мисси, — сказала пожилая женщина.

— Это не место для тебя. — согласился старый солдат, поворачиваясь на своем табурете, чтобы окинуть меня злобным взглядом. — Проваливай. — Его глаза были остекленевшими, сонными от выкуренной «ромы».

Я увидела, как высокий обремененный напрягся и потянулся за спину, несомненно, за оружием. Стоило следить за ним особо внимательно.

— Но я хочу поставить пару монет. — сказала я невинно. — Разве не здесь проводятся игры?

— Ага, но ставки уже сделаны. — сказал юноша, все еще сжимая в пальцах грязную губку для доски. — Они ушли полчаса назад. Сегодня ставки окончены.

— Уже ушли? — спросила я. Я посмотрела на решетчатые ворота, которые запер садовник. — Я думала, это игра для зрителей.

— Нет, это испытание, — ответил юнец.  — Они входят по номерам и выходят под Лаймхоллом. И те, кто выходят первыми, — победители. На них и делают ставки.

— А кому повезет — тот хотя бы выходит живым, — усмехнулся старый ветеран.

— Заткнитесь, — прорычал обремененный, в его голосе слышался жесткий герратский акцент. Она явно не игрок. Посмотрите на нее. — Он уставился на меня. — Что тебе реально здесь нужно? — спросил он.

— Видели человека по имени Реннер? — прямо спросила я, поменяв подход, и в паре слов описала им Лайтберна.

— О, он здесь, — сказал ветеран. — Крутой парень. Заходил три раза, и каждый раз выигрывал тяжелый кошель.

— Вот почему он выбрал номер три, — сказала старуха с ведерком. В нем лежали разнообразные жетоны, вырезанные из пластиковых пластин, и на каждом из них было написано число.

— Реннер — наш чемпион, — согласилась другая женщина.

— Так он сейчас там? — спросила я, хотя уже знала ответ. Мальчик еще не успел стереть губкой все слова, написанные на досках, и я увидела имя Реннера, написанное мелом рядом с другими именами, каждое из которых имело номер и коэффициенты против них.

— А вот тебе тут быть не стоит, — прошипел обремененный. — Уходи, или мы тебе поможем.

Это была не самая страшная угроза, которую я когда-либо слышала, но угрожающим было больше его поведение, а не слова. Он сделал шаг вперед, отведенная рука напряглась для удара. Я заметила напряжение плеча, когда он приготовился к бою. Это была явно не первая драка в его жизни.

Я отключила ограничитель, прежде чем он успел продемонстрировать свой опыт. Холодная пропасть моей пустоты сильно ударила в них, растекшись по маленькой комнатушке. Как будто все тепло вокруг схлопнулось. Все они отпрянули в отвращении от не-бытия моей души. Даже тех, кто не обладает психической чувствительностью, аура парии может прилично шокировать, особенно когда она накрывает без предупреждения. Двое мужчин, собиравших оружие, сразу же убежали, но остальные не смогли или не осмелились проскочить мимо меня к выходу. Им претило прикасаться к тому, что было неприкосновенно, их буквально отбрасывало назад. Ветеран соскользнул со своего табурета, старуха всхлипнула и поднесла платок к губам, а паренек попятился назад к доске.

Обремененный был дезориентирован. Он замешкался, я схватила его за лицо и толкнула, одновременно поставив подножку. Он рухнул на спину. Отобрав нож, я придавила его грудь ногой.

— Куда они идут? — спросила я.

Никто из них не хотел мне отвечать, они были слишком обескуражены странным отсутствием, которое не могли осознать.

— Куда? — настаивала я.

— В подземелье. — заикаясь, ответил ветеран. — Внизу, в старых катакомбах.

Самая глубокая и самая старая часть оссуария.

— Это вроде соревнования? — спросил я.

— Правил нет, — сказал ветеран. — Это испытание. Находишь выход или теряешься в лабиринте.

— Но побеждает тот, кто первым найдет дорогу в Лаймхолл?

Он нервно кивнул.

— Есть ли там опасности? — спросила я. — Вы же не просто так вооружаете их.

— Ни в каких правилах не запрещено разбираться с соперниками во тьме. — сказала женщина в фартуке. — Это чистая борьба. И имейте в виду, там немало напастей. Сточные ямы. Ловушки. — В ее голосе промелькнула настороженность ко мне.

— Значит, первым в Лаймхолл любой ценой? — спросила я. — Что еще поджидает внизу?

— Кто знает? — пробормотал мальчик. — Но входят многие, а выходят горстки, это не объяснить ни ловушками, ни ножом в ребра.

— Они выходят в Лаймхолле? — спросила я.

— Мы сейчас туда собираемся. — сказал служивый, держа люминарный шест дрожащей рукой. — До их выхода минимум три часа. Игроки скоро соберутся встречать победителей.

Я задумалась, не направиться ли прямиком в Лаймхолл. Это было, возможно, в миле отсюда. Я бы смогла встретить Реннера там в случае его победы. Рискованно, учитывая, что игроки собрались на финишной прямой. Люди, делающие ставки на такие кровавые игры — не лучшая компания. Они могут быть вооружены или с охраной, и появление незнакомки могло бы их спровоцировать.

Внезапно выбор был сделан за меня. Мужской крик боли, далекий, но отчетливый, донесся из глубины через решетку ворот. 

Я была уверена, что это Реннер Лайтберн.

— Дай мне ключи. — сказала я обремененному. 

Беспомощный под моей ногой на его ребрах, он нехотя протянул связку ключей.

— И это. — сказала я военному, указав на осветительный шест.

— Нам нужен свет, чтобы найти дорогу назад. — сказал он озабоченно.

— Найдете другой. — огрызнулась я. — Зажжете лампу.

Я отошла от лежащего верзилы и отрыла ворота. Они висели на тяжелых петлях и открылись со скрипом, напоминающим далекое завывание. С шестом в руке я заглянула внутрь.

— Тебе нельзя туда спускаться. — сказала старуха.

— Придется нарушить пару правил. — было моим ответом.

На Сахалине ученики 4 класса избили одноклассницу за то, что она напомнила учителю о домашнем задании, били ногами по голове восьмером. Пострадавшая сейчас в больнице. В школе установлены камеры безопасности, но "они не работали". Сахалинцы горячо обсуждают тему, предлагают выпороть всех нападавших

Имеются ли химики в треде?

Будьте здоровы, пидоры