Чернобыль ч.10. Судьбы обречённых
«Они такие были беспомощные… как они умирали…»
Из почти нашего времени вернёмся обратно в 26 апреля 1986 года. Всех, кто в ту ночь работал на ЧАЭС и по причине переоблучения работать дальше не мог, отправляли в припятскую медсанчасть №126, так как это было единственное медучреждение со стационаром в городе. В их числе были и пожарные, и сотрудники станции, и врачи. Вполне естественно, что у медсанчасти очень быстро начали собираться толпы народа, состоявшие в первую очередь из жён и членов семей госпитализированных. Их внутрь пускать не планировали, но женщины своего добивались. А вскоре, когда стало известно, что новых пациентов увезут в Москву, жёны, матери и вовсе стали снабжать мужей и сыновей самым необходимым для поездки. Толпа полнилась слухами, которые вынуждали действовать. По воспоминаниям жены Василия Игнатенко, она с другими жёнами понеслась покупать молоко, так как врачи сказали, что оно было нужно пациентам из-за некоего «отравления газами». А когда мужья передали, что их ночью эвакуируют, жёны приняли решение последовать за ними.
Утром 26 апреля скончался Владимир Шашенок. Тем не менее, обстановка в медсанчасти стояла относительно бодрая. Лучевая болезнь ещё не так сильно ударила по пострадавшим, кроме того, силы поддерживали капельницы. Многие, в частности Дятлов, вспоминают, что после капельниц такой, казалось бы, желанный сон отступал, и они выходили в коридор, дабы обсудить произошедшее, попытаться понять причины. Обсуждали вплоть до развода по отдельным палатам уже в Москве.
Первых 28 человек эвакуировали вечером 26-го апреля. Среди них было шестеро пожарных и 22 сотрудника станции. Таковы были требования прибывших днём московских врачей. Из Припяти их сразу привезли в киевский аэропорт Борисполь, откуда спецбортом переправили в Москву, в клинический отдел Института биофизики (Москва) на базе клинической больницы № 6 Минздрава СССР, что возле станции метро Щукинская. Там стремительно освободили от пациентов три этажа в инфекционном отделении. Из этих трёх этажей верхний и нижний были своеобразными буферами, пациентов клали лишь на этаж посередине. Вскоре, спустя почти сутки, к первой партии присоединились остальные, менее тяжёлые.
В Москве всё началось с анализов. Брали анализы крови – из пальца и, что было гораздо важнее, из вены. Врачам необходима была каждодневная информация о состоянии крови своих пациентов, ведь именно на крови в первую очередь отражались последствия переоблучения. Делали заборы тромбомассы из крови для дальнейших переливаний. В дальнейшем количество клеток крови снижалось у пациентов до критически малых значений, они становились беззащитны перед любой инфекцией, что при сильнейших ожогах различной природы (от пара, радиационных), а также постепенно проступающих на коже язв, приводило к риску смерти от заражения крови или инфекции. В палатах постоянно работали кварцевые лампы, стояла стерильная чистота. Во многом не без помощи сначала военных, а потом медсестёр и нянечек, многие из которых прибыли с других АЭС и были очень молоды.
Помогали пострадавшим и их жёны. Так, к пожарному Василию Игнатенко в Москву приехала беременная жена Людмила. В момент аварии она была на шестом месяце, но мужа бросить не смогла и постоянно за ним ухаживала, обманывая врачей и говоря, что она уже рожала несколько раз. Также поступили и многие другие. Например, жена заместителя главного инженера по эксплуатации первого и второго блоков Анатолия Ситникова Эльвира. Она вообще очень много помогала не только своему мужу, но и многим госпитализированным, постоянно мотаясь по палатам и поддерживая дух, собирая информацию, сортируя хорошую и плохую и аккуратно передавая всем только хорошие новости, поддерживая в пострадавших силы для борьбы за жизнь.
На следующий день нашла ту клинику, где муж лежал. Конечно, меня и близко не пустили. Я пошла в Минэнерго, в наш главк, и попросила как-нибудь меня пустить в больницу. Мне выписали пропуск.
Я стала работать в больнице. Носила ребятам газеты, выполняла их заказы - что-то им покупала, писала письма. Началась моя жизнь там. Мужу было очень приятно, он сам говорил: "Ты обойди всех ребят, надо их подбодрить". А ребята смеялись и говорили: "Вы у нас как мать… вы нам Припять напоминаете…" Как они ждали, что в Припять вернутся, как ждали…
Я переодевалась в стерильную больничную одежду и ходила по всей клинике, поэтому меня принимали за медперсонал. Заходишь в палату, а там говорят: "Подними его, помоги, дай ему попить". Я с удовольствием это делала. Меня спрашивали - боялась ли я? Нет, ничего не боялась - я знала только, что надо помочь, и все. Они такие были беспомощные… как они умирали…
Эльвира Ситникова. Цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».
Жертвуя своим здоровьем, женщины помогали врачам вытаскивать пациентов с того света. А врачи здесь собрались самые лучшие. Причём прибывали они со всего мира и привозили с собой передовое оборудование. Выжившие добрыми словами поминают ведущих американских иммунологов, специалистов по пересадке костного мозга Роберта Гейла и Пола Тарасаки, прибывших из США при помощи хорошо известного в СССР американского предпринимателя Арманда Хаммера. В те жуткие майские дни было совершено множество операций по транспланцации костного мозга. Для этого лучше всего подходили лишь донорские органы близких родственников – братьев и сестёр. Времени на поиски других доноров попросту не было. Увы, многих жертвы их родственников не спасли.
 |  |
По воспоминаниям Аркадия Ускова до 10 мая пострадавшие ещё общались между собой. К тому моменту состояние многих уже очень сильно ухудшилось, самые тяжело пострадавшие начали умирать. Уже вылезли радиационные ожоги, началось сокращение кровяных телец, выпадали волосы. Постепенно пациентов расселяли по разным палатам, а к 10 мая им запретили из своих палат выходить. Постепенно больных начали огораживать и переселять в специальные барокамеры, в которых максимально изолировали облучённых от врачей и медсестёр, чтобы не подвергать их риску. Пациенты огораживались специальной плёнкой, в которой были существовали специальные приспособления, дабы можно было ставить уколы и катетеры без прямого контакта. Но, например, Людмилу Игнатенко это не остановило:
Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, делать уколы, ставить катетер... Все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Тихонько плёнку отодвину и проберусь к нему... В конце концов возле его кровати мне поставили маленький стульчик. Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: " Люся, где ты? Люсенька!" Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Полностью обслуживали. Откуда там появились солдаты? Не спрашивала...
Людмила Игнатенко, цитируется по книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва. Хроника будущего»
К 14 мая уже умерли семеро работников ЧАЭС, среди которых были и те, кто в ту роковую ночь сидели на БЩУ-4 – Александр Акимов и Леонид Топтунов. Усилиями московских, а позже и американских врачей было совершено уже 18 операций по пересадке костного мозга. А у тех, кто был ещё жив, болезнь продолжала развиваться дальше:
18-19-20 мая. Сегодня наши девчата принесли сирень. Поставили каждому в палату. Букет замечательный. Попробовал понюхать - пахнет хозяйственным мылом?! Может, обработали чем-то? Говорят, что нет. Сирень настоящая. Это у меня нос не работает. Слизистая обожжена. Почти весь день лежу. Самочувствие - не очень. Саша Нехаев очень тяжелый. Очень сильные ожоги. Очень волнуемся за него. Чугунов тоже хотел дописать письмо, но ожог на правой руке не дает. Я почти ничего не ем. Кое-как из первого съедаю бульон <…> На обходе Александра Федоровна предупредила, что будет делать пробу на свертываемость крови. Это что-то новое.
Пришла милая женщина - Ирина Викторовна - та самая, что занималась отбором из нашей крови тромбомассы. Уколола в мочку уха и собирала кровь на специальную салфетку. Собирала долго и упорно, но кровь останавливаться не хотела. Через полчаса закончили мы эту процедуру. Все ясно. У нормального человека кровь сворачивается через пять минут. Резкое падение тромбоцитов в крови!
Через час в меня уже вливали мою же тромбомассу, заранее приготовленную на этот случай. Началась черная полоса".
Аркадий Усков, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль».
Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки кожи, прилипают. Прошу: " Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не оставила ни одного шва, ни одной складочки". Любой шовчик – это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. <…> В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, телесная ткань от нее отошла. Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю..
Людмила Игнатенко, цитируется по книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва. Хроника будущего»
Пациенты умирали до 31 июля. Их похоронили на Митинском кладбище в Москве. Было создано групповое захоронение, возле которого был организован монумент. Тела укутывали в полиэтилен, клали в деревянные гробы, которые затем укутывали в полиэтилен, после чего запаивали в цинковые гробы. Потом могилы залили бетоном. Всего там сейчас тридцать могил. Из них три – символические. Это могила Владимира Шашенка, похороненного в Чистогаловке, Александра Лелеченко (тогда заместитель руководителя электрического цеха, он сбежал из припятской медсанчасти, чтобы помогать в ликвидации. В результате получил огромную дозу и умер в Киевской больнице седьмого мая), похороненного в Киеве, Валерия Ходемчука.
Спустя два месяца после смерти мужа Людмила Игнатенко родит дочь, которую решили назвать Наташей. Девочка умрёт от цирроза печени, не прожив и нескольких часов. Это была цена героизма её матери. Ребёнок принял удар радиации на себя.
Эльвира Ситникова и после смерти мужа продолжила свою вахту, заботясь о тех, кто ещё был жив. Она очень много времени провела с Дятловым и с другими работниками станции, которые ещё боролись за жизнь.
Изгнанные
Поначалу эвакуированных отселяли в близлежащие сёла и деревни, которые не попали под удар аварии. В случае Припяти представители руководства города, организовавшие эвакуацию и оставшиеся с эвакуированными, старались выполнить все свои организационные задачи, которые ставила ситуация.
А задач таких было великое множество. Нужно было как-то организовать снабжение людей, оставивших большую часть денег, документов, лишённых, зачастую, даже заражённой одежды всем самым необходимым. Нужно было как-то начинать выплачивать деньги. Нужно было вывезти детей в лагеря на отдых, подальше от страшного организационного бардака и радиации. Нужно было продумывать организацию посещения Припяти покинувшими её жильцами. Словом, дел было невпроворот. Члены припятского исполкома так и называют этот жуткий период – «война». Они, не понимая, за что хвататься, делали всё подряд, страдая от жуткого стресса, перенапряжения, непрекращающихся упрёков простых граждан, имеющих и не имеющих отношения к Припяти, бюрократии.
Естественно, что разные люди проявляли себя по-разному, разные и воспоминания сложились в головах эвакуированных о действиях власти. И наоборот. Беда мгновенно показала каждого человека в новом свете.
Так, Анелия Перковская вспоминает о своей поездке в Алушту после больницы (цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль»):
А когда отдыхала после больницы в Алуште, меня подруга предупредила: "Не говори, откуда ты. Говори, что из Ставрополя. Так лучше будет". Я ей не поверила. Кроме того, это ниже моего достоинства - скрывать кто я, откуда. Подсели за мой стол две девушки - из Тулы и Харькова. Спросили: "Откуда?" - "Из Припяти". Те сразу же сбежали. Потом ко мне подсадили "друзей по несчастью" - женщин из Чернигова" .
С детьми было огромное множество различной волокиты. Хватало потерявшихся детей, которые попали в разные посёлки со своими родителями. В таких случаях вообще случалась целая эпопея, ведь детей нужно было найти среди множества населённых пунктов и воссоединить с родителями.
Когда произведена была эвакуация, мы ни журналов школьных, ничего не вывезли. Ведь мы на короткое время выезжали, надеялись сразу же вернуться в город. Ну а потом, когда кончался учебный год, надо было десятиклассникам выписывать аттестаты зрелости. Журналов все еще не было, и мы предложили им самим поставить свои оценки. Сказали: "Вы же помните собственные отметки". Когда посмотрели - ни один не завысил оценки, а некоторые даже занизили
Валерий Голубенко, тогда военрук средней школы №4 г. Припяти, цитируется по документальной повести Юрия Щербака «Чернобыль»
Директор всё той же четвёртой школы Мария Голубенко в повести Щербака благодарит население разных частей страны за то, что люди высылали книги, вещи, игрушки, даже сухофрукты и инжир. Но в то же самое время директор пятой школы София Горская рассказывала о том, что некоторые учителя её школы своих детей бросили.
Но самое грустное произошло, когда началась работа с материальными ценностями, что было, в принципе, ожидаемо. Здесь очень «помогала» бюрократия. Так при вывозе детей в лагеря существовало строгое требование вывозить только детей, учившихся не в первом и не в десятом классах. Родители были возмущены, и сотрудники исполкома периодически шли на уступки и нарушения инструкций, прописывая неправильные данные. Родители просили отправлять своих детей в крымский «Артек», ведь путёвки выдавались именно туда, хотя существовал ещё один вариант – «Молодая гвардия» в Одесской области.
Денежные компенсации выдавались в несколько этапов. Сразу после аварии эвакуированные через профсоюзы получали по 15 рублей. Кроме того, им бесплатно выдавали одежду. Правда, здесь свою выгоду органы торговли получили, спихнув людям неликвид. Но потерявшим всё было плевать.
Дальше исполком организовал выплату 200 рублей на члена семьи. Работники исполкома вместе с приданными им 16 (по другим данным 12) кассирами и бухгалтерами работали круглосуточно. Для организации из города вывезли картотеку ЖЕКов, дабы выдавать деньги по предъявлению прописки. Тем не менее, не у всех были документы, а потому, по словам Эсаулова, была организована специальная методика:
Многие не имели документов. Человек приходил и говорил: "Я - Сидоров Иван Иванович". Вот он стоит перед тобой, ты меряешь - у него все "звенит", ему надо во что-то одеться, что-то купить поесть. Я выдавал ему написанную с его слов такую справку вместо паспорта. Это единственный в своем роде документ в стране.
В начале августа начался один из самых тяжёлых этапов для работников припятского исполкома. Он наложился на работу в Полесском и Иванкове, ещё до переезда в Чернобыль в сентябре. Тогда Совмин СССР принял решение о материальной компенсации пострадавшим во время аварии. Одиночкам полагалось четыре тысячи рублей, бездетной семье – семь, семья из четырёх человек получала десять тысяч, то есть на ребёнка приходилось по полторы тысячи рублей. И вот здесь начался бюрократический ад.
Нарушения паспортного режима, неразборчивые записи в книгах, ошибки в заявлениях, разбросанность эвакуированных по всему огромному Союзу, множество папок с документами, люди без прописки, командированные – всё это жутко осложняло работу. При этом можно было оспорить сумму компенсации, если пострадавший мог доказать, что он нажил имущества на суммарную стоимость большую, чем полагалось по компенсации. Пострадавший должен был составить заявление, опись вещей, указать год приобретения, ведь износ тоже учитывался. После этого конфликтная комиссия, состоявшая из опытных товароведов и специалистов по ценообразованию, выезжала в город, где оценивала вещи. За день получалось осмотреть не более восьми-десяти квартир. Если всё проходило нормально, то данные счёта потерпевшего и сумма направлялись исполкомом в сберкассу, которая в течение полутора-двух месяцев переводила деньги на нужный счёт. Но так было далеко не всегда. Двадцать тысяч заявлений, и за каждым какая-то драма. Из-за суммы компенсаций – кто должен получить четыре тысячи, а кто три - рушились семьи, недобросовестные люди пытались поживиться и получить компенсацию дважды.
Параллельно организовывали посещения Припяти, дабы жители могли забрать какие-то вещи. Эвакуированным предстояло на нескольких автобусах через несколько посёлков добираться до города. Исполком должен был обеспечить людей средствами индивидуальной защиты, а также пятью пластикатовыми пакетами на человека. Разрешалось вывозить далеко не всё. Мебель и крупная техника набирали в себя огромное количество пыли и не подлежали вывозу. Да и как вывезешь шкаф на автобусе? Разрешалось брать одежду (правда, не всю, так как тёплая одежда нередко могла тоже наглотаться пыли, как ковёр), семейные реликвии, посуду, документы, постельное бельё (исключая детское). По поводу мелкой бытовой техники данные разнятся. Александр Эсаулов в повести Юрия Щербака отмечает, что фотоаппараты, магнитофоны вывозить запрещалось. А вот Валерий Стародумов в документальном сериале «Чернобыль. 1986.04.26. P.S.» отмечает, что мелкую технику забирать было нельзя, а потому она становилась добычей мародёров и милиционеров, охранявших город.
Кстати, о мародёрах. Несмотря на то, что Припять быстро огородили и охраняли, они всё равно умудрялись проникать в город, взламывать квартиры и забирать оттуда ценные вещи. Нередко мародёрствовали и сами милиционеры. По словам Стародумова их ловили при помощи КГБ.
Припятчане постепенно получали квартиры в Киеве, других городах Украины и всего Советского союза. А для тех, кто остался работать на ЧАЭС, возвели новый город – Славутич. Решение о его строительстве было принято 2 октября 1986 года, в ноябре-декабре город спроектировали и в декабре же начали строительство. В 1987 начались уже первые заселения, хотя в 1988 году только официально это оформили. В строительстве приняли участие архитекторы и строители из восьми советских республик - Литвы, Латвии, Эстонии, Грузии, Азербайджана, Армении, Украины и России. В результате Славутич стал очень колоритным – в нём на площади в 7.5 кв. км уместились 13 кварталов, выполненных в стилистике различных городов СССР. В каждом из кварталов своя атмосфера. Застройка в основном состоит из панельных домов разной этажности.
Расположился Славутич, как и Припять, на перекрёстке нескольких транспортных путей, соединяющих его с Белоруссией, до которой всего 12 км, Россией, отдалённой на 100 км, Киевом (120 км), Черниговом (40 км). Здесь пересекаются водные (Днепр и Десна), железнодорожный и автомобильные пути. До ЧАЭС отсюда 50 км напрямик через Белоруссию. Это если ехать на прямой электричке Славутич-Семиходы. Можно попасть также на ЧАЭС кружным автодорожным путём.
Почему возвращались? Для местных в районах эвакуации построили новые домики, всего почти 42 тысячи. Но качество этих домиков было никудышным. Они промерзали, текли, в итоге многие из поселенных в такое жильё, со временем либо вернулись, либо нашли другое пристанище. Людей селили в Черноземье, Крым, другие регионы. Земледелие там велось совершенно иначе, не так, как в Полесье. Это вызывало дополнительные трудности ведь старикам было трудно с нуля освоить новый способ ведения хозяйства. Кто-то ещё и с соседями не смог устроить отношения. Нередка была неприязнь, презрение по отношению к чернобыльцам.
Много самосёлов вернулось в Чернобыль. Всё-таки, это какая-никакая, а цивилизация. Там и врачи поблизости, и пожарные, да и других людей немало. Но многие самосёлы обосновались в деревнях, достаточно сильно отдалённых от города. Поначалу их пытались выселить, но в итоге государство проиграло борьбу. Дошло до того, что единственная попытка осуществить групповое выселение силами милиции в 1989 году окончилась столкновением с расквартированной неподалёку армейской частью. А если ты кому-то проигрываешь – возглавь! Сначала СССР, а потом Украина стали снабжать их – автолавками, льготами, пенсиями, медобслуживанием. Но несмотря на эти меры, количество самосёлов, более-менее державшееся стабильно до середины нулевых, уверенно пошло на спад. По состоянию на 2009 год в ЧЗО проживало 269 человек, 129 из которых в Чернобыле, а остальные в сёлах Залесье, Ильинцы, Куповатое, Ладыжичи, Опачичи, Новые Шепеличи, Оташев, Парышев, Теремцы и Рудня-Ильинецкая. Ещё в начале 2007 года в зоне насчитывалось 314 самосёлов. В 1986 году вернулось порядка 1200 человек, ещё некоторое количество вернулось позже. Сейчас, по разным данным, их осталось около 180 человек – 80 в Чернобыле, остальные сто – в четырёх сёлах.
Самосёлы – люди хоть и закалённые, но приветливые. Далеко не у всех есть родственники, поэтому любой гость – своеобразная радость. Новостями они не слишком интересуются, так как живут в основном тем, что вырастили у себя на огородах, собрали в лесу, наловили в реке. Своя земля – их главное богатство, как материальное, так и душевное.
Мне кажется, воспитывать нужно просто всех независимо от пола.