90 8

1990-е годы, как тогда выбирали хорошие игры.

Чем пахнут 90-е

Свобода свободой, а клей нюхали в каждом дворе. И сигареты с водкой продавали на каждом углу. Кто продавал? Да старушки продавали! Пенсионерки! В платочках, с тросточками...

В 90-х мне от шести до 16 лет. Место действия — Тюмень. Глухая рабочая окраина + спальные районы. Помню очереди угасавшие. Как давили в этих очередях. Все раннее детство на улице: до школы гуляешь, после школы гуляешь. Мама уезжала на работу затемно, возвращалась — тоже, ведь на нашу окраину ездил лишь один, всегда туго набитый, автобус, влезть в него успевали не все. В школу я точно ходила уже одна, а ведь меня в школу отправили в пять лет. Сама одевалась, сама разогревала еду.

Учились со второй смены, возвращались домой толпами — так не страшно. Несколько раз в год в нашей округе случались громкие преступления: изнасиловали ребенка, появился маньяк, нашли человеческие внутренности, странный преступник впрыскивал жертвам в вену смесь мочи и дерьма, отчим зарезал падчерицу 28-ю ударами ножа, за нашим домом обнаружили труп, на нашем этаже спился электрик — его выносили, когда я возвращалась домой. После особо резонансных событий в школе на несколько дней отменяли последние уроки, чтобы мы вернулись домой пораньше. В такие дни меня встречала мама — она уезжала с работы засветло. Но потом снова все возвращалось.

Помню страх от нашей окраины — Лесобазы. Толпы спившихся бывших рабочих, постсоветской волной выброшенных с заводов на унылый берег реки Туры. Дети рабочих — наглые, полуголодные. Дрались, матерились, отбирали все. В садике мальчик по имени Роберт Жабоев отобрал у меня сумочку в форме ягоды земляники. Зачем?.. Я ревела на скамейке, и моей маме снова приходилось ругаться с его папой. Сейчас у Роберта Жабоева во Вконтакте 11 друзей, на его стене красуется «А.У.Е.! Братиша Жизнь ВОРАМ!!!». Похоже, Роберт Жабоев сидит.

Рахит. На улицах, в нашем доме, на длинном-длинном этаже нашего пансионата были рахитики. Много детей с осипшими с рождения голосами — синдром внутриутробного алкогольного отравления. Женщины прокуренные и сиплые... Ах, Лесобаза!

Классе во втором записалась в районную библиотеку. Ходили туда с подругой мимо барака. Было не по себе. Однажды после библиотеки зашли в гости к однокласснице, нашли в вещах ее папы пистолет. Долго думали, что такое, крутили, вертели, пока у меня в руках пистолет не выстрелил. Прострелила дверь... Подружка описалась.

Рынки помню, дешевый китайский ширпотреб по заоблачным ценам. Блестевших золотом в зубах торговцев. На день ВДВ рынки закрывались. Помню, что торговцев регулярно били, но чаще били они. Все 90-е прошли под звук улюлюканья и посвистывания: сначала свистели вслед другим девочкам, когда подросла — вслед мне. 11-летнюю могли на улице схватить за задницу. Прохожие делали вид, что ничего не произошло. Ничего, достойного большего, чем нескрываемый смешок.

Помню бомжей. Красочных, страшных. Таких бомжей сейчас нет. Те бомжи жили под землей, пили денатурат, нюхали клей, ходили обмороженные и в прямом смысле разучивались разговаривать. Однако на своем уже нечеловеческом языке они что-то бубнили, подходили к самым слабым представителям здорового общества, могли схватить за руку, могли накричать. Один такой возле школы поцеловал в шею мою одноклассницу — она потеряла сознание, а спустя несколько дней попала в больницу с инфарктом.

Еще по улицам бродили собаки. Стаи бродячих собак. Своры. Бывали вечера, когда я не могла попасть домой, так как у подъезда сидели собаки. Приходилось ждать соседей, группироваться по несколько человек. Давать отпор.

Запах большинства подростков — это запах клея и растворимого сока Yupi. Клей нюхали почти все, от лесобазовских рахитиков до профессорских дочек. Разница лишь в том, что профессорские дети нюхали один раз, на пробу. Запивали разведенным в воде Yupi с добавлением водки — получалось «вино», точно такое же, как и магазинное, но дешевле. «Вино» это, в составе которого честно указывали спирт, воду и тот же самый Yupi, открыто продавали в полуторалитровых бутылках и литровых коробках. Купить можно было даже на разлив, у бабушек.

Старухи на углах — зло той эпохи. Самые бессовестные. Они торговали семечками, сигаретами поштучно и алкоголем на разлив. Они же наверняка дома варили самогон. Возле нашей школы, метрах в 20-ти, сидели минимум три старухи. Чистые, аккуратные, в платочках. На переменах к ним бегал каждый третий старшеклассник.

Помню я вас, ребята. Какими бы успешными менеджерами или работниками кредитного отдела банка вы сейчас ни представлялись, я-то знаю, что вы курили на углах, нюхали клей и разводили водкой Yupi.

А я в это время сидела в библиотеках. Когда перечитала все, что было можно, в городской, меня по блату, через жену брата, по читательскому билету мамы, стали пускать в областную. С 13 лет я таскала из библиотеки тома французских символистов и читала, сидя на берегу. Едва ли не самый большой вклад в мое развитие внесла родственница Настя, из областной библиотеки выносившая мне эти книги.

Что нельзя было вынести, читала в читальном зале. Последние классы вспоминаю по тихим, с приглушенным, почему-то, светом читальным залам. Читала на месте, так как денег на книги в семье не было, да и книг хороших в то время в Тюмени почти не продавали.

Помню, как из читального зала городской библиотеки меня увел милиционер — заподозрили в краже шапки у одноклассницы, ведь я была последняя, кто из нашего класса ушел домой. Я объясняла, что обсуждала с учителем истории Макиавелли, но какой взрослый в 1999 году поверил бы, что в школе на окраине ребенок добровольно задерживается после уроков в учительской? Не поверили... Списали кражу на единственную в классе отличницу...

А шапку вскоре нашли, да! На пьяной уборщице. Она прямо в ней и ходила...

Кражы, грабежи, взломы... это все — тоже про 90-е. Воровали в детских садах, воровали в школах, в подростковых клубах. Пока я пела в детском клубе, у меня украли куртку. Зимой! В Сибири! Ждала, когда прибежит с работы мама, принесет теплую одежду.

Все детство — под страхом квартирных краж. В нашем подъезде обворовали половину квартир. Одну квартиру — трижды! Несколько раз видела в смотровой глазок воров. Боялась. Но не так, как в раннем детстве, на Лесобазе, когда в нашу деревянную дверь время от времени ломились бывшие рабочие.

Постоянные пьяные скандалы — еще одно воспоминание. Черта эпохи. В каждом дворе, в каждом подъезде, пожалуй, жили скандальные алкоголики. Многих регулярно видели валявшимися на земле или на лестничной клетке. Один раз не смогла поехать на очередной этап олимпиады по литературе — в нашу дверь полночи ломился пьяный, а потом уснул. Там же, под дверью. Милиция не приезжала, соседи не высовывались. Мы с мамой испугались выйти...

Страх... Пожалуй, страх — самое стойкое воспоминание из 90-х. Страх в очереди, страх за маму, которая долго добирается домой. Страшно, что обворуют, что застрелят, что выломают дверь. Страшно, что на улице будут свистеть, что схватят за зад. Страшно, что загрызут собаки. Страшно, что маме задержат зарплату. Ведь я забыла написать едва ли не про главное — про деньги. Денег не было. Бюджетники и работники мелких фирм денег не видели месяцами. Ели ерунду, на хлеб мазали маргарин и майонез, на обед заваривали «Доширак», вместо сока по праздникам пили тот же Yupi. Наша семья всего этого не покупала — мы жили на гречке, макаронах и соленых огурцах, перепадавших от родственников.

Хорошая была жизнь. Свободная, легкая. Советский союз, конечно, дичайшее зло. Конечно, я очень рада, что рухнул он в мои 5 лет, а не в 25, например. Но, черт возьми, можно же было провернуть это как-то... поаккуратней?