Некие таинства жрецов Ланкавра
Отпить из чаши хотелось неимоверно, дело даже не в жажде - нервное напряжение заставляло утробу заворачиваться и терять телесность, а дорогущее, но от того не менее противно-кислое вино помогло бы зацепиться за реальность. Но сейчас это нужно ему было, выпасть из мира плотского было это наказом ему от старших иерофантов. Не в тот момент цепляться за плоть, когда его впервые из простых служек при храме возвысили до полноценного исполняющего ритуал. Так-то он уже принимал участие в подобных действах, призванных обучить таких неумех как он, но сейчас всё иначе, тревожней. И перестать держаться за плотность сложнее. Не только со страху. Как будто тянуло его что-то в зазвездие* и страшно подаваться стало. Мышцу свисавшей ноги как угольями прихватили - кожу и шерсть затянули как то надобно было, но как же больно, как же жжёт судорогой мягкие, не тренированные уже три местных, пускай и малых, чёса мышцы , мешало расслабиться. Зря он отказывал другу, нужно, нужно было с ним по задворкам бегать на пару в эту новомодную забаву встревая. Лес рук, вот же придумывают простецы дурость, наперегонки пузыри с шра'э гонять. Но что уже поделаешь, загодя нужно было думать, задним умом все равны Са'араоке
Углажж повел свободным плечом, снимая часть груза с застывшего, скованного и перевязанного левого. Иногда заходили его сотоварищи- такие служки как и он, вносили вина, факелы расставляли не зажженые, в плошках воскуривали терпкие смолы. Второй гвэ уже сидит, а Ланкавр так и не заявился забрать плату за свою милость. Второй гвэ мотылёк напротив зверолюда стрекотал, изредка взлетая, то и дело подлетал к молодцу, щекотал тому шерсть на напрягшейся груди всё оттягивая страшный момент. И приходилось трепетать в лентах, отгонять тварь божественную, молясь едва шевелящимся, далеко не таким уж и послушным языком:
— Спокойно, дух, не мешай. Лети, лети к огням, меня же в покое оставь, - каждое слово звучало хрипло, каменным шипом драло горло, каждый вдох жег гортань.
И вот зачем он тут, подумал όлен, смысла же никакого. Самому ему глаза качественно завязали, свет ему не нужен, а богу... только смешить его копыта. Ест он их, что ли?.. Ну вот и узнает сегодня. Да и интересно, в какой форме он ему явится, звероотцом ли, или Черным Оленем? Вот бы в этот раз он был в отцовской своей ипостаси. Углажж шумно шмыгнул носом, что вовсе не вязалось с той величественной позой, в которой он прибывал уже битый гвэ. Хлопнули и с треском провернулись в пазах дверные штифты - их покой уже никто не нарушит. Скука брала своё, и нервное напряжение уже потихоньку начало сменяться тягомотной попыткой не уснуть, благо, Углажжу упасть не светило — ленты и цепи держали его бренное тело надежно — и откинувшись, конечно насколько позволяли эти самые цепи, в люльке он рисковал задремать.
Мир перед его глазами начал кружиться в диком танце, то отдаляясь, то набрасываясь ему на грудь, вихляя усиками мотылька. Странно, как он мог видеть это сквозь плотные ткани на глазах?.. Грудь подымалась все тяжелее, огни факелов теряли свой свет, превращаясь в чадящие курильницы, помещение начало исчерпывать свои запасы жизнедателя, Углажжа уже откровенно тянуло в сон. Да так, что он начал жалобно мемекать в нос - он понимал, что громкий крик ему ничем не поможет в толще камня, но все же старался не впасть в забытие, бодря себя звуком и действием. Не помогало - вышло только воздух потратить и мотылька пугать. Заболело плечо - люлька препоны ставила, утратить сознание своим твердым ребром не давала. Тоны вновь потянулись тягучим, свинцово-душной линией, потихоньку начавшей завиваться причудливой, нереальной лентой, то удлиняясь до непотребного, превращая тэры в целые гвэ, когда боль с мышцах уступала сонной одури, дымкой кружившей в его голове, то наоборот, сжимаясь до упора, когда сознание начинало ускользать.
Углажж не осознал, когда именно он окончательно выпал из тела. В темноте, в удушье, в бездействие зверолюд мог лишь предполагать течение времени и так не надежное в храмовых дольменах. И все же, этот момент он заметил четко, не было такого, что пропустил самое важное в становлении - когда дух зверолюдский заменен был божественным. Ибо не сам он вышел - вытащило его, за рога потянуло к черному свету Ирвальда, где было место резвиться сомну духов, мертвых и готовых родиться, живых и блуждающих, служащих и свободой гонимых. Тащил его сам Ланкавр, Звероотец ныне, добрый и жизнь дарующий, за рога, за руку в которой вино было. Хотел Углажж помочь да все никак ему не поддавались ни руки, ни ноги, ни зазвездая суть его - будто разбило болезнью суровой и страшной, ни кончиком уха не пошевелить, ни зерцало передвинуть. Но не требовалась помощь Ланкавру, а до доброй воли слуги и сына своего ему казалось и дела не было. Только послышалось из под черепа:
— Не боись, младший, не обижу, коли не снимут с меня вервия, коли не освободят мои очи - вернешься в тело твое, не испорчу сосуд. Только и ты должен будешь не терять веру, не отводить взгляда от меня. А да Гельменту нужен этот официоз, не теряй визуальный контакт с собой, не дай себя мне увидеть, пока я в твоем теле и все будет хорошо. Только жрецам потом не говори, что я с тобой по-человечески говорил, они могут тебе проблем устроить за шатание веры и устоев. Всё усёк? Прекрасно, а теперь сгинь,
Но не мог он ответить, ни словом, не действием. Пока держал его бог - будто льдом был закован молодой олен. Заметил это и сам Ланкавр, подмигнул напутственно, беззлобно, да нырнул в застывшего служку, как шра'э в прорубь за мелькнувшим над водой плавником. Заскрипела люлька - то бог менять тело стал, кожа натянулась, проступила кость, сначала алая, вся в вязи какой-то буквы не буквы, руны не руны, а потом оголилась, кровью истекла. Взвыл Углажж, сам не замечая, что оторопь спала, опасаясь за то, что убьет, распотрошит Ланкавр сына своего, лица и жизни лишит тело его, некуда возвращаться будет.
Но отринуты были сомнения - не станет врать бог жизнь дарующий. Да и жертв тот никогда не требовал, лишь веры и продолжения дела его, только ласк приземленных и вин крепких. Добрый бог Ланкавр, не чета Арга'Ашу огненному, да Са'араоке-предателю. Заскрипели затворы; отомкнули двери, пока лишь тени проникли и порывы воздуха чистого.
По одному жрецы появлялись, сами, без слуг и помощников. Впервые их видел Углажж, не являли себя они пастве без личин тканных, не открывали имен никому - такова плата за причастность. Как и то, что под этими масками нет ничего кроме чистого меха, ни глаз ни иных каких черт. Вот о последнем Углажж только сейчас прознал - до того не был в праве узреть лика старших. Вытащили иглы они, длинные, по три щепы в длину, руки себе колоть начали, в вино кровь пуская. Испил той крови Звероотец и одобрил ее. Сняли тогда жрецы и ризы свои и понял служка, зачем постом морили его седмицу. Ведь и так и эдак тело его пользовали - и благом оказалось полное очищение. Не приемлил, не приемлил Ланкавр полумер ― приземленных утех он жаждал в полной мере, дабы не забывать животную натуру, чтобы зверь в потаённой сути его заснул утомленный страстью земной. Не без усилий, но справились жрецы, завершили ритуалы положенное, даром сей труд называя, восхваляя каждый на свой лад милость снизошедшую. И вот - вернули иглы обратно в чехлы, усталые расположились на каменных плитах, истощенные и усталые, дышащие будто эфейраты скачкой загнанные. Лишь один остался на ногах и молвили ему:
―Ну что, время избавиться от лишних рогов?―, он и не узнал, кто сказал это, хотя голос был вполне знакомый, ― режь повязку.
Ответом было неразборчивое согласие, смеялись жрецы, а тот что стоял - кинжал вытащил и повязку с глазниц Ланкавра срезал. Испугался Углажж, будто смерть уже за ним пришла. Накрепко запомнил он слова Ланкавра, что не должен тот его увидеть. Настало время пряток, время когда нужно змием извиваться, то в аспидной тьме теряться, то в огне факелов и на сияющих мотылька усах убежище находить. Да разве от бога укроешься, разве душа родственная утаится? Не было надежды у Углажжа, только страх один. Да забери его лес рук, за что, что он этим жрецам сделал! Разговоров тайных не подслушивал, вещей не крал, службу исправно нес, за что?
Не видя себя от ужаса, потеряв всякий разум, летал юный зверолюд кругами, не чая спасения, не веря в силы свои. Даже мысль не посетила того, что это испытанием было, что нужно было не прятаться беспорядочно, хаосу подчинившись, отнюдь. Ведь в конце всего, это было лишь испытанием, и пускай он не присутствовал ранее при завершении посвящения, лишь омывал таких как он, факела расставлял да оковы правил. Мог, мог укрыться в шерсти духа облик мотылька избравшего, мог на рога Ланкавру забраться, но не стал, не проскользнуло догадки в сумеречном сознании, не пробила искра понимания страха. Увидел его пустой череп Звероотца и не стало более места Углажжу на смертной земле.
С немым криком заворочался Ланкавр, путы разорвал как гнилую ряску, пустой кубок покатился по полу, разбрызгивая вино и божественный ихор. Затрясся, заломил руки и резко дёрнул за рога. Да так, что переломился череп, на двое порвался как ткань, лопнул как ваза тонкого порцелана. Дымом поднялся, облекаясь Черным Оленем бог, в высь ушел, увлекая духа за собой.
Ланкавр покинул этот мир, оставил сосуд лежать на полу в луже мерцавшей белым крови уже самого Углажжа. Растерзанный, не дышавший, но все еще биологически живой он загребал обломками ногтей по полу, хотя все вокруг понимали - это не более чем труп, лишенный искры самости. Понимал это и сам Углажж, стрелой попытавшись ввинтиться в себя самого, лишь для того чтобы понять - напрасно. Череп был раскрошен, глаза его потухли
Вернуться в тело он ему уже было не суждено - тьма на верху утягивала его дух все сильнее и сильнее, раздергивая Углажжа даже не на пыль, на взвесь зазвездной материи. Кричал то Черный Олень Лесов, звал его стать рукой его пущи загробной, утащил за собой. Откуда же было знать, как догадаться несчастному, что когда уводят таких мальков как он на ритуал, что когда те не возвращаются то не потому что получают звание жреческое и хоромы у поднебесных плит, а потому, что их более нигде не найти, ни в мире плотском, ни в мире зазвездном. И как бы не кидался, как не ярился, дух его и самость все слабели, все отдалялись от застывшего в последних судорожных изгибах остову, из которого уже перестали течь последние капли божественного ихора...
― Уже пятый за последний чёс, почему они перестали проходить такое простое испытание, мы им уже подсказки даём, а они все равно как мотыльки в огне сгорают?― последнее что услышали эти стены, перед тем как погрузиться во мрак на незнамо сколько циклов света и тьмы.
सर्वशक्तिमान20.04.202108:54ссылка
-Добрый уечер... спакойной ночи, спасибо пажалуста.