Делимся любимыми стихами, если такие конечно есть
Кристофер МарлоПричин не знаем. Ясно лишь для нас —
Любовь приходит сквозь цензуру глаз.
Рассудочность не зажигает кровь.
Не вечно ль первый взгляд родит любовь?
Н. Заболоцкий
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Еще на тему
Дружба-понятие круглосуточное
Дни чередою, как кольца свиваются,
Вот и года накрутили нешуточные.
Что-то и рвётся, и изменяется,
Но дружба понятие круглосуточное.
В главном, старинном её понимании:
Мысли, поступки и Слово – по честности!
Не различая ни ранги, ни звания,
Не упражняясь в изящной словесности.
Можем неделями не перезваниваться,
Но вдруг, километры на вал накручивая,
С места по полунамёку срываемся –
Дружба понятие круглосуточное.
Жизненный путь – не по полю дороженька,
Было - со штормом, было - с метелями.
Падал я… друг поддержал осторожненько…
Дружба понятие круглонедельное.
Мили и вёрсты другу помеха ли?
Или мешают дела наши личные?
Надо, так надо! Сели-поехали.
Дружба понятие круглогодичное.
Кто говорит: там, где женщина - дружбе крест?
Спорим до драки, что всё это враки
и глупости,
Если Любовь, то Любовь это благовест,
Коль настоящая – дружбу она
не выстудит.
Бредни поэта… А всё-таки слушайте:
Лет в девяносто погасну, как свечка я.
Но с другом мы всё-таки встретимся. Душами.
Дружба – понятие, в общем-то, вечное.
Ламберт, Ламберт вредный хуй.
2. Тренировка дикции
3. Тренировка социальных навыков
4. Тренировка направленная против боязни сцены
5. Тренировка воображения, логики, языка на котором составляется стих
И это пришло мне в голову буквально в первые 3 секунды в ответ на вопрос зачем детям учить стихи.
Социальные навыки и дикция не повышаются от того что ты выучил стих, если ты его не рассказываешь направо и налево.
Логики в стихах нет.
(Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.
Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи́ я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! — у тебя остаешься — ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!)
Воображение прекрасно тренирует проза и куда лучше.
Ограниченное пространство ненужной информацией? Самому не смешно?
Стихи учат для концертов и утренников, да и обычный стих ты рассказываешь перед 30+ людьми причем с чувством стилем расстановкой и правильными ударениями. Логика в стихах есть, ямбы, хореи и еще куча нюансов необходимых для построения рифмы и самого стиха. Тренированная память это как оперативка в пк, даже на банальных тестах в стиле запомни порядок цветов за неделю будет виден результат
Тут делимся любимыми стихами, не разводи демагогию будь любезен, не нравятся стихи - не учи. На вкус и цвет.
Только в глазах стоит холод могильный
Он даст тебе славу,успех, и достаток
Щедро одарит и сребром, и златом.
Только не даром так добор он к людям
Время придет - по счетам платить будем
Сокровища в раз тебе станут постылы
Навек в кандалы тебя заключил он.
Медный шлем на медный лоб, -
Да тяжел, а тело хило:
Упадешь под ним, как сноп!
Если б панцирь мне Пелида -
Не боялся б ничего;
Да ведь панцирь - вот обида! -
Втрое больше самого!
Щит бы мне, которым копья
Отражал в бою Пелид, -
Так натуришка холопья
Не удержит этот щит.
Взял бы меч его победный
И пошел бы!.. Да ведь вот:
Меч поднять - так нужно, бедно,
Мирмидонов штук пятьсот.
Тщетны оханья и стоны,
Справедлив и мудр Зевес!
Там бессильны мирмидоны,
Где уж рухнул Ахиллес!
1861 Курочки Василий
Просто пошел вон из треда что сам создал.
Сердце!
Ты будешь вожатаем моим.
И смерть с улыбкой наблюдай!
Само, устанешь, не выдержишь
Такой веселой жизни какую я веду.
Такой любви и ненависти люди не выносят
Какие я в себе ношу.
Хочу!
Всегда хочу смотреть в глаза людские,
И пить вино, и женщин целовать,
И яростью желаний полнить вечер,
Когда жара мешает днем мечтать,
И песни петь,
И слышать в мире
Ветер!
Молодой моряк вселенной,
Мира древний дровосек,
Неуклонный, неизменный,
Будь прославлен, Человек!
По глухим тропам столетий
Ты проходишь с топором,
Целишь луком, ставишь сети,
Торжествуешь над врагом!
Камни, ветер, воду, пламя
Ты смирил своей уздой,
Взвил ликующее знамя
Прямо в купол голубой.
Вечно властен, вечно молод,
В странах Сумрака и Льда,
Петь заставил вещий молот,
Залил блеском города.
Сквозь пустыню и над бездной
Ты провел свои пути,
Чтоб нервущейся, железной
Нитью землю оплести.
В древних вольных Океанах,
Где играли лишь киты,
На стальных левиафанах
Пробежал державно ты.
Змея, жалившего жадно
С неба выступы дубов,
Изловил ты беспощадно,
Неустанный зверолов.
И шипя под хрупким шаром,
И в стекле согнут в дугу,
Он теперь, покорный чарам,
Светит хитрому врагу.
Царь несытый и упрямый
Четырех подлунных царств,
Не стыдясь, ты роешь ямы,
Множишь тысячи коварств,—
Но, отважный, со стихией
После бьешься с грудью грудь,
Чтоб еще над новой выей
Петлю рабства захлестнуть.
Верю, дерзкий! ты поставишь
По Земле ряды ветрил.
Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил,—
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
Будь прославлен, Человек!
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
Только в уборную -- и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Nel mezzo del cammin di nostra vita *
Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах,-
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть,-
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем - так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами,-
Только есть одиночество - в раме
Говорящего правду стекла.
Расшитый светом солнца и луны…
Прозрачный, тусклый или тёмный шёлк,
Беззвёздной ночи, солнца и луны.
Я шёлк бы расстилал у ног твоих.
Но я – бедняк, и у меня лишь грёзы…
И я простираю грёзы под ноги тебе!
Ступай легко, мои ты топчешь грёзы…
Скупее, сердце, будь в любви:
Те женщины, которым в дар
Откроешь ты свой вечный жар,
Богатства высмеют твои.
Их поцелуи холодят,
А прелесть, что ласкает взгляд,
Развеется, как легкий дым.
Ах, сердце, будь всегда скупым,
Всё лгут прекрасные уста,
Игра любовная проста:
На пораженье обречен,
Кто ослеплен и оглушен.
Расщедришься – твоя беда,
Погибнешь, сердце, навсегда.
Уильям Батлер Йейтс
Now I lay me down to sleep
Pray the Lord my soul to keep
If I die before I wake
Pray the Lord my soul to take
Будет ласковый дождь, будет запах земли.
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах.
И цветение слив в белопенных садах;
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну
Пережито-забыто, ворошить ни к чему
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род
И весна… и Весна встретит новый рассвет
Не заметив, что нас уже нет.
Мчись вперед, торопись под удар, на убой!
Хода этой игры не изменишь мольбой,
Знает правила тот, кто играет с тобой.
Кувшин в тиши ночной
И одиноко пью вино,
И друга нет со мной.
Но в собутыльники луну
Позвал я в добрый час,
И тень свою я пригласил –
И трое стало нас.
Но разве, спрашиваю я,
Умеет пить луна?
И тень, хотя всегда за мной
Последует она?
А тень с луной не разделить,
И я в тиши ночной
Согласен с ними пировать
Хоть до весны самой.
Я начинаю петь – и в такт
Колышется луна,
Пляшу – и пляшет тень моя,
Бесшумна и длинна.
Нам было весело, пока
Хмелели мы втроем.
А захмелели – разошлись,
Кто как – своим путем.
И снова в жизни одному
Мне предстоит брести
До встречи – той, что между звезд,
У Млечного Пути.
Ли Бо
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть чac не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.
Умей поставить, в радостной надежде,
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть, и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело,
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег,
Тогда весь мир ты примешь во владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Смело нырял он на дно унитаза.
Добрая тётя нажала педаль —
Мальчик умчался в вонючую даль.
Когда бываю пьян, впадает разум в бред.
Лишь состояние меж трезвостью и хмелем
Ценю я, - вне его для нас блаженства нет.
В пещеры и норы уйдет караван;
За быстрые воды уйдем до восхода
За кладом старинным из сказочных стран.
Волшебники-гномы! В минувшие дни
Искусно металлы ковали они;
Сапфиры, алмазы, рубины, топазы
Хранили они и гранили они.
На эльфа-соседа, царя, богача
Трудились они, молотками стуча;
И солнечным бликом в усердье великом
Украсить могли рукоятку меча.
На звонкие цепи, не толще струны,
Нанизывать звезды могли с вышины;
В свои ожерелья в порыве веселья
Вплетали лучи бледноликой луны.
И пили они что твои короли
И звонкие арфы себе завели;
Протяжно и ново для уха людского
Звучало их пенье в глубинах земли.
Шумели деревья на склоне крутом,
И ветры стонали во мраке ночном;
Багровое пламя взвилось над горами -
И вспыхнули сосны смолистым огнем.
Тогда колокольный послышался звон,
Разверзлась земля, почернел небосклон.
Где было жилище - теперь пепелище:
Не ведал пощады свирепый дракон.
И гномы, боясь наказанья с небес,
Уже не надеясь на силу чудес,
Укрылись в богатых подземных палатах -
И след их сокровищ навеки исчез.
За синие горы, где мрак и снега,
Куда не ступала людская нога,
За быстрые воды уйдем до восхода,
Чтоб золото наше отнять у врага.
и служит жизненным оплотом
святой восторг своим умом,
от Бога данный идиотам.
Ярослав Смеляков.
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.
Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.
Порошков или капель - не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада -
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.
Stop all the clocks, cut off the telephone.
Prevent the dog from barking with a juicy bone,
Silence the pianos and with muffled drum
Bring out the coffin, let the mourners come.
Let aeroplanes circle moaning overhead
Scribbling in the sky the message He is Dead,
Put crêpe bows round the white necks of the public doves,
Let the traffic policemen wear black cotton gloves.
He was my North, my South, my East and West,
My working week and my Sunday rest
My noon, my midnight, my talk, my song;
I thought that love would last forever, I was wrong.
The stars are not wanted now; put out every one,
Pack up the moon and dismantle the sun.
Pour away the ocean and sweep up the wood;
For nothing now can ever come to any good.
Wystan Hugh Auden
Вы любите розы?
а я на них срал!
стране нужны паровозы,
нам нужен металл!
товарищ!
не охай,
не ахай!
не дёргай узду!
коль выполнил план,
посылай всех
в пизду
не выполнил -
сам
иди
на
хуй.
Пригвождена к позорному столбу,
Я все ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр - мать
Так на ребенка своего не взглянет.
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Ты не поймешь, - малы мои слова! -
Как мало мне позорного столба!
Что если б знамя мне доверил полк,
И вдруг бы ты предстал перед глазами -
С другим в руке - окаменев как столб,
Моя рука бы выпустила знамя...
И эту честь последнюю поправ,
Прениже ног твоих, прениже трав.
Твоей рукой к позорному столбу
Пригвождена - березкой на лугу
Сей столб встает мне, и не рокот толп -
То голуби воркуют утром рано...
И все уже отдав, сей черный столб
Я не отдам - за красный нимб Руана!
Густая ночь
Над гробом встала, как над колыбелью...
И, обожжённый ржавою купелью,
Дорожный ужас порождает дочь.
Ей имя - Смерть. Её глаза белы,
В её устах беззвучно бродит имя...
Твоё, ландграф.
И сталь из-под полы
Дурманно бредит ранами косыми...
Её ладони тянутся к теплу,
Ей не забыть хрустящий привкус плоти.
И, медленно отцеживая мглу,
Она идёт по следу...
На болоте
Едва горят гулящие огни.
Твой конь, ландграф, покоится в трясине.
Всё кончилось. Чешуйкою брони
Ползёт луна на почерневшей сини.
О чём печаль?
Твоя душа мертва.
Любой герой есть нравственный калека.
Зачем твоя шальная голова
Так льнёт щекой к щербатой плахе века?
Не умирай, ландграф...
Ты слышишь смех?
Ты видишь тех, что развалились в ложах?
Как пахнет псиной соболиный мех
Заезжих королев с холодной кожей...
Весь смысл игры - не в выборе ферзя.
На дисбаланс меж чёрным и меж белым.
Поставить жизнь, как правило, нельзя.
Свою нельзя.
Твою - поставят смело!
Поторопись, уже второй звонок.
На плечи плащ, зализанный ветрами...
И Тьма призывно ластится у ног,
И пыль иллюзий в одряхлевшей раме,
И боль...
Тупая, с левой стороны.
Твоя любовь теперь тебя не любит.
Шаг - до обитой войлоком стены...
И дождь по нервам монотонно лупит.
Не умирай, ландграф...
Корявый слог
Скупых доносов ближе к укоризне.
Перешагни.
Перелистни листок.
Пусть мир прогнил, а ты устал от жизни.
Но, отражаясь в пламени свечей,
Твоя судьба пригрелась в ожиданье
Насмешливого блеска на Мече,
Хранящем
непонятное
молчанье...
А.Белянин
"Вот и край здесь, - мне сказали, - не живут там дальше люди".
Мне сказали - я поверил, распахал земли немного,
Дом сложил, обнёс забором: здесь моё хозяйство будет
У подножья Горных Гребней, где кончается Дорога.
Только Голос, злой, как совесть, мучил днями и ночами,
Днём и ночью неизменно он шептал в моей груди:
"Что-то скрыто, но найдешь ты! Звонки бубны за горами!
Что-то скрыто за горами, что-то ждёт тебя. Иди!"
Потеряв вконец терпенье, не сказав соседям слова
(Что на Станции веселью этим часом предавались),
Так и вышел я украдкой с пони в мир искать иного,
А вокруг одни лишь горы: вверх стремились, вниз срывались.
Марш за маршем в них блуждал я, по отрогам и по кручам,
То вперёд к воде стремился, то опять траву искал.
Голый камень был над лесом, замело, дул ветер жгучий
От хребта, тогда я понял, что взошёл на перевал.
Размечтавшись, перевалу вздумал имя дать своё я,
Только ночью сдохли пони. Я назвал его: "Беда".
(Здесь разъезд сейчас), но Голос не давал мне вновь покоя:
"Что-то скрыто за горами, что-то ждёт. Иди туда!"
Думал я: "Рука Владыки путь мой верно направляет.
Не гордыня ль?.. Сколько храбрых здесь в снегах погребены.
Не спуститься ль?.." Лишь Всевышний страх той чёрной ночи знает...
Я спустился. Я спустился... Но с обратной стороны!
Снег кончался меж цветами, а потом цветы - в алоэ,
А алоэ в дикой чаще, где ручей, сверкая, тёк.
Ниже чащи шли колючки, впал ручей в русло сухое,
И опять была пустыня. Небо жгло, и жёг песок.
Помню, разводил костры я и сидел у них ночами,
Слышал речи, видел лица сквозь неверный сизый дым.
Чтоб рассеять наважденья, я в них целился камнями.
"Что-то скрыто за горами, - был ответ, - иди за ним!"
Помню, разум мой мешался, помню, сам я знал об этом,
Помню, как с чудным народцем говорил при свете дня.
Был тем духам из долины бег неистовый ответом:
Ноги, стёртые до мяса, чудом вынесли меня.
Но смирился край жестокий: Белый вышел правым в споре.
Я нашёл ручей и пищу, и закончились мученья:
Лес и травы без предела - лишь вдали синели горы.
Отдохнувши от кошмаров, я вошел в мои владенья.
Там, неделя за неделей, не спеша, я мерил дар свой,
Путь свой метил на деревьях, и захватывало дух:
За ослом Саул пустился и нашёл в дороге царство,
То, что Голос нашептал мне - Боже правый - стоит двух!
Здесь на кручах гор суровых виснут снежные лавины,
В пятнах жирные болота: признак сокровенных руд,
И неназванные реки, и бескрайние равнины -
Всё увидят, всё застроят, обживут и назовут.
Думал я: здесь город будет, там протянется дорога,
Там поднимется плотина над ревущим водопадом,
В спелый ствол топор вопьётся, затрепещет лес в тревоге,
И придёт народ великий - станет край весь Божьим садом.
Тем почёт и слава будет, кто пройдёт за мною следом,
Ринутся сюда толпою: им не явятся химеры.
По моим колодцам старым, по моим кострам и метам
Доберутся и расскажут - их окрестят "пионеры".
Разве я назвал хоть реку, пядь земли себе присвоил,
Взял хоть золота крупицу (образцы лишь, на показ)?
Нет, друзья, меня Владыка высшей платы удостоил...
Только разве вы поймете? Приходите: всё для вас!
Вот вам: "Только лишь безумец!" Вот вам: "Дальше нету ходу!"
Что, не звонки разве бубны в новоявленной стране?
Боже праведный, прости мне - это Tвой лишь дар народу.
Всякий мог пойти, разведать, но шепнул Ты это - мне!
Редьярд Киплинг. 1898
Вот и все стихотворенье !
Из чёрной ямы страшных мук
Благодарю я всех богов
За мой непокорённый дух.
И я, попав в тиски беды,
Не дрогнул и не застонал,
И под ударами судьбы
Я ранен был, но не упал.
Тропа лежит средь зла и слёз,
Дальнейший путь не ясен, пусть,
Но всё же трудностей и бед
Я, как и прежде, не боюсь.
Не важно, что врата узки,
Меня опасность не страшит.
Я — властелин своей судьбы,
Я — капитан своей души.
Как язвы, бойся вдохновенья...
Оно — тяжелый бред души твоей больной
Иль пленной мысли раздраженье.
В нем признака небес напрасно не ищи:
То кровь кипит, то сил избыток!
Скорее жизнь свою в забавах истощи,
Разлей отравленный напиток!
Случится ли тебе в заветный, чудный миг
Отрыть в душе давно безмолвной
Еще неведомый и двественный родник,
Простых и сладких звуков полный, —
Не вслушивайся в них, не предавайся им,
Набрось на них покров забвенья:
Стихом размеренным и словом ледяным
Не передашь ты их значенья.
Закрадется ль печаль в тайник души твоей,
Зайдет ли страсть с грозой и вьюгой, —
Не выходи тогда на шумный пир людей
С своею бешеной подругой;
Не унижай себя. Стыдися торговать
То гневом, то тоской послушной,
И гной душевных ран надменно выставлять
На диво черни простодушной.
Какое дело нам, страдал ты или нет?
На что нам знать твои волненья,
Надежды глупые первоначальных лет,
Рассудка злые сожаленья?
Взгляни: перед тобой играючи идет
Толпа дорогою привычной;
На лицах праздничных чуть виден след забот,
Слезы не встретишь неприличной.
А между тем из них едва ли есть один,
Тяжелой пыткой не измятый,
До преждевременных добравшийся морщин
Без преступленья иль утраты!..
Поверь: для них смешон твой плач и твой укор,
С своим напевом заученным,
Как разрумяненный трагический актер,
Махающий мечом картонным...
М. Лермонтов
Издай, Кулидж,
радостный клич!
На хорошее
и мне не жалко слов.
От похвал
красней,
как флага нашего материйка,
хоть вы
и разъюнайтед стетс
оф
Америка.
Как в церковь
идет
помешавшийся верующий,
как в скит
удаляется,
строг и прост, —
так я
в вечерней
сереющей мерещи
вхожу,
смиренный, на Бруклинский мост.
Как в город
в сломанный
прет победитель
на пушках — жерлом
жирафу под рост —
так, пьяный славой,
так жить в аппетите,
влезаю,
гордый,
на Бруклинский мост.
Как глупый художник
в мадонну музея
вонзает глаз свой,
влюблен и остр,
так я,
с поднебесья,
в звезды усеян,
смотрю
на Нью-Йорк
сквозь Бруклинский мост
Нью-Йорк
до вечера тяжек
и душен,
забыл,
что тяжко ему
и высоко,
и только одни
домовьи души
встают
в прозрачном свечении окон.
Здесь
еле зудит
элевейтеров зуд.
И только
по этому
тихому зуду
поймешь —
поезда
с дребезжаньем ползут,
как будто
в буфет убирают посуду.
Когда ж,
казалось, с под речки начатой
развозит
с фабрики
сахар лавочник, —
то
под мостом проходящие мачты
размером
не больше размеров булавочных.
Я горд
вот этой
стальною милей,
живьем в ней
мои видения встали —
борьба
за конструкции
вместо стилей,
расчет суровый
гаек
и стали.
Если
придет
окончание света —
планету
хаос
разделает влоск,
и только
один останется
этот
над пылью гибели вздыбленный мост,
то,
как из косточек,
тоньше иголок,
тучнеют
в музеях стоящие
ящеры,
так
с этим мостом
столетий геолог
сумел
воссоздать бы
дни настоящие.
Он скажет:
— Вот эта
стальная лапа
соединяла
моря и прерии,
отсюда
Европа
рвалась на Запад,
пустив
по ветру
индейские перья.
Напомнит
машину
ребро вот это —
сообразите,
хватит рук ли,
чтоб, став
стальной ногой
на Мангетен,
к себе
за губу
притягивать Бруклин?
По проводам
электрической пряди —
я знаю —
эпоха
после пара —
здесь
люди
уже
орали по радио,
здесь
люди
уже
взлетали по аэро.
Здесь
жизнь
была
одним — беззаботная,
другим —
голодный
протяжный вой.
Отсюда
безработные
в Гудзон
кидались
вниз головой.
И дальше
картина моя
без загвоздки
по струнам-канатам,
аж звездам к ногам.
Я вижу —
здесь
стоял Маяковский,
стоял
и стихи слагал по слогам. —
Смотрю,
как в поезд глядит эскимос,
впиваюсь,
как в ухо впивается клещ.
Бруклинский мост —
да…
Это вещь!
Глупые враки - все, что про них говорят.
Ну кто здесь из вас видел живого нарвала?
Лишь на картинке, правда? И то навряд.
Он водяные глади хвостом обрушит,
Он пронырнет океан от звезды до конца.
Место ли этой непредставимой туше
В гармоничном и стройном ряду созданий Творца?
Нет никаких китов, никогда не бывало,
Только бездельник и неуч готов сказать,
Что по морям мечутся горы сала,
А за ними гоняется полупьяная рать.
А что моряки горланят, вусмерть напившись,
Вернувшись на берег в своем плавучем гробу...
Вряд ли можно поверить, не усомнившись,
В грубый их рев и бесстыжую похвальбу.
Всякого вздора можно молоть немало,
Я повторяю, что всегда говорил.
Нет никаких китов, никогда не бывало.
Это так же верно, как то, что зовут меня Измаил.
Тикки Шельен.
Любимая, дай мне электродрель,
Подай мне нежной ручкой гвоздодёр,
Душа моя, подложь кирпич под дверь,
Прекрасная... Давай неси раствор!
Зеленоглазая, да ты мой идеал
Не стой как пень, давай скорее шпатель.
Ремонт не делал? - счастия не знал!
Лом отложи, теперь тащи лопату.
Как ты прекрасна... краска на носу,
Так сексуально красишь эту стену,
Что брошу все, схвачу и унесу
Тебя в постель... Подай-ка эту пену.
Прицелься точно и сюда ударь
Я гвоздь держу, давай... Опять, по пальцу!
Ну хватит, всё, положь-ка инвентарь.
Вали на кухню...
Я иду купаться.
Vitus KL
всё превращается в говно
а если за говно беруся
то просто трачу меньше сил
бляди,
что хлеба
ради
спереди
и сзади
дают нам
ебти,
Бог их прости!
А те бляди -
лгущие,
деньги
сосущие,
еть
не дающие -
вот бляди
сущие,
мать их ети!
Владимир Маяковский
стихотворение
«Заповедь»
Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех,
Верь сам в себя наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех;
Пусть час не пробил, жди, не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них;
Умей прощать и не кажись, прощая,
Великодушней и мудрей других.
Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
He забывая, что их голос лжив;
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена и снова
Ты должен все воссоздавать c основ.
Умей поставить в радостной надежде,
Ha карту все, что накопил c трудом,
Bce проиграть и нищим стать как прежде
И никогда не пожалеть o том,
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: "Иди!"
Останься прост, беседуя c царями,
Будь честен, говоря c толпой;
Будь прям и тверд c врагами и друзьями,
Пусть все в свой час считаются c тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье
Часов и дней неуловимый бег, -
Тогда весь мир ты примешь как владенье
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!
Перевод - М. Л. Лозинского
И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды…
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят — все лучшие годы!
Любить… но кого же?.. на время — не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно…
Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка…
Я не слыхал рассказов Оссиана,
Не пробовал старинного вина,-
Зачем же мне мерещится поляна,
Шотландии кровавая луна?
И перекличка ворона и арфы
Мне чудится в зловещей тишине,
И ветром развеваемые шарфы
Дружинников мелькают при луне!
Я получил блаженное наследство -
Чужих певцов блуждающие сны;
Свое родство и скучное соседство
Мы презирать заведомо вольны.
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет,
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
У дорнийца жена хороша и нежна,
Поцелуй ее сладок, как мед,
Но дорнийский клинок и остер, и жесток,
И без промаха сталь его бьет.
Голос милой дорнийки звенит, как ручей,
В благовонной купальне ее,
Но клинок ее мужа целует больней,
И смертельно его острие.
Он лежал на земле в наползающей мгле,
Умирая от ран роковых,
И промолвил он вдруг для стоящих вокруг
В тихой горести братьев своих:
– Братья, вышел мой срок, мой конец недалек,
Не дожить мне до нового дня,
Но хочу я сказать: мне не жаль умирать,
Коль дорнийка любила меня.
И скучно и грустно! - и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья... что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят - все лучшие годы!
Любить - но кого же? - на время не стоит труда,
А вечно любить невозможно...
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа,
И радость, и муки, и все там ничтожно.
Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка,
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
Такая пустая и глупая шутка!
Жизнь держи, как коня, за узду,
Посылай всех и каждого на хуй,
Чтоб тебя не послали в пизду!
С. Есенин
Холмы (1962)
Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.
Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.
Машины ехали в центре
к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви:
электрик венчался там.
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жжужал.
Трава была там примята,
где сидели они всегда.
Повсюду черные пятна --
оставила их еда.
Коровы всегда это место
вытирали своим языком.
Всем это было известно,
но они не знали о том.
Окурки, спичка и вилка
прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка,
отброшенная носком.
Заслышав едва мычанье,
они спускались к кустам
и расходились в молчаньи --
как и сидели там.
___
По разным склонам спускались,
случалось боком ступать.
Кусты перед ними смыкались
и расступались опять.
Скользили в траве ботинки,
меж камней блестела вода.
Один достигал тропинки,
другой в тот же миг пруда.
Был вечер нескольких свадеб
(кажется, было две).
Десяток рубах и платьев
маячил внизу в траве.
Уже закат унимался
и тучи к себе манил.
Пар от земли поднимался,
а колокол все звонил.
Один, кряхтя, спотыкаясь,
другой, сигаретой дымя --
в тот вечер они спускались
по разным склонам холма.
Спускались по разным склонам,
пространство росло меж них.
Но страшный, одновременно
воздух потряс их крик.
Внезапно кусты распахнулись,
кусты распахнулись вдруг.
Как будто они проснулись,
а сон их был полон мук.
Кусты распахнулись с воем,
как будто раскрылась земля.
Пред каждым возникли двое,
железом в руках шевеля.
Один топором был встречен,
и кровь потекла по часам,
другой от разрыва сердца
умер мгновенно сам.
Убийцы тащили их в рощу
(по рукам их струилась кровь)
и бросили в пруд заросший.
И там они встретились вновь.
___
Еще пробирались на ощупь
к местам за столом женихи,
а страшную весть на площадь
уже принесли пастухи.
Вечерней зарей сияли
стада густых облаков.
Коровы в кустах стояли
и жадно лизали кровь.
Электрик бежал по склону
и шурин за ним в кустах.
Невеста внизу обозленно
стояла одна в цветах.
Старуха, укрытая пледом,
крутила пред ней тесьму,
а пьяная свадьба следом
за ними неслась к холму.
Сучья под ними трещали,
они неслись, как в бреду.
Коровы в кустах мычали
и быстро спускались к пруду.
И вдруг все увидели ясно
(царила вокруг жара):
чернела в зеленой ряске,
как дверь в темноту, дыра.
___
Кто их оттуда поднимет,
достанет со дна пруда?
Смерть, как вода над ними,
в желудках у них вода.
Смерть уже в каждом слове,
в стебле, обвившем жердь.
Смерть в зализанной крови,
в каждой корове смерть.
Смерть в погоне напрасной
(будто ищут воров).
Будет отныне красным
млеко этих коров.
В красном, красном вагоне
с красных, красных путей,
в красном, красном бидоне --
красных поить детей.
Смерть в голосах и взорах.
Смертью полн воротник. --
Так им заплатит город:
смерть тяжела для них.
Нужно поднять их, поднять бы.
Но как превозмочь тоску:
если убийство в день свадьбы,
красным быть молоку.
___
Смерть -- не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть -- это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Это не плач похоронный,
а также не черный бант.
Смерть -- это крик вороний,
черный -- на красный банк.
Смерть -- это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть -- это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть -- это стекла в бане,
в церкви, в домах -- подряд!
Смерть -- это все, что с нами --
ибо они -- не узрят.
Смерть -- это наши силы,
это наш труд и пот.
Смерть -- это наши жилы,
наша душа и плоть.
Мы больше на холм не выйдем,
в наших домах огни.
Это не мы их не видим --
нас не видят они.
___
Розы, герань, гиацинты,
пионы, сирень, ирис --
на страшный их гроб из цинка --
розы, герань, нарцисс,
лилии, словно из басмы,
запах их прян и дик,
левкой, орхидеи, астры,
розы и сноп гвоздик.
Прошу отнести их к брегу,
вверить их небесам.
В реку их бросить, в реку,
она понесет к лесам.
К черным лесным протокам,
к темным лесным домам,
к мертвым полесским топям,
вдаль -- к балтийским холмам.
___
Холмы -- это наша юность,
гоним ее, не узнав.
Холмы -- это сотни улиц,
холмы -- это сонм канав.
Холмы -- это боль и гордость.
Холмы -- это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Холмы -- это наши страданья.
Холмы -- это наша любовь.
Холмы -- это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
Свет и безмерность боли,
наша тоска и страх,
наши мечты и горе,
все это -- в их кустах.
Холмы -- это вечная слава.
Ставят всегда напоказ
на наши страданья право.
Холмы -- это выше нас.
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть -- это только равнины.
Жизнь -- холмы, холмы.
В начале мая месяца,
И, много лет живя в плену,
Не раз мечтал повеситься.
Я был во всем покорен ей
И нес безмолвно бремя.
Но, наконец, жене моей
Пришло скончаться время.
Не двадцать дней, а двадцать лет
Прожив со мной совместно,
Она ушла, покинув свет,
Куда - мне неизвестно...
Я так хотел бы разгадать
Загробной жизни тайну,
Чтоб после смерти нам опять
Не встретиться случайно!
Я совершил над ней обряд -
Похоронил достойно.
Боюсь, что черт не принял в ад
Моей жены покойной.
Она, я думаю, в раю...
Порой в раскатах грома
Я грозный грохот узнаю,
Мне издавна знакомый!
Роберт Бернс
Джонатан Свифт
Броженьем мысли угнетен,
Я погрузился в томный сон.
Видение мой дух смутило:
Исторгли мертвецов могилы;
Прорвал Юпитер небосвод -
Перуны блещут, гром ревет!
Трепещущий, ошеломленный
Сгрудился грешный люд у трона.
Юпитер небеса потряс,
И раскатился божий глас:
«О человечий род нелепый,
Вы все умом и знаньем слепы,
И тот, кто слабый отступал,
И кто в гордыне восставал,
Вы в разных сектах гнули выи,
Чтоб были прокляты другие
(Но, кто учил вас, знать не мог,
Что думает об этом бог).
Конец пришел безумству света,
До вас мне больше дела нету.
А ведь хотел глупцам помочь.
Болваны проклятые, прочь!»
Был вечер четверга, холодный и несчастный
Мы плыли в алкоголе и любви
Он был насыщенный, смущеный, страстный.
Такси, дорога, кинотеатр,
И фильм "Легенда", который не смотрели
Все было так, как пьеса в театре
Все было хорошо, но чувства проступали еле-еле
И этот сон останется легендой,
Такой как фильм, как памятник Астория
Но лишь для нас, заветною мольбой
Ведь то не сон, а реальная история.
С них сползает краска и идет за мной.
Они называют это тенью,
Я называю это тоской.
Не могу приспособиться к этому городу,
Не могу поселиться в чужие горы.
Они называют это глупой гордостью,
Я называю это горем.
У меня нет права на слово «вечность».
У меня нет денег на право забыть.
Они говорят, что это бедность,
Я говорю, что страшно жить.
Опять в тишине я слышу пение
Великолепно-жестокое, как пожар.
Они говорят, что это терпение,
Я говорю, что это дар.
За мной опять ходят бродяги.
Я держу кусок неба, в нем вбиты гвозди.
Они называют это флагом,
Я называю это «звезды».
На улицах столько пустого места.
Я пою, но это ничего не значит.
Ведь они называют это песней,
Я называю это плачем.
Я сжимаю в руках солнечный сгусток,
Остатки неба, синего с солью.
Они называют это искусством,
Я называю это болью.
Кто-то рисует пустые дороги,
Кто-то пишет мысли на снегу рукой.
Они называют это богом,
Я называю это собой.
(с)Алина Витухновская.
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда.
Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к Рождеству отразилась семью плавниками звезда.
И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье,—
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи —
Как нацелясь на смерть городки зашибают в саду,—
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесу топорище найду.
О. Мандельштам
Людей неинтересных в мире нет.
Их судьбы — как истории планет.
У каждой все особое, свое,
и нет планет, похожих на нее.
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самой не интересностью своей.
У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Все это забирает он с собой.
Да, остаются книги и мосты,
машины и художников холсты,
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего.
Уходят люди... Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать.
Меняются, как время, представления.
Изменчивы под солнцем все явления,
И мир всечасно видишь новым ты.
Во всем и всюду новые черты,
Но для надежды нет осуществления.
От счастья остаются сожаления,
От горя — только чувство пустоты.
Уйдет зима, уйдут снега и холод,
И мир весной, как прежде, станет молод,
Но есть закон: все обратится в тлен.
Само веселье слез не уничтожит,
И страшно то, что час пробьет, быть может,
Когда не станет в мире перемен...
До сердца холод проберет,
В дали от дома тьма и лед,
Не верь же путник никому,
Когда идешь ты через тьму.
Не виден путь коль скрылся свет,
Луна не светит солнца нет.