#Лит-клуб

литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

Подписчиков:

Постов:

177

SvolochAbramov

утренняя минька#Реактор литературныйИван Абрамоврассказstory#Лит-клуб

Охота

,утренняя минька,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,рассказ,Истории,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

Полнолуние, а это значит, что сегодня я не усну. Вирус, проклятье ли, но в такие ночи во мне просыпается… зверь. Настоящий монстр, перехватывающий управление моим телом и совершающий ужасные вещи.

Мой муж, посапывающий на кровати рядом, не знает моего страшного секрета. Я подсыпаю снотворное ему в чай, чтобы он не просыпался ровно до следующего утра.

Он не должен знать, что за монстр с ним живет.

Ибо я слишком сильно его люблю. Но раз в месяц теряю контроль.

Только стемнеет, как я надеваю черное платье и выхожу на Охоту. Зверю нужна подходящая жертва - абы кто ему не по вкусу. Нужен деликатес. А потому я еду в бар, в котором меня еще не знают, заказываю бокал дешевого коктейля и жду.

Ведь именно в этот час в море дрянного алкоголя обитает самая крупная рыба. Отщепенцы, социопаты, бандиты. Отбросы общества, опасные, брутальные, жестокие и беспринципные твари.

Как и Зверь.

Один, другой, третий вонючий, пьяный мужлан пытается подкатить, но Зверь внутри меня не реагирует на них – они не интересны. Слишком банальны, скучны, безобидны.

Но после часа ожидания и отказов, атмосфера в баре накаляется до предела. И появляется Он. Альфа-самец.

Идеальная жертва.

Именно тогда то Зверь начинает рвать меня на куски, но я научилась сдерживать его. Хотя бы до того момента, пока мы с Альфой не покинем бар и не уединимся в вонючем, задрипанном мотеле.

Только тогда я отпускаю поводок.

Все последующие часы удовлетворения диких, низменных животных инстинктов для меня проходят словно в дыму. Это не я, это Зверь, это уже его тело, а я лишь наблюдательница, невольная жертва, как и брутальный, уверенный в себе, но абсолютно беспомощный против Него Альфа.

Когда все заканчивается, и я просыпаюсь голая и грязная, мне хочется как можно скорее покинуть место, где творились поистине ужасающие вещи. В первые разы меня рвало от отвращения. С годами желудок привык, но разум… разум до сих пор не выносил чудовищного превращения.

По приезду домой, первым делом я мою автомобиль от дородной пыли, подкручиваю счетчик спидометра и прячу грязное, потное платье-крючок. Только после этого иду в душ и час стою под горячими струями, стараясь смыть с себя всю эту грязь, все это отвращение к самой себе.

И каждый раз безуспешно.

Потом возвращаюсь в кровать, где мирно посапывает самый дорогой мне человек, и долго плачу в подушку.

Мне ненавистна Охота. Я проклинаю себя за это. Но монстр от этого сыт и впадает в спячку еще на месяц. Пока предательница луна снова не войдет в фазу безумия.

И я снова не еду изменять своему мужу.

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамоврассказstoryвечерняя нетленка#Лит-клуб

Свалка

,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,рассказ,Истории,вечерняя нетленка,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

Я ступал по кучам мусора, под ногами хрустели электросхемы, а вокруг, вплоть до горизонта, высились барханы из списанных космических кораблей, сломанных машин и прочей битой техники. По данным, столь любезно предоставленным автоматическим сторожем с орбиты, цель моего прибытия на эту отвратительную планету - сверхсекретный беспилотник нового поколения, неудачную копию которого случайно утилизировали вместе с другими военными «отходами», - находилась где-то в этом квадранте. Сейчас он валяется где— то среди всего этого ржавого хлама, почти ничем от него не отличающийся. Прилететь, найти и уничтожить сей секретный объект, пока до него не добрались Пискуны — вот и всего делов.

— Дядя, дядя! – послышался тонкий голосок из-за спины, — Постойте!

Я обернулся. Ко мне бежала маленькая чумазая девочка лет шести, смешно и одновременно довольно прытко перебирая босыми ногами по довольно острым металлическим осколкам. Одета она была в какие— то серые лохмотья, но длинные золотые волосы были аккуратно причесаны и вымыты, в отличии от почти черного от грязи и машинного масла лица.

— Дядя! А вы Марусю здесь не видели?

Когда она подбежала чуть ли не вплотную, совершенно не боясь незнакомого ей человека, я заметил, какие у нее нежно— голубые глаза. Прямо как небо на Пандее. Не то что этот мерзкий серый свод над головой.

Я присел на корточки перед этим ангельским созданием, дабы ей было удобнее говорить с такой дылдой как я:

— Марусю? – искренне удивился я как ее вопросу.

— Да, это моя подружка-крыса. Точно ее не видели? Она во-о-от такая, — девчушка развела свои маленькие ладошки до размера среднестатистической крысы, — А еще у нее светлая серая шерстка у розового носика на мордочке… И лапки коротенькие.

Я невольно усмехнулся. Благодаря своей особенности присутствовать на каждом мало-мальски обжитом месте, о таких существах, как крысы, знает каждый человек в галактике. И в особенности все знают о том, что крыс не покрывает мех, и уж точно не фиолетовый. Обычно крысы чешуйчатые, хотя встречаются и пернатые, а спектр их окраски обычно варьирует от салатовой до темно-зеленой.

— Извини, милая, — я потрепал ее по маленькой головке, а она мило улыбнулась, — но ты первая живая душа, которую я встретил на этой планете.

— А вы на самолете прилетели, да?

Каково это, не знать космоса и не видеть его бескрайнего простора и незабвенной красоты? Каково это, жить среди кучи мусора, зная, что есть и другие планеты, куда лучше этой? Каково это, знать и никогда не иметь возможности что-то изменить?

Или, наоборот, смириться, навсегда забыть и жить так, как тебя заставляет хромая судьба?

Эта девочка… Ее родители, наверно, даже не говорили ей, что на других планетах все не так. Что там не нужно собирать радиоактивные части вакуумных двигателей, чтобы получить за них хоть немного еды. Что не нужно бежать домой каждый раз, как увидишь тучу, хотя и не иметь возможности полностью защититься от кислотных дождей даже там.

Каково это, понять?

Может быть ее детство не такое светлое, как у большинства в этом мире, но хотя бы этот день она будет счастлива.

Я постараюсь.

— Нет, не на самолете, — я улыбнулся моей новоявленной знакомой, — На звездолете.

— А покажете?

Мой «Спутник», персональный межзвездный крейсер класса М, сейчас висел неподалеку, но с этой точки его было не видно из-за большой кучи мусора, так что я просто посадил маленькое, невесомое и хрупкое тельце девочки себе на плечи.

— Во-о-о-он там, видишь? – Я ткнул пальцем в пустое место в небе, а другой рукой быстро и незаметно нажал пару нужных клавиш на поясе.

Девочка смешно и нелепо козырьком приложила руку ко лбу, словно бы закрываясь от постоянно скрытого из-за плотной атмосферы Солнца, пытаясь рассмотреть мой звездолет.

— Нет, не ви…

И тут мой красавец поднялся над серой кучей хлама, сверкая красными и зелеными огоньками на крыльях фюзеляжа. Могу поспорить, что кроме кораблей мусорщиков, девочка и не видела других звездолетов в рабочем состоянии.

— Красивый?

— Очень!!!

Девочка долго и завороженно рассматривала мой «Спутник», явно запоминая каждую маломальскую деталь, чтобы потом вспоминать своими темными одинокими ночами. Через некоторое время все же спросила:

— Дядя, а ты много на нем летал?

— Много. Кстати, меня зовут Сережей. А тебе как зовут?

— А я Кристина.

— Приятно познакомится, Кристина.

Девочка прыснула в кулачок – эта официальщина показалась ей очень забавной.

— И мне приятно познакомиться, дядя Сережа.

Еще минут три мы простояли на груде хлама. Я дистанционно управлял своим кораблем, а Кристина радостно взвизгивала, когда мой «Спутник» делал очередной головокружительный кульбит.

И именно тут ко мне в голову пришла безумная идея – а почему бы не использовать знания это маленькой аборигенки для выполнения моего задания?

— Кристин, а, Кристин, не хочешь мне немножечко помочь?

— Хочу, — улыбка так и не сходила с ее детского личика, — А что нужно сделать?

— Где— то здесь пару дней назад выгрузили один сломанный звездолет. Ты, случаем, не знаешь, где его можно найти?

— Может быть и знаю. А как он выглядит?

— Ну, он не большой такой. — Как бы по проще ребенку то объяснить? – Примерно в половину моего корабля. Он черный такой, и не блестит. И без крыльев…

— Да, помню. Он вон там, прямо у той горки лежит, скатился, когда вчера мусор скидывали.

Так и не снимая Кристины со своих сильных и могучих, по сравнению с самой девочкой, плеч, я двинулся в сторону указанной маленьким пальчиком кучи металлолома.

— А расскажи мне про свою крысу?

— А она не моя. Она своя собственная. Мы с ней подружки.

— Да? И как вы познакомились?

Интересно, что же это за зверек такой мохнатый? Скорее всего я эту Марусю и не увижу никогда, но к зоологам зайду, спрошу, на всякий случай, а то мало ли, опять на эту планету отправят… подчищать. Чтобы не дать этим гнусным созданиям даже небольшого шанса на победу.

Пискуны. Было всего одно аудиосообщение от этой расы, и то объявление войны за планеты, которые те считали своей колыбелью. И которые мы, по их мнению, превратили в свалки.

Бред, да и только, ведь мы ничего ни во что не превращали. Они уже сами были такими.

— А как раз у твоего звездолета черного и познакомились. Она такая смешная. Такая забавная. Мы с ней играли, пока ты не прилетел. Она как твое приземление услышала, сразу побежала смотреть, кто это был. А я отстала немного и потеряла.

Где-то внутри, глубоко-глубоко, шевельнулось что-то в моей голове, но я не придал этому значения, ибо отсюда, сверху, был отлично виден тот самый заветный беспилотник, до того секретный, что даже не имеющий нормального названия. Вокруг его поверженного черного тела были набросаны еще более поверженные тела других межпланетных транспортных средств, на фоне которых беспилотник казался совсем еще ребенком.

Не по годам развитым ребенком.

Спустив Кристину с плеч, я попросил ее подождать здесь, а сам начал быстро спускаться вниз.

Найти топливную секцию не составило большого труда, благо краткий и немногословный инструктаж еще не выветрился из моей памяти.

— Маруся! – послышался звонкий голос Кристины. Видно, та нашла своего загадочного зверька там же, где и оставила. Может быть эта Маруся свила здесь гнездо. Или еще что.

Установив взрывчатку и настроив детонатор, я закрыл крышку отсека и стал взбираться обратно.

Взобравшись на гору, я четко осознал, что никакого гнезда у этой самой Маруси здесь не было и быть и не могло. Особо четко это было понятно по яркому оранжевому комбинезону со множеством карманов, из которой торчала заостренная животная мордочка с длинными усами, по горящими интеллектом глазкам и маленькому, но довольно смертоносному бластеру в коротеньких лапках, который эта самая Маруся не двусмысленно направляла на Кристину, смирно лежащую у ее нижних лап.

— Крыса?

— Крыса, — довольно членораздельно пропищала Маруся, — Настоящая.

— Не трогай девочку. Она здесь не при чем.

Пискуны. Я не могу позволить, чтобы им досталась хоть капля информации о новой разработке человечества. Даже ценой собственной жизни.

Или жизни кого-нибудь… другого.

Детонатор, что я до сих пор держал в кулаке, слабо вибрировал, говоря о том, что готов к работе.

Я нажал на красную кнопку. Взрыв, прозвучавший за моей спиной, хорошенько прошелся по барабанным перепонкам, а затылок обдало жаром.

Дело было сделано. Беспилотника больше нет. Только неизвестно, что эта тварь уже успела выяснить.

— Хорошо, — пропищала крыса, направляя бластер на меня, — Я смотрю, вы уже начали очищать наш дом…

Ох, зря эта так называемая Маруся решила выбрать цель побольше. Свою жизнь я ценю гораздо меньше.

Кинув уже бесполезный детонатор в голову Пискуна, я сделал ложный выпад влево, а но сам отскочил в противоположном направлении. Отвлекшаяся на детонатор Маруся повелась на мой довольно примитивный трюк и пальнула из своего миниатюрного бластера левее моего местонахождения, при этом насквозь прошив толстый остов крыла допотопного транспортного средства. Воспользовавшись шансом, я кинулся на мелкую тварь и одним ударом с ноги отправил Пискуна в полет и нокаут единовременно.

Штаб будет очень рад, когда заполучит себе первого, при том живого, представителя новой враждебной расы.

А меня повысят. Ну, или хотя бы наградят. Или премию дадут, тоже было бы не плохо.

Связав пленник… пленницу, я обернулся к Кристине. Она сидела ко мне спиной на там же, где пару секунд назад лежала, свернувшись калачиком, запуганная, обессиленная, боясь пошевелиться или хоть что-нибудь сказать.

— Кристин, пойдем. Я отведу тебя домой.

— Она была такой милой… веселой… она мне волосы причесала…

— Не волнуйся. Все хорошо.

Я подошел к бедной девочке и присел рядом, прямо на грязный мусор. Ее идеальные волосы спутались, лицо стало еще более грязное и чумазое, а в глазах, которые напоминали мне дом, стоял слезы. Я обнял ее и та, уткнувшись мне в плечо, тихо разрыдалась. А я стоял гладил ее по голове и утешал.

— Кристина, а где твои родители, — спросил я, когда та немного успокоилась. Она молча покачала головой, — А с кем ты живешь? Есть кто— то? Или ты одна?

Девочка кивнула. Она совсем одна на этой безжалостной планете.

Планете— свалке.

Она продремала на моем плече всю обратную дорогу, но окончательно уснула только на борту «Спутника».

— Почему ты не убила ее? – спросил я Крысу, когда та окончательно пришла в себя.

Та молча села в клетке для пленных, которым оборудован каждый «Спутник», поводила своим мерзким розовым носом по сторонам, поморщилась, потянулась, но все же ответила:

— Потому что мы не звери, в отличии от вас. Я видела, как ее родителей придавило новой порцией вашего же хлама. – ее маленькие глазенки-пуговки сузились до узких щелочек, - Вам, людям, плевать на все. На себя, на свои планеты. Даже на свой собственный дом. Вы загубили даже свою собственную планету, которая некогда породила вас.

— Пандея в отличном состоянии. – парировал я, вводя дополнителен системы защиты камеры в действие.

— А вот Колыбель – нет.

— Кажется у кого-то ужасно работает разведка, — съязвил я, направляясь к выходу из камеры.

— Кажется, кто-то просто забыл свою историю, — тихо пискнула мне вслед Маруся.

С шипением закрылась гермодверь. Осталось лишь настроить автопилот и можно будет отправляться с этой противной планеты под гадким названием Земля.

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамоврассказstoryутренняя минька#Лит-клуб

И грянул что-то где-то

,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,рассказ,Истории,утренняя минька,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

Все с ног до головы забрызганные кровью, испачканные в слюне и экскрементах тираннозавра, нервно сжимая свои разряженные плазменные ружья, я и Грег вывалились из временного портала, с горем пополам вернувшись из развлекательной поездки в прошлое. Единственные из тридцати туристов.

— Господи! Мы выбрались! Выбрались! – Грег упал на колени, снимая шлем и расцеловывая грязный пол комнаты прибытия.

Я же был куда сдержаннее своего друга, а потому лишь мысленно возблагодарил все существующие высшие силы за спасение от кошмара наяву, а затем, медленно и осторожно снял рюкзак с целым и настоящим яйцом динозавра. Да, тварину пришлось убить, но это стоило того.

— Сер, — я обратился к технику, молодому парнишке, который со скучающим видом подошел к нам через минуту, — сейчас же тридцать первое февраля две тысячи пятидесятого года?

— Что? Нет, конечно. У нас тут всего по 28 дней в месяце.

— Но… — я был ошарашен столь неожиданным и… глупым ответом, — У нас? Где здесь?

Грег же, слышав эту галиматью, ударился в плач, свернувшись калачиком на все том же грязном полу.

— Вы что, «И грянул гром» не читали? – парень что-то отметил в своей планшетке.

— Что?

— Ну, Рей Брэдбери, фантастика?

— Фантастика? Что это такое?

— Понятно… — парень вновь что-то отметил в планшетке, а потом протяну мне два каких-то листочка, — Вот, подпишите. – а потом обернулся и крикнул куда-то в даль, — Эй, Анджей, объявляй карантин, к нам опять эти идиоты из Ц-127 прибыли. Вот вечно им в прошлом копаться неймется.

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамоврассказstoryвечерняя нетленка#Лит-клуб

Палач-701

$ 7 .—Ж к, \» ■ /'/STI. » г (vV^H -/■ \ I/ .Г ^ \| _ \ ШЛ ' ч у " |Щ{1 |( ■ \/~ T4Í sS к ^ \|| 1 М Г' г > /* \ г ^ P* ‘■*5* «,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,рассказ,Истории,вечерняя нетленка,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,$

Джошуа сидел в высокой траве, растущей на краю скалы, смотрел в вечно голубое небо и наблюдал, как разлетался вечерний заряд гено-спор. На этой чудесной планете, которая только готовилась стать настоящим Раем, на небе никогда не было ни тучки, ни облачка – местная вода в принципе еще слишком плохо испарялась. А может, их вообще никогда здесь не будет – это как пойдет. Ведь эта маленькая аномалия совершенно не мешала гено-спорам заселять планету флорой и фауной всех мастей и красок.

Михалыч сидел на камне рядом, задумчиво жевал седую бороду, гладил бирюзовую змейку и наблюдал, как большие фиолетовые волны далеко внизу бьются о коричневые скалы. Легкая, как пушинка, пена взлетала на добрые сотни метров ввысь, распадаясь на лету на маленькие снежинки, а затем таяли в свежем, прохладном воздухе.

И почему такую поистине беззаботную планету назвали столь неприятным именем – Палач 701. Конечно, когда здесь откроют курорт, она удет зваться как-нибудь «Парадиз» или же в честь какой-нибудь королевы красоты. Но сейчас планета звалась Палачом, и это имя ей совершенно не подходило.

«Когда на нее прилетели первые Странники с Земли, на ней бушевали ураганы?», «Здесь обитали крайне агрессивные существа?», «Планету использовали как ссылку во времена Имперской или Республиканской Смуты?» — Джошуа по разу в день, но высказывал одну из интересных теорий Михалычу или Дяде Пете, но те лишь молча улыбались в ответ, отрицательно качая головой – такая у них была игра. Вообще, терраформщики немногословны, они работают в полной тишине, почти что в одиночестве, вдалеке от цивилизации. Но ни Михалыч, ни тем более болтун Дядя Петя, не казались Джошуа странными социофобами, или просто повернутыми на голову.

Даже просто странными он их назвать смог бы с большой натяжкой.

Закрыв глаза, подставив лицо теплому ветерку, Джошуа хорошо задумался, перебрал пару подготовленных вариантов, и попытал удачу:

— Планета зовется «Палач», потому что по поверьям одной из цивилизаций, у этой Звезды на небе живет злой Бог Мщения?

Михалыч повернул голову в сторону младшего сотрудника Станции, хмыкнул в бороду… Джошуа напрягся, неужели, угадал… но Михалыч лишь покачал головой, ехидно щуря глаза.

— Неа. – донеслось из кустов позади Джошуа, и на скалу вышел Дядя Петя – усатый загорелый мужик средних лет, поджарый, но словно бы весь высушенный. Джошуа мог диплом дать на закланье, что и без лучевой установки может видеть его кости под тонким слоем кожи, — Не угадал, Склифосовский.

Да, когда Джошуа Склифосовский прибыл на Палач-701, планету в самом разгаре терраформирования, чтобы набрать материала для своей кандидатской, то действительно боялся увидеть угрюмых, мрачных и замкнутых в себе людей с чёрствыми сердцами и холодными расчётливыми мозгами.

Михалыч, для виду, конечно, нахмурил брови, когда совсем еще парнишка Джошуа спустился с трапа Грузового Транспортника, но не смог долго держать напускную строгость. А добряк Дядь Петя так вообще сразу принял в охапку нового сотрудника их терра-станции, обеспечивая максимально возможный радушный прием.

— Ну что, идем? – Дядя Петя посмотрел на Це-1877726Р73, именуемую здесь просто Солнцем, точно определяя время лишь по одному его положению на небосводе, — Уже ужинать пора.

— Ага, — Джошуа поднялся и отряхнул с шорт налипшую Щуп-Траву, с чмоканьем отлипая присоски, и немногочисленный состав Терраформ-Команды Палача 701 пошел к своей жестяной коробке, — И аппарат проверить надо, в последнее время у него датчик температуры барахлит, и аргон в воздухе определяется все хуже и хуже.

— Эт все потому, — Михалыч наклонился и отпустил змейку в ее родные заросли Чешуйвики, — что Петро уже почти закончил с заселением мелкими пресноводными. Вот до Шерстянников дойдет, так Аргон весь и того, пшик…

— Э, не, — Петро хлопнул Михалыча по плечу, — Я еще не решил, по пути Шерстянников пойду, или же Иглокожих.

— Корпорация не даст, — вмешался Джошуа, — Иглы туристов колоть будут.

— Не будут, — Петя присвистнул, — Ты просто не знаешь толк в хороших Иглокожих.

— Остановился бы на рептилиях… — буркнул под нос Михалыч.

— Вот когда созреешь до своей планеты, тогда и будешь о рептилиях думать, — ответил ему Дядя Петя, а потом повернулся к Джошуа, — Ну что, парень, сегодня твой черед выбирать, что заказывать у Синтеза. Что будет на ужин?

— Пицца с ананасами! – не раздумывая выбрал Джошуа свою самую любимую еду на свете.

Михалыч с Дядей Петей только хмыкнули – на вкус и цвет, так сказать…

***

Когда на следующее утро допотопный пятимерный спектограф на основе Керры и Зелиана все же соизволил выставить необходимую температуру внутри термостата и хромитовой печи, Джошуа наконец смог отдохнуть как следует. Записав собранные данные в журнал, потратив на это еще несколько минут, он вышел из своей экспериментальной лаборатории по контролю аэрофигурации и чуть не оказался сбитым с ног спешащим Дядей Петей.

— Куда это он? – Спросил Джошуа у Михалыча, который как раз выходил из-за угла.

— Да проспал утренний залп. Уже года три как такого не было. Ананасы и анчоусы, — Михалыч хитро подмигнул, — убойная смесь.

— А ничего не случится?

— Из-за небольшого опоздания? Да не. Кстати, Джошуа, сколько ту уже у нас? Шестой месяц? И все еще ни разу не видел Пушки. Пойдем.

Выйдя на улицу и поднявшись повыше, Михалыч указал пальцем на небольшую стоящую в горах довольно таки далеко от абсолютно некрасивой, но все же ставшей такой родной, станции терраформирования.

— Вот, наша Бэтти, хех. Поехал к ней.

— Что-то давно заряда нет, — забеспокоился Джошуа.

— Ну так, попробуй по три раза на дню осеменять планету на протяжении пяти лет… и ты подустанешь.

— А что он там…?

— Вот времена пошли, ничему сейчас в институтах не учат. Вы систему генофондирвоания проходили?

— Смутно, вскольз…

— Эх… — Михалыч потер глаза, уселся в траву, поймал пробегающую рядом ящерку и стал нежно ее почесывать, — Осеменяет планету, своим генофондом… и делает ей красивых детишек, какие на душе лежат.

— Он там… это самое? – Джошуа слегка замутило от мысли, что Дядя Петя там, в Осеменительной… осеменяет…

— Тьфу, молодежь! – Михалыч отвесил легкий нравоучительный подзатыльник младшему научному кадру, — Любовь у него, Джошуа, Любовь к планете. Настоящая. И передает он любовь по психосвязи банку генов в пушке. А ты, тьфу, буэ… Выкинь из головы эту гадость!

— Пытаюсь, — смущенно пролепетал Джошуа.

— Отвлекись, — Михалыч продолжил чесать ящерке пузо, — Вон, лучше, попробуй снова угадать, почему именно Палач-701? Только хорошо подумай.

Ветер свистел в щупальцеобразных кронах местных деревьев, в их кронах щебетали Пернатые.

— Потому что это семьсот первая терраформированная планета, которая сгубила уже семьсот первого терраформщика?

— Бинго, — Михалыч впервые на его памяти улыбнулся, — Любовь зла, полюбишь и планету. Сердцеедка – слишком пафосно. Стерва – обидно. А Палач… Петро теперь навсегда ее. Ее и их потомства. Примерный муж, ответственный отец. Только таких и берут в терраформщики. О, вон, смотри, полетели…

Джошуа вновь поднял взгляд в вечно синие небеса, медленно сел в траву и стал наблюдать за рукотворным чудом рождения плода истинной любви – гено-спорами, разлетающимися по планете, оставляя за собой легкий радужный хвост.

— Эх, хорошо пошло в этот раз. Иглокожие, как пить дать. Но ничего, приятель, — Михалыч положил руку на плечо совсем еще юного Терраформщика, — мы и тебе как-нить планетку под стать подберем.

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамовутренняя минькарассказstory#Лит-клуб

Химерность бытия

,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,утренняя минька,рассказ,Истории,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

Она была так прекрасна, что у меня не хватало слов, чтобы ее описать. Как нет слов, которыми можно было бы описать нежность цифры ноль, или же утонченность цифры один. Ни один разум, ни одна машина в этом или другом мире, не смогли бы создать что-либо более чистое, незамутненное, великолепное… идеальное.

Девушка моей мечты. Любовь всей моей жизни. Я мог коснуться ее тела, провести дрожащими пальцами по всем ее линиям и изгибам, мог поцеловать, обнять, прижать, подарить ей ласку и обожание. Я стал бы ее рабом, если бы она пожелала. Возможно, я бы даже покончил с собой во славу ее Имени.

Она была здесь. Рядом.

И ее здесь не было.

Я снял очки виртуально реальности и уставился на руки, обтянутые тонким слоем тактильных перчаток.

Цифры. Биты. Байты.

Существуют ли они. А если и существуют, то отличаются ли их сочетания от фантазий и видений, порожденных больным ли, здоровым разумом?

Я смотрел на свои руки и все пытался понять, что я ощущал, когда трепетно обнимал свою виртуальную любовь? Ее, гений чистой красоты и объект обожания моего сердца, или же холодную, мертвую ткань дорогих перчаток?

Сердце радеет за первый вариант. Мозг за второй.

А разум…

Существует ли разум? Или он такая же химера этого мира, как и любовь, радость?

И сильно ли он отличается от созданья из цифр и строк?

Эх.

Но разум есть здесь. А Она была там. За гранью, которая, в сущности своей ни что иное, как очередная химера.

Одна химера рассуждает о реальности других химер. Нелепо и глупо. Тщетно и безвозвратно. Но что еще нам остается делать?

Только что отбросить предрассудки, уйти в чистую, непреклонную логику и завязать со всем этим. Начать приносить пользу себе и другим.

Жить? По-настоящему, без остатка отдаваясь уходящему времени?

Или же еще раз окунуться в глубину с головой, в последний раз доставить чувство счастья утомленному разуму.

Надевая очки обратно, я безоговорочно для себя решил, что этот раз уж точно будет самым-самым-самым последним.

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван АбрамоврассказstoryВзрыв мозгавечерняя нетленка#Лит-клуб

Логика и мандарины

,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,рассказ,Истории,Взрыв мозга,вечерняя нетленка,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

Сидя по щиколотку в светящихся мандариновых очистках, я с нескрываемой злостью в глазах и матом на губах, очищал очередной оранжевый шарик.

— Давай! Давай!

Под плоскими пальцами я явственно чувствовал обманно мягкие дольки сладкого фрукта, но это не придавало мне ни капли оптимизма.

— Давай!

И вот, последний рывок, легкое движение руки, и шершавая шкурка с легким «пшик» отодралась от мандарина.

— Твою мать!!!

В двадцать пятый раз желанный фрукт оказался обыкновенной бумажкой с текстом: «Не расстраивайся, попробуй еще раз!»

Разорвав бумажку в клочья, я пнул клавиатуру, надел занавеску и, хлопнув собакой, покинул свой злосчастную квартиру.

Я ненавижу свою новую жизнь! Я ненавижу этот новый год!

Впрочем, я такой не один.

На улице было пасмурно. С неба падали миниатюрных размеров хот-доги, и моя занавеска быстро покрылась пятнами горчицы и кетчупа. Мне еще повезло, она была брезентовая, хот-дого-непроницаемая, кто-то и такой не имел.

На улице народу почти не было. Ну, это и понятно — шел только пятый день новой эры. Многие счастливцы, чьи спиртные напитки приобрели удобоваримую форму, до сих пор предпочитали сидеть дома и бухать. Моя же бутылка дорого французского коньяка ровно в двенадцать ночи превратилась в коровью лепешку, а активно крякающую утку-шампанское я трогать просто побоялся. Из моральных соображений.

Правила поменялись, а жизнь осталась все та же.

Не зная, чем заняться, я свернул в то место нашего города, которое когда-то было парком. Нет, сейчас оно тоже оставалось все тем же парком, только на вид… слоны, держащиеся за свернутые в трубочку книжные страницы, меж которых стояли вполне уютные плюшевые зайцы… вряд ли это можно назвать парком, но ничем другим оно никогда и не было. Я сел на первого же попавшегося зайца и молча начал смотреть вдаль.

Как ни странно, но здания совсем не изменились. Как были серыми коробками, так ими и остались. А мир вокруг людского жилья с нового года изменился до неузнаваемости.

Когда это случилось, первой моей мыслью было: «Все, кабздец мне, икру паленую продали». В один единственный миг вещи вокруг, да и что уж там, и я сам, кардинально изменились, будто какой-то моддер недоучка, ради забавы, в игре поменял в игре текстуры местами и поколдовал в файле с параметрами.

И что самое ужасное, на этом он не остановился. Да, некоторые вещи ограничились только тем, что поменяли вид, но оставили свою суть и свое предназначение. К примеру, самые обычные ножи - теперь у меня на кухне лежит три рулона очень мягкой и пушистой туалетной бумаги, которая режет не хуже бритвы. Ну а остальные предметы, в придачу ко всему, изменили логику своего существования. Те же мандарины. Изначально они ведь были самыми обычными мандаринами, только не такими сочными на вид, но откуда, спрашивается, в них теперь эти странные записки? А пиво? Оно теперь тоже выглядит как мандарины, завернутые в банан, пахнут как пиво, звучат даже как пиво, только вот пить не получается - нечего! Та же утка крякает, если ее взболтать, и что-то пенистое из нее изливается. А что делать с пивом?

Мир сошел с ума.

Вот уже как пятый день.

И логика улетела навсегда.

Мимо меня тихо спланировал самый обычный бурый медведь, размером с самую обычную лошадь. Легонечко так, без шума и пыли, он опустился на хот-дожный сугроб и медленно пополз куда-то вдаль. Теперь сиди, гадай, что это: воробушек, обертка от мороженого или пьяный алкаш, ползущий домой на бровях.

Ибо люди тоже изменились, и понять кто где можно лишь по недоумевающему взгляду и вечно горящим в нем вопросом: «Какого хрена?»

Когда-то какой-то мудрец сказал, что человек может приспособиться ко всему. Он привыкнет, обмозгует, пересилит… Но справится ли он с отсутствием логики?

Каково сейчас медикам, которые не могут отличить градусник от скальпеля, лекарство от яда, а пациента от стола? Каково ученым, которые пытаются найти логику происходящего повсеместного отсутствия логики?

Я не могу сказать, даже самому себе, каково это – быть самим собой. Хочу ли я есть, хочу ли я пить – не знаю. Как теперь быть, куда идти, что делать?

Мягкий плюшевый заяц слегка заворочался, забухтел и открыл глаза.

— Эээээ… Ты… человек? – просипело он мужским голосом.

Я встал.

— Да… Прости мужик, я думал ты лавочка.

— Ничего, сейчас… не мудрено. Парень, у тебя это, выпить есть?

— Неа.

— Жаль.

Заяц с трудом поднялся, немного постоял, обмозговывая, что ему делать дальше, и поковылял к другому ближайшему зайцу. Я молча стоял и смотрел, как тот с размаху пинает плюшевую игрушку, отбивая себе ногу об твердую шерсть. Наверное, этот заяц все же был лавочкой. Или еще чем.

Мудрец был прав. Люди привыкнут ко всему, чтобы все новое боле не мешало им быть теми, кто они есть – ленивыми расхлябистыми жизнелюбами. Люди изменятся, но суть их останется прежней. Ведь суть – она настоящая. Она будет всегда сама собой, и ничего не в силах ее изменить. Медики будут лечить людей катриджами от старой «сеги», если это действительно будет им помогать, ученые будут исследовать корреляцию вращения тушканчика вокруг квадратного корня из пяти, а правительство будет оптимизировать жизнь, чтобы та не развалилась по кирпичикам в этой новой эре, не забывая наполнять свои складки занавесок новенькими хрустящими медузами.

А я? Что делать мне?

Если честно, я не знал ответа на этот вопрос и до того, как жизнь превратилась в иллюстрацию старой сказки Кэрола. Глупо было бы ждать, что теперь ответ появится сам собой.

Я посмотрел на алое небо. Как ни странно, но старая лампочка смотрелась очень даже органично на фоне облаков из садовых роз. Высунув язык, ну, или то, что мне его заменяло, я попытался поймать летящий вниз сосисочный фастфуд.

Мне было просто интересно, остался ли бывшего снега вкус снега?

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамоврассказstoryутренняя минька#Лит-клуб

Пробуждение

На планете Земля все еще существуют такие места, в которые долгие и долгие тысячелетия не ступала нога разумного человека. Обычно они настолько труднодоступны, что путь к ним пролегает сквозь лабиринты карстовых пещер, непреодолимые пропасти с раскалённой лавой, необъяснимыми аномалиями и ловушками древней, канувшей в Лету, цивилизации.

И вот, в одном из таких, забытых звездами, мест, в огромной пещере с алмазной стеной, наконец-то появились люди. Сбросив с себя акваланги и альпинистское снаряжение, переодевшись в церемониальные фиолетовые робы, они под мрачное хоровое пение прошествовали к центру некогда древнего храма. Встав вокруг естественного каменного постамента, они взялись за руки и вознесли молитву к превеликому Рльеху, чей Храп Ночи отмерял оставшееся время мира.

Допев вместе со всеми последнюю строчку на древнем, мистическом языке, предводитель вышел вперед и водрузил на постамент древнюю священную Книгу Перемен и повернулся к алмазной стене, за которой можно было разглядеть смутные очертания чего-то большого. Или кого-то…

— О Великий! – воскликнул он в ритуальном экстазе, воздев руки к куполу пещеры, и его судьбоносный бас отразился эхом от каменных стен, — К тебе взывает твой раб из смертных обезьян, недостойных даже твоего дыхания. Как и было предначертано, о Великий Рльех…

— Рльех! — вторили культисты своему жрецу.

— …мы преклоняемся пред твоей волей, дабы ты отринул оковы Вечного Сна и пробудился! Восстань же, о Рльех…

— Рльех!

— …и приведи нас в мир, полный власти и миролюбия, полный крови и почитания! Даруй нам свою Силу, спаси этот загнивающий мир от слепцов и глупцов! Йа! Йа! Рльех тр-ринь!

— Йа! Рльех тр-ринь!

Жрец открыл священную книгу со зловещим клеймом песочных часов на переплете из человеческой кожи и зачитал древнюю, хтоническую фразу из глубин ужасающего мироздания:

— Бус, тарапах тринь и паса ка! Нирам парат силр Йа! Восстань, о Вели…

Но жрец не успел договорить, а приготовившиеся вновь прославлять имя своего Древнего Бога адепты, все как один повернулись к алмазной стене. Там, по ту сторону их безумия, пошевелилась гора черного, невообразимого, неописуемого ужаса и… зевнула. Долго, протяжно и громко.

— Мн, мн… Что, кто?

Услышав древнюю речь, проникающую своей сутью сразу в разум, культисты сомкнули круг от страха, инстинктивно стараясь встать как можно ближе друг к другу и к своему предводителю.

— О Великий Рльех…

— Рльех… — продрожали адепты и еще больше сомкнули ряды.

— …мы пробуди…

— А, мн, что? Еще пять векочков… Мн… Мне ко второму пришествию…

— Но… — постарался объяснить ситуацию жрец, вдруг оказавшийся в куче дрожащих адептов, но его слова потонули в звуках стучащих от хтонического ужаса зубов.

А затем задрожали стены, с потолка посыпались громадные сталактиты, алмазная стена, как и гласило пророчество, пала и рассыпалась на мелкие кусочки. Огромная туша реликтового божества перевернулась с левого пока на правый и с лёгким «бух» придавила под собой культистов, их оборудование и последний в мире экземпляр Книги, Которая Могла Пробудить Рльеха.

И сам Рльех, мирно посапывая в такт мирозданию, не сильно-то жалел о случившемся.

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамоврассказstoryвечерняя нетленка#Лит-клуб

Праздник Движения Вперед

"Бьют часы на старой башне,

Провожают день вчерашний…"

из к/ф "Приключение электроника"

Я умер, когда до Нового Года оставалась всего пара часов.

Шел снег. Повсюду мигали лампочки гирлянд, сновали прохожие. Из постоянно открывающихся и закрывающихся дверей играла веселая, умиротворяющая музыка. Все вокруг буквально цвело и пахло надвигающимся праздником времени.

Я не помню, о чем думал в тот момент. Возможно, я был счастлив от того, что этот год прошел для меня и для моей семьи вполне себе удачно: дочь Люда закончила учебный год на отлично, жена наконец устроилась на работу, а мой отец… а отец все еще был с нами. А может быть, я был расстроен из-за того, что в магазине не было моих любимых соленых огурцов, и встречать Новый Год пришлось бы без них.

Не помню, как именно это произошло, но когда вспышка боли ворвалась в сердце, а волна отчаяния взорвала мой мозг, когда мой разум унесло за грани возможного, вновь показав мне отрывки из фильма под названием «Моя Жизнь», все мои радости и переживания просто перестали иметь какой-либо смысл.

А затем был удар.

И я умер.

Первое, что я увидел после своей смерти – это огромные, полные ужаса, глаза водителя, вышедшего из автомобиля, сбившего меня. Судя по выражению лица этого человека, он сам не ожидал такого поворота событий. Не справился с управлением, отказали тормоза, засмотрелся в телефон… А какая разница? Сделанного не воротишь. Я был мертв.

Каждый ребенок, со своего первого Нового Года знает, что когда человек умирает, ему отводится время на завершение своих дел на этой грешной земле вплоть до следующего праздника времени. Он прощается с близкими, закрывает долги, отправляется в заветное путешествие, о котором всегда мечтал. А может быть начинает делать добро, или зло, просто так, без причин или одобрений – у него теперь всего один путь, который он сможет пройти разными дорогами.

Дорогами в вечное счастье, дорогами в мир без лет и годов, где время перестает неумолимо течь вперед и сливается в единое целое с тобой. В Бесконечное Лето.

Шел снег. Мигали лампочки. Но атмосфера праздника испарилась с лиц одиноких прохожих.

Я лежал на тротуаре, в нескольких метрах от пешеходной зебры, в рваной куртке и, почему-то, без ботинок, но до сих пор судорожно сжимая в руках дужки продуктовых пакетов. Левая рука была неестественно вывернута в сторону, а за грудной клеткой, тоже слева, неприятно саднило.

Гудели провода под слоем замерзшего дождя. Где-то далеко играла музыка. Водитель продолжал смотреть на меня своими бешенными глазами.

А времени в этом мире у меня оставалось все меньше и меньше.

***

Не смотря на праздники, скорая приехала очень быстро. Даже быстрее дорожно-транспортной службы.

– Эка тебе, парень, угораздило то, – молодой фельдшер, почти что мой ровесник, быстро, абсолютно без боли, вправил мертвую руку обратно, чтобы я мог наконец-то ею управлять и, в кои-то веки, отпустить злосчастный пакет, – Прям под Новый Год… Эх…

Я молчал.

– Так, ребра сломаны, осколок седьмого сместился и вошел прямо в сердце. Мгновенная смерть, – продолжал осматривать меня фельдшер, не замолкая ни на минуту, – Органы тоже не смещены. А если я сделаю так, говорить можете? – он надавил мне куда-то на грудную клетку чуть повыше груди.

– Да.

– Ну и отлично, – отряхивая руки от липкого снега и плотнее закутываясь в свою куртку, вынес вердикт сотрудник скорой помощи, – значит боле вправлять ничего не будем, существованию это мешать не будет. Так что оформляем, и можете быть свободны.

– А можно как-нибудь… побыстрее? У меня жена, дочка…

– И то верно, – он похлопал меня по плечу, – мдам… сколько у тебя? – глянул на наручные часы, – Полтора часа? Ох, твою же ма… кхм. Короче, давай, заскакивай к нам в карету, довезем до дома, а по пути оформим как-нибудь. Эй, Мишань, заводи свою тарантайку, у нас экстренный случай!

– Что, живой он, чтоль? – донеслось откуда-то из недр белоснежной машины с красной лентой на боку.

– Да нет, мертв как наша с тобой зарплата! В этом то все и дело!

***

Кира не любила плакать.

Дома пахло мандаринами. На кухне работал телевизор, в котором повседневно пели песни, шутили, веселились. Из комнаты дочери доносилась тихая грустная музыка. Отце храпел у себя.

Дома было спокойно.

Я поставил сумки в прихожей, разулся, снял грязную и мокрую куртку. Жена стояла напротив меня и смотрела, грызя ногти. Кира все поняла по въезжающей во двор скорой и по рваной одежде, но до сих пор не давала себя даже шанса на то, чтобы поверить в самое страшное.

Подошел к ней. Молча, без слов, нежно обнял и прижал к себе, отчетливо чувствуя разницу температур наших с ней тел. Положил руку ей на голову, прижался к волосам щекой, вдохнул смесь запахов ее шампуня и духов, которые подарил ей на десятую годовщину свадьбы.

– Прости меня, дорогая, – тихо прошептал я ей на ухо, – прости, но я умер.

Она прижалась еще ближе, уткнувшись носом в мое безжизненное, больше не греющее плечо.

Кира не любила плакать.

Но сейчас не смогла себя сдержать и зарыдала в голос.

– Сережа… – мы стояли в прихожей, схватившись друг за друга в желании больше никуда и никогда не отпускать, будто это могло бы что-нибудь изменить, – как так…? Сереженька…

На звук маминых стенаний из комнаты показалась лохматая голова моей тринадцатилетней дочурки. Закряхтел, отец, вставая со своего старого дивана.

Я стоял в прихожей, и не знал, что сказать. Все свое время после смерти и до этого самого момента я думал лишь о том, что скажу своим родным. Что сделаю для них в свои последние минуты. Сидя в мокром сугробе, в процессе поиска слетевших ботинок, трясясь в карете скорой и диктуя свои паспортные данные фельдшеру, я думал о своей семье, моделировал ситуации, представлял их поведение. Но сейчас… Сейчас я стоял и не знал, что мне делать. Мир перевернулся вверх ногами, сузился до размеров этой маленькой квартиры, стал таким же бессмысленным и пустым, как сердце в моей груди, переставшее биться.

А время неумолимо приближало Новый Год, новый мир, в котором мне уже не было места.

Может быть, я бы тоже заплакал.

Но я больше уж не мог.

***

– Как это произошло?

Мы с женой сидели на кухне одни. Кира выключила треклятый телевизор, убрала со стола тарелки с готовыми салатами и разделочную доску с так и не дорезанным сыром. Уселась напротив, уставилась на меня красными от слез глазами.

А мне было стыдно на нее смотреть. Такую красивую. Такую молодую. Такую… живую.

– Автомобиль. Сбил меня на переходе у магазина напротив офиса. Фельдшер сказал, ребро проткнуло сердце. Мгновенная смерть. Не переживай, больно мне не было.

– Сережа…

– Не говори ничего, – я потянулся к ней через стол и нежно погладил по щеке, – Молчи. Я знаю, это трудно, но уже ничего не изменить. И мне… Мне стыдно за то, что я ухожу от вас так рано. Что оставляю вас одних в такое тяжелое время. Я… я…

И вновь слова застряли в горле.

– Любимый?

– Помнишь нашу с тобой первую встречу? Я тогда работал в забегаловке, стоял за кассой, когда вы с подругами зашли после колледжа перекусить. Я сразу заприметил тебя, как только ты вошла в двери. Солнце буквально озарило твой силуэт, оставив отпечаток в моей душе.

– А затем ты очень плохо пытался меня закадрить своими пикаперскими методами, из-за чего тебя и выгнали из этой забегаловки, – Кира улыбнулась, предаваясь светлым воспоминаниям, – а потом ты на все плюнул и купил мне цветы на последние гроши.

Но, вновь посмотрев на меня, на мою уже серую, устрашающую кожу, она снова вернулась в реальность. Жестокую. Холодную. Неуютную.

Но настоящую.

Закипел стоящий на плите чайник. Кира встала из-за стола, резким, то ли злым, то ли раздраженным движением руки выключила плиту и встала у окна, уставившись куда-то в даль. Может быть в попытках узреть там смысл бытия. А может быть в мольбе за жизнь.

Я подошел к ней сзади, обнял. Кира схватилась за мою ладонь, будто утопающий в море за спасательный круг.

Мне никогда не понять, что творится сейчас у нее в душе. Да куда уж там, мне не понятно даже то, что творится сейчас в душе собственной.

А за окном падал снег. Ему не нужно знать, зачем он падает, он просто летит вниз, опадает на землю крохотными снежинками. И остается лежать там, пока ему не придет время растяать.

– Я не хочу уходить, – сказал я то, что так и не решался признать, – я боюсь. Все это происходит слишком быстро. У меня нет времени даже на то, чтобы нормально попрощаться со своей семьей, не то что позаботиться о них до того, как меня окончательно не станет. Я… я хочу вам всего самого лучшего, вы для меня – все. И я… Я люблю тебя, Кира. Люблю, любил и всегда буду любить. Я не хочу оставлять тебя одну.

– Любимый… И я тебя люблю...!

Кира не любила плакать.

***

Люда сидела за компьютером, уткнувшись в экран. Она даже не повернула голову, когда я зашел к ней в комнату. Большие наушники, которые всегда были обязательным атрибутом внешности моей маленькой девочки, теперь лежали на столе, и из них лилась тихая грустная мелодия.

– Привет, милая. Можно мне присесть?

Абсолютно никакой реакции. Ни «Да», ни «Нет», ни бунтарского «Делай что хочешь».

Тринадцать лет. Трудный возраст. Особенно, если завтра ей стукнет четырнадцать.

Но я этого уже не увижу. Я не увижу, как в один единственный миг, когда настанет Новый Год, она станет на один год старше, как изменится внутренне и внешне. Не увижу, как изменится моя жена, как еще на один год постареет мой отец. Я не увижу будущего своей семьи.

Не дождавшись ответа, я сел на краешек незаправленной кровати.

– Я… Я умер, Люда. Так… так бывает. Меня сбила машина. Совершенно случайно. Так… повторюсь, так бывает. Жизнь, она такая штука… Не простая. В ней может случится абсолютно все что угодно. В жизни много плохого, но это совсем не значит, что она такая плохая вся. На самом деле жизнь прекрасна сама по себе, в ней гораздо больше действительно хороших, светлых моментов. Уж поверь мертвецу.

Одинокий всхлип носом.

– И жизнь лишь такова, какой ты сама видишь ее. Жизнь – это величайший дар, который когда-либо может дать человек. И чтобы ты ни сделала, какой бы ни стала, помни – я всегда буду гордиться тобой.

Молчание.

Неизвестная мне группа допела свою грустную песню, и ее место заняла другая, почти что идентичная предыдущей – с такой же заунывной, грустной и меланхоличной песней.

– Мне жаль, что все вышло именно так.

Второй одинокий всхлип.

Еще с минуту я молча просидел на краешке кровати, рассматривая спину своей маленькой бунтарки.

Видно, я совсем не разбираюсь в женской психологии.

И лишь когда я встал и открыл дверь из комнаты, Люда вскочила со своего компьютерного кресла и крепко вцепилась в меня, дав волю слезам.

Вся в мать, пронеслось у меня в голове.

– Папочка, не уходи… Прошу! Папа!

Она рыдала в моих объятьях, а я лишь молча гладил ее по голове.

***

– Привет, папа.

Когда я вошел, отец сидел на диване в ожидании своего непутевого сына. Посмотрев на меня строгим оценивающим взглядом, он жестом пригласил меня сесть рядом.

– Не думал я, что вновь придется переживать смерть родного мне человека. – мрачно хмуря брови произнес отец в пустоту, – Тебе было больно?

– Нет. Авто сбила. Смерть была мгновенной.

– Хорошо. Хоть это успокаивает.

Достав из-за дивана старую заначку – бутылку водки и две стопки, отец разлил нам с ним по чуть-чуть. Пили молча, не чокаясь. Пищевод обожгло, но «живая вода» приземлилась на мертвую почву.

– Ты помнишь, как ушла мама?

– Да.

Я отлично помню тот Новый Год. Мне тогда должно было исполниться десять. Помню бледную мама, грустно улыбающуюся и прижимающую к себе. Помню, как она уже больше ничем не пахла. И помню ее любящий и полный нежности взгляд, когда ее тонкий силуэт стал таять в воздухе, стоило курантам пробить двенадцать.

И как мне уже исполнилось десять. Но уже без мамы.

На этот раз я разлил по стопкам. Снова выпили.

– В моем возрасте уже не боятся смерти. Но даже у меня до сих пор трясутся поджилки, когда я думаю о ней. Не могу даже представить, каково тебе сейчас.

– Я уже умер, папа. Мне уже незачем ее бояться.

– И то верно, и то верно…

– Прости, что я был плохим сыном.

– Ты был отличным сыном. Это я был плохим отцом, раз не научил сына смотреть по сторонам, когда тот переходит дорогу.

Мы улыбнулись друг другу. Снова выпили.

***

До заветного мига осталось пятнадцать минут.

Стол ломился от обилия еды и питья. Этот Новый Год должен был стать праздником мира, спокойствия и нового начала. Праздник нового времени, когда эта безжалостная стихия наконец-то берет свое и переворачивает лист космического календаря.

И для многих – это воистину будет так. Человечество в очередной раз шагнет еще на один шажок в будущее, станет взрослее. По всему земному шару, в один единый миг единения всех и вся, родятся миллионы младенцев, миллиарды детей станут взрослее, миллиарды взрослых мудрее, и миллионы мудрецов… исчезнут, дав дорогу молодым, на прощанье передав им свою науку.

И все же… Не смотря на бесконечный опыт предыдущих поколений, не смотря на воспитание и психологию…

Это все так же страшно.

Вот я был, и вот меня не стало.

Так что же страшнее? Сама смерть, или ожидание конца?

Мы вчетвером сидим за столом и слушаем выступление президента. Он как всегда радуется за пополнение в огромной семье под названием государство, переживает за каждого, кто боится преступить черту во взрослую жизнь, и скорбит вместе со всеми, кто потеряет своих родных и близких. Но такова жизнь, говорит он. И у нас нет никаких возражений.

– С Новым годом, граждане. Пусть в новом году вас ждет все самое хорошее. С праздником.

Я в последний раз встаю, в последний раз открываю бутылку с шампанским, в последний раз разливаю по бокалам.

Глаза у моих девочек на мокром месте, но они держатся. Ведь Новый Год не праздник смерти. Новый Год – это праздник перемен. Праздник чего-то нового. Праздник движения вперед.

Я поднимаю бокал и смотрю, как пузырьки бегут вверх сквозь жидкость, дабы исчезнуть на самом верху.

Бом!

Мои родные тоже встают, берут свои бокалы, поднимают над столом.

Бом!

– Не нужно о грустном.

Бом!

– Впереди вас ждет еще много прекрасного.

Бом!

– Я не жалею ни о чем, совершенным в жизни.

Бом!

– У меня замечательная жена…

Бом!

– Замечательная любящая дочь…

Бом!

– Великолепный отец.

Бом!

– И сейчас, перед лицом будущего, скажу…

Бом!

– ...будьте счастливы, ведь жизнь…

Бом!

– … замечательная штука, и я рад…

Бом!

– … что моя жизнь была связана с вами.

Бом!

Автор: Иван Абрамов

SvolochAbramov

#Реактор литературныйИван Абрамовhanuolрассказstoryкотэвечерняя нетленка#Лит-клуб

Мальчик, кот и скрипка

,Реактор литературный,разное,Иван Абрамов,hanuol,рассказ,Истории,котэ,прикольные картинки с кошками,вечерняя нетленка,Лит-клуб,литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,

У Виктора все никак не получалось научиться играть на скрипке. Вот уже сколько лет он мечтал о том, чтобы вывести хотя бы самую простенькую мелодию, но величественный инструмент будто на самом деле не считал мальчика достойным для извлечения из него прекрасной музыки.

Но Виктор не сдавался, и каждый утро, чуть свет, все равно вставал у залитого солнцем окна, брал в руки непослушный смычок, открывал опостылевшую нотную тетрадь и начинал играть.

Пять минут. Десять.

Отвратительные звуки разносились по миру, фальшь с разрушительной силой диссонировала с хаосом вселенной. Скулили собаки, завывал ветер к кронах деревьев, и даже солнечные лучи старались скрыться за спасительными тучами от этого форменного безобразия.

И Виктор не выдерживал всего этого, в ярости бросал смычок на мягкую обивку дивана и, хныкая в кровоточащие от упругих струн пальцы, убегал прочь.

Но каждое утро возвращался, чтобы снова через несколько минут тщетных попыток убежать в слезах.

И так продолжалось день ото дня.

Пока не появился Барсик.

Самый обыкновенный серый кот с самым обыкновенным слегка порванным левым ухом. Он появился неожиданно, из ниоткуда, самым обыкновенным утром, когда Виктор только-только дотронулся до изящного деревянного корпуса скрипки. Барсик просто запрыгнул на кучу книг, сваленную на столе у окна, вальяжно лег, подобрав под себя все четыре лапы, и выжидающе уставился на Виктора.

Играй, мол.

И Виктор заиграл. Все так же неуклюже и отвратительно. Вновь завыли бедные собаки, чей идеальный музыкальный слух был оскорблен самим существованием таких неописуемо страшных звуков, зашумели деревья, грозя проткнуть музыканта-самоучку своими большими толстыми и острыми ветвями, если сумеют дотянуться, а солнце и вовсе предпочло окончательно занавеситься непроницаемым покровом туч от стыда за своего подопечного в этом мире.

Но Барсик лежал на груде книг и не моргая смотрел на то, как Виктор мучил скрипку.

Минута, две, пять, десять. Кот лежал, смотрел и слушал.

А Виктор играл.

Кровь вновь выступила на нежных, так и не загрубевших за все это время подушечках пальцев Виктора, но он продолжал водить смычком по струнам - ведь кот его слушал.

А на пятнадцатой минуте тот даже замурчал.

Простояв у темного, неприветливого окна ровно час, Виктор отложил скрипку. Он больше не чувствовал пальцев ни левой, ни правой руке, тело занемело от одной и той же неудобной позы, но в этот день мальчик впервые отошел от окна без слез.

На следующий день, вновь подойдя к злополучному, озаренному солнечным светом окну, Виктор боялся, что кот больше придет. Что это было разовое мероприятие, и кот просто не захочет терпеть это все снова. Но стоило лишь Виктору встать в свой злополучный музыкальный угол, взять в руки инструмент, как Барсик серой тенью запрыгнул на стол и устроился поудобнее.

Концерт, мол, начинается.

Улыбнувшись, Виктор вновь заиграл.

Он же не мог разочаровать своего единственного слушателя.

И с каждым днем он играл все дольше и дольше. Со временем пальцы стали болеть меньше, уши перестали ныть, а смычок наконец удобно лег в руке. Виктор по настоящему начал слышать те места, в которых ошибался, и от всей души старался больше работать над ними, исправляя недочеты.

Деревья перестали угрожать Виктору расправой и решались теперь лишь приветливо помахивать листьями в такт с музыкой. Собаки стали подпевать знакомым мотивам, доносящимся из окна. Даже стыдливое солнышко стало кокетливо закрываться облачками-веером, пряча глаза от столь талантливого ученика.

Один лишь Барсик не поменял своего отношения к Виктору. Не смотря ни на что, каждое утро, в одно и то же время приходил полежать на толстых томиках никому не нужных книг у окна и слушал, как Виктор учится играть свое первое произведение.

И когда один дождливым утром Виктор наконец-то сыграл длинную, красивую мелодию без единой ошибки, кот спрыгнул со своего ложа, поднял хвост трубой и вальяжно удалился в соседнюю комнату.

Виктор застыл в изумлении. Поистрепавшийся смычок уткнулся в мягкую поверхность ковра.

Кот покинул его?

Ему не понравилось?

Комок сам по собой подступил к горлу начинающего музыканта. Но только уже было Виктор вновь собирался расплакаться, как делал это раньше, серый Барсик вновь вернулся в комнату, не менее вальяжно прошествовал к его ногам и положил пред ним маленькую игрушечную мышку.

Мол, вот и твоя первая награда за труды, малыш. Ты сделал это. Мол, заслужил.

Ты сделал это.

И только тут Виктор понял, что смог. Что он наконец-то научился играть на скрипке. Долгие десятилетия слез, крови и обиды ушли на третий, четвертый, десятый план. Он практиковался, долго и мучительно, до крови и седьмого пота, но это дало свои сладкие, сладкие плоды. Виктор сделал это. Даже не для себя, он сделал это для Барсика. Ведь мальчик не мог подвести своего первого и единственного поклонника, ибо тот верил, что у Виктора все получится.

И все получилось.

Теперь Виктор свободен.

Барсик молча смотрел своим неморгающим кошачьим взглядом в абсолютно пустой угол однокомнатной квартиры и наблюдал, как мятежная потерявшаяся душа обретает покой.

А новые хозяева квартиры со смешками наблюдали за свои домашним питомцем, который каждый день зачем-то просто так лежит и смотрит в одну и ту же точку у окна.

Коты ведь такие странные, сами себе на уме, чего ж с них взять?

Просто забавные домашние питомцы.

Автор: Иван Абрамов

Ps: художник исходного изображения у обложки - Hanuol

ratishonok

storyмистикадлинный постпесочница#Лит-клуб

Я сидел напротив доктора и не мог понять: то ли он гений, то ли дурак, то ли искусный шарлатан.

Два дня назад я получил задание взять у него интервью, а вчера вечером он сам позвонил мне и буквально напросился в гости. Это было странно, ведь мы не были ранее знакомы. С другой стороны – я известный корреспондент, а наше издание – не последнее в регионе. Самым удивительным было время встречи: четыре часа утра. Конечно, как все выдающиеся люди, он был эксцентричен, но четыре часа утра… Это не лезло ни в какие рамки, и я бы конечно отказался, если бы не любопытное сочетание: признанный в мировом масштабе ученый-биолог и какие-то дурацкие публикации о загробной жизни. У меня взыграли профессиональный азарт и личное банальное любопытство: все хорошие журналисты очень любопытны, иначе не стали бы журналистами.

А он продолжал цедить сквозь зубы джин, выдавая обратно свои рассуждения на тот же манер. Беседа (или правильнее сказать «лекция»?) продолжалась примерно час, алкоголь появился минут сорок назад, поэтому мы были уже на ты.

- Ведь ты наверняка встречал в последнее время в этих ваших интернетах фразу о том, что «смерть – относительно недавнее изобретение природы». Любому имбецилу понятно, что из этого следует, разве нет? Идея лежит на поверхности. Медузы, гидры – весьма простые организмы. И они практически бессмертны. Неужели непонятно, что природа не настолько глупа, чтоб венец эволюции сделать смертным? – нудил он.

- Проф…

- Не нужно лести, я доктор, а не профессор, - иронически заметил он.

Я проигнорировал иронию. В конце концов у меня была конкретная цель, поставленная мне главным редактором.

- Хорошо, док. Я только хотел сказать, что высокоорганизованная нервная система вполне может быть компенсацией за недолговечность. Или, вернее, наоборот: недолговечность – прямое следствие сложности. В любом случае, я не вижу никакой связи между медузами и шаманством.

- Это потому, мой дорогой недалекий друг, что если есть связь между умом и недолговечностью, то ты явно меня переживешь…, - он перебил себя еще одним глотком.

Шутил он с тем же выражением лица, которое у него было во всех других ситуациях. Это было легко принять за насмешку или издевку, если не знать, насколько док был вежлив по натуре.

- Да… Что же я хотел сказать? Отличный джин… А, вот что: я – в первую очередь ученый, я рационален и логичен до абсурда. Я не стал бы утверждать ничего, что предварительно не проверил бы сам. Но я говорил и продолжаю утверждать, что…

- Что загробная жизнь существует?

- Нет же! Боже, ты издеваешься наверное?! Битый час распинаюсь… Не загробная жизнь. Разве бабочка – это загробная жизнь гусеницы?

Конечно же нет. Я утверждаю, что жизнь до смерти – это только детство человека. Что с эволюцией жизнь перестала быть только материальной. Что человек не менее вечен, чем медуза, но его телесная оболочка не нужна ему на всех этапах – только на начальном. И что главная задача при жизни… Как бы это сформулировать?, – ему явно не хватало терминов, - Сформировать внутри своего кокона наиболее живучую форму на потом.

- Ну, допустим… Да, не усмехайся: я журналист, не могу слепо верить всему, что говорят – у меня долг перед читателем. По крайней мере, перед некоторыми долг и я его отрабатываю в этой газетёнке. Допустим, что всё именно так. Почему тогда «дети» никак не контактируют со взрослыми?

Он задумчиво взглянул на меня.

- Не контактируют? Хм… А ты, значит, полагаешь, что не контактируют? Хорошо… Я бы мог тебе рассказать о неслучайности множества совпадений, которые наивные люди считают Знаками Свыше, о мотивирующих снах, о слишком умных животных, о цепочках маловероятных совпадений, но я лучше приведу более веский аргумент.

Я молча скептически улыбался и он продолжил.

- Для начала скажи мне, когда ты получил задачу взять у меня интервью?

- Позавчера, а какое…

- И два дня, надо полагать, усердно готовился? Собирал материалы обо мне и моих работах?

- Я профи, - сам себя не похвалишь, как говорится…

- Отлично. А что насчет вчерашних вечерних новостей?

- Я их не видел.

- Ничего страшного, я принес с собой. Это не ваш листок, но, полагаю, ты простишь мне…

Он достал из внутреннего кармана сильно сложенную газету конкурирующей редакции и протянул мне. Я стал бегло пробегать глазами заметки и быстро нашел, что он имел в виду: некрологи. «К нашему большому сожалению… безвременно… выдающийся ученый-биолог… мировое признание… утрата… выражаем родственникам…». Сначала я не понял. Медленно перечитал несколько раз и поднял взгляд на… пустое кресло. В квартире я был один.

А в семь утра мне позвонил редактор и отчитал за медлительность. По его словам, мы упустили возможность получить отличный материал, который вчера вечером стал бы уникальным. Информация у меня была… Но кто бы стал печатать историю журналиста, пьющего джин в одиночестве в четыре утра?

Здесь мы собираем самые интересные картинки, арты, комиксы, мемасики по теме #Лит-клуб (+177 постов - Лит-клуб, литклуб, литературный клуб, литературныйклуб,)