прости прощай любовь моя

Прощайте.

Просто выговориться

Сегодня, возрасте 9 лет, ушла из жизни моя подруга. Почетная охранница от мышей и генератор мурчания - Зина. Рак её не пощадил. Я был рядом с ней, когда она в последний раз засыпала. И теперь я, 100 кг 37 летний мужик, у которого 2 детей, который весь день бодрился, пишу это, а у самого текут слезы. Прощай дорогая подруга, нашей семье будет очень тебя не хватать. 

Прощание

Сегодня с утра первым сообщением была смс от мамы что умер мой кот... 

До сих пор помню как почти 20 лет назад снял его с берёзы на даче... Был худющий но видно что домашний... Очень красивый (трехцветный), ласковый и муркал волшебно... 

Мы его подкормили, так и прижился. 

На зиму увозили в город, а на летний сезон (с мая по сентябрь) он радовался Байкальской природой... 

Первым моментом по приезду на дачу обязательно с разбегу забирался на берёзу метра на 2-2,5... Потом спускался и несколько минут просто дышал... 

Прирождённый охотник... Только и успевали находить тушки мышек, бурундучков и перья птичек. 

И очень любил спать на крылечке... Особенно когда светило тёплое солнышко... 

Спасибо тебе за твою ласку, тарахтенье под боком... Прощай друг... 

Теперь хочу циловать в Омск

В Омске, возле одной из многоэтажек, приезжий из Турции на асфальте мелом написал послание к своей возлюбленной россиянке, с которой познакомился на курорте.

"Я целовать тебя в Турции. Теперь хочу циловать в Омск. Не бойся, открой дверь. Серкан. Встретимся на субботу" - написал мужчина на асфальте.

Было приятно провести время

Ретроспективное нытьё

Необычная история *

- С новым годом!

- И вас также! Спасибо вам! В следующем году обязательно вернусь сюда! – говорю я на прощанье администратору и выхожу через парадный вход на террасу заведения.

Всё как обычно. Никто за мной не следит. Знакомых лиц тоже не видно. Свидетелей никаких нет. Ну, может быть, всё фиксируют камеры наружного наблюдения этого секретного заведения... Впрочем, спокойствие!  К чему все эти опасения? Ну увидит меня кто-то и что? Всё нормально, волноваться не нужно. Вот магазин через переулок, а если большую дорогу перейти, то на станцию обслуживания автомобилей попасть можно, на автомойку. В переулке движения нет, а по дороге, как и всегда, большой транспортный поток. Учебный день заканчивается, детей домой со школ везут, скоро вечер. Обычный декабрьский вечер, кстати, предновогодний, это когда в воздухе витают ароматы предстоящих праздников. 

Я направляюсь к магазину чтобы купить себе чего-нибудь выпить. Из прохладительных напитков, не спиртного. Жарко потому что. Уже знаю что себе куплю и нащупываю в кармане мелочь, чтобы расплатиться. Представляю себе как войду туда и поздороваюсь с миловидной продавщицей. Она улыбнётся в ответ и спросит как мои дела. Я отвечу, что всё замечательно и на этом наша милая беседа закончится. Хотя может быть набраться смелости и... Нет. Во всяком случае не сейчас. Я уже свою миссию выполнил... И вот как раз на этой самой мысли, на мысли о миссии, которую мне уже удалось выполнить, по округе разнесся резкий шум, надвигающийся откуда-то с центральной части города. Я сначала даже не понял откуда, то ли с дороги, то ли... С неба! Всё происходит молниеносно, как в кино. С юга летят ракеты. Самые настоящие боевые ракеты, картинки которых можно встретить на страницах иллюстрированных журналов о политике. Эдакая своего рода пропаганда существует, про армию пишут, про вооружения... Летят эти ракеты прямо на меня. Некоторые стремительно несутся чуть дальше, прямо над твоей головой, громко взрываются и мою спину обжигает языками пламени из разорванных автомобилей. Другие же не долетают, но ты отчётливо видишь как они взрываются уничтожая вокруг всё живое. И не живое тоже. Две-три секунды стою в оцепенении, потом почему-то бегу в глубь по переулку на парковку, к своему железному коню, но... Громкий взрыв возможно навсегда глушит звук и тушит свет.

Лежу на спине под каким-то огромным листом, кажется железным, дышать абсолютно нечем, темно вокруг. Что, собственно говоря, происходит? Я ничего не помню! Где я? Что всё это значит? Ага. Кто виноват и что делать спроси ещё. Так. Стоп. Вроде бы живой. Но болит спина. Не сильно, но болит. Прямо за правым плечём, чуть выше лопатки. Это я так упал что ли? Пить хочется, пересохло всё во рту. Ну что же это такое? Лихорадочно копаюсь в своей памяти, но на ум ничего не приходит. Мысленно пытаюсь успокоится и вспомнить, что случилось. Хорошо, сегодня 29 декабря, завтра официальный выходной, а потом 31 число, канун Нового года, считай, что тоже не рабочий день, ну и затем 1 января... Так? Да, так... Дальше что?.. Стоп! Ракеты... Точно, это война, как раз всё в этом году про неё говорили. Но... Всё равно ничего не понимаю! Я живу в стране, которая уже не первое столетие соблюдает нейтралитет. А в наших банках открывают вклады в золоте все подряд, как толстосумы левого социума, так и хозяева земельных пространств, богатых минеральными образованиями, ну ещё там лидеры всяких преступных сообществ со всех уголков нашей планеты. Впрочем «в наших банках» как-то громко сказано... Но во всяком случае, в банках, принадлежащих людям, которые живут со мной в одном государстве. И наше государство уже лет 300 как ни с кем не воевало. Мелкие стычки за власть той или иной группой богачей не считаем. И как это не называй по другому, смысл всё равно не поменяется. Да, левый социум и хозяева наилучших земель находились в состоянии войны лет 60 если не больше, но дальше словестных перепалок на уровне дипломатических представительств дело никогда не заходило. Устройства, предназначенные для конструктивного и целенаправленного уничтожения всего живого, коим владели обе стороны, по большому счёту выполняли роль сдерживающего фактора, но их вообще могло и не быть. Их выдумали, нафантазировали в головах своих, преподнесли правильно, в красивой упаковке, и теперь господствуют над миром. Именно так и сказал один профессор из местного университета, когда давал интервью по поводу предстоящих сражений в борьбе за изобилие, где, понятное дело, всё было прикрыто нравственными понятиями. Как бы там ни было, мы в любом случае стояли в стороне и были далеко от всего этого. Но тем не менее подверглись жесточайшему нападению... 

Темно. Тихо. Болит спина. Нечем дышать. Хочется пить. Я под завалами. Как выбраться из этого плена? Пытаюсь повернуть голову, осмотреться, понять куда ползти, чтобы выбраться... Почему-то вспомнились рудники из равнин, до коих не добралась культура, и где добывают вещества растительного происхождения, твёрдые и горючие. Главы местных племён, которым это добро досталось по наследству, в силу своих не далёких умственных способностей, были не в состоянии изменить что-либо соответственно современным требованиям и продолжали по старинке использовать труд людей. Живых людей. Таких как мы. Установили какие-то нереальные нормы, но платили тоже хорошо как для своих игрушечных княжеств, если можно так выразиться. А в цивилизованном мире уже давно в таких подземных выработках использовали электромеханические приспособления. И что в итоге? Обновлений нет и, как следствие, много нелепых смертей на диких равнинах. Это же прямо сейчас происходит! Каждый год завалы случаются, одна братская могила на другой! Хотя, конечно, были случаи счастливого спасения, которые сейчас вспомнились, но, похоже, сегодня опыт забойщиков мне не поможет. Да и какой опыт? Довелось мне там побывать однажды, было дельце небольшое с одним царьком, который, приобщая меня к своей культуре, свозил на экскурсию в адскую штольню, а потом, уже наверху, в корпусе отдыха с баней и камином, напоил со своей сворой дешевым алкоголем. Деловой такой, приговаривал всё время «Мы сделали из тебя настоящего мужчину!». 

Со стороны ног кирпичи какие-то, со сторону головы вроде-бы груда металлолома, похоже на искореженный кузов грузовика, хотя могу и ошибаться. Слева остаток стены здания, а сверху, как я тут уже в потёмках смог разглядеть, большой рекламный щит. Именно он и спас мне жизнь. Поднять его даже не пытаюсь. Знаю, что очень тяжелый. Как же выбраться из этого погребения? Ждать, что кто-то начнёт разбирать завалы и спасёт меня? Сколько человек может продержаться без еды? А без воды? А без женщины? Пытаюсь шутить. Значит не всё так уж и плохо. Тем не менее, вообще ничего не понимаю, хотя события двадцатилетней давности вспоминаются так, как будто произошли на прошлой неделе. Головой вроде бы не ударился, во всяком случае она у меня не болит. Может быть не могу отойти от шока? А времени сейчас сколько? Пытаюсь подтянуть руку ближе к глазам, затем рассматриваю циферблат на своих часах компании «Rado». Секундная стрелка в движении. Вроде бы 4:20. Понятно. В контору я зашел часа в два. Вышел где-то в три. Значит «отдыхаю» здесь уже больше часа. Внизу послышалось журчание воды...

Вода! Да, я лежу на решетке ливневой канализации! А значит выход есть! Думаете куда идёт дождевая вода? Она уходит по системе подземных каналов! Нужно просто залезть туда и доползти до следующей решетки и уже оттуда выбраться на волю. Так и попытаюсь сделать. Переворачиваюсь на спину и с трудом отодвигаю решетку. Ныряю внутрь, в эту грязную жижу, в своей дорогой одежде и купленных по случаю новогодних распрожаж туфлях «Rochas». Так, а куда двигаться то? Смотрю вдаль, темно, свет нигде не пробивается. Обращаю взгляд в другую сторону - тоже ничего не видно. Как же так? Хорошо, сток идёт в сторону океана, до него отсюда километр где-то, но ползти такое расстояние нет никакого желания. Как в этой темноте определить куда идёт вода? Тут слышится ещё ряд взрывов, а не так далеко, совсем рядом со мной, что-то трескается и мне в лицо ударяет волна тёплого и дурнопахнущего воздуха. Похоже там канализация рухнула... Понятно. Придётся карабкаться в другую сторону. Прилагая усилия выползаю в свой спасительный склеп, там разворачиваюсь и снова ныряю в канализацию. Ползу в темноту. Ничего не видно. Неужели придётся двигаться так вот до самого океана?

Снова пытаюсь думать почему всё так вышло. В чём же это мы провинились, что нас вот так просто взяли и начали обстреливать. Лично я жил мирно, врагов у меня не было, у моих друзей и знакомых тоже. Равно как и у соседей. Да вообще у всех подряд. Тут у нас что? Свою роль сыграла вера в одушивлённость всей природы. А иноземные миссионеры, когда сюда лет 500 назад добрались, не сумели обратить местное население в свою религию, и, более того, сами стали верить в духов. Поэтому всё так и получилось в итоге, всюду мир и позитив, чистота и уют, вкусная и здоровая пища, любовь и улыбки, высокая продолжительность жизни... Таким не каждый край похвастаться может. И тут вот мне приходится ползти в полной темноте и зловонной жиже. Впереди послышались звуки. Ползу дальше... С каждым метром всё отчётливее слышна человеческая речь, голос мужчины. Но не живого. Кажется это радио...

   - Ты вообще из какого клана? Или у тебя миссия в одной из этих корпораций? Мы тебе тут работу даём, а ты вот так поступаешь.

   - Да я слышал, что потом сказали... – это уже был другой голос, тоже мужской.

   - Конечно, он очень интеллигентный человек, он очень всё дипломатично сказал, но смысл был понятен: «Той частью суши, которая даёт миру всё, правят очень плохие люди».

   - Ну ведь это действительно правда!

   - Кто он такой по большому счёту? Мы его здесь приютили, а он же нас грязью поливает.

«Не знаете вы что такое грязь» - подумал я подползая к источнику звука.

   - Ты вот про это хотел рассказать или нет? – продолжался разговор, но его продолжение мне не удалось расслышать, так как сзади хлынул поток воды.

Теперь уже точно ясно куда идёт сток, получается, что я ползу в сторону океана. Впереди по прежнему темнота и диалог тех двух мужчин:

   - А ты уверен что это гомеопатия?

   - Да, да... Короче, как всё получилось? Раньше, да и сейчас в принципе тоже, агентам было выгодно продавать соки из плодов маренового дерева, так как им хороший процент давали за его реализацию. Вот они и сочиняли походу всякие легенды. Ну чтобы продать... Не обманешь, не продашь. Ну ты в курсе, что его стоимость, мягко говоря, завышена. Это же всё равно, что листочек подорожника из твоего загородного посёлка менять на слиток серебра самой наивысшей значимости. А сейчас есть новый ряд товаров, за который тоже стали большой процент выплачивать, в частности за эти наши бутылочки.

Память начинает возвращаться! Конечно же это наши любимые богатые алкалоидами растения!  Может быть цена на него в местных аптеках и завышена, а где-то там, за океаном, и вовсе неподъёмная. Но тем не менее, как мы тут все делаем? Покупаем помонки на фруктовом рынке, потом дома пропускаем их через соковыжималку и пьём каждый раз по столовой ложке когда проснёмся, а затем ещё столько же пару раз в течение дня. Помогает при нервной работе, кстати, на себе испытывал, и не раз. Главное в этом деле перерывы делать. Не будет перерывов – не будет нужного эффекта. Бодрит получше, чем кофе. Но мне больше чай из кратома нравится, тем более растёт он на всех бульварах, и побочных эффектов не вызывает, в виде того же учащённого сердцебиения.

   - Слушай, - продолжался диалог, - как бы там ни было, этот сок нужно пить старичкам семидесятилетним, мне врачи уже не раз про это говорили. Помогает вернуть молодость. Ну ты же сам видишь с какими куколками здешние дедушки ходят.

   - Ну возможно...

   - Он вообще не нужен. Ну если по большому счету...

   - Да... А я помню как сам его продавал. Такой бред нёс! Примеры из жизни всякие придумывал, про то, как человек работает по 10 часов в сутки, по два часа тратит на дорогу между кроватью и серпентарием, как все одним словом, но сока этого волшебного выпьет и вот оно чудо! Ни усталости, ни чувства недосыпа! Бодрячком!

Звук становится всё ближе и ближе, утыкаюсь прямо в него. Это рация. Обыкновеннейшая рация, обычно красного цвета их выпускают, хотя сейчас я это мог с трудом разглядеть, темно ведь, и никакого просвета нигде не видно. Что же касается рации часто используют извозчики. Или продавцы на рынках. Также сторожа в местах массовой торговли и гостевых домах для иностранцев. Да кто угодно их может использовать! Потому что бесплатная связь в отличие от телефона. Только успевай заражать аккумулятор и настраиваться на нужную волну.

Хочу взять в руки эту неизвестно откуда взявшуюся миниатюрную радиостанцию, но ничего не получается, она лежит сверху на металлической решетке вместе со всяким другим хламом и приподнять весь этот груз мне не по силам. Всё слышу, но выйти на связь не могу. Решаю не ползти дальше, а остановиться, отдохнуть, заодно и послушать о чём говорят люди. Но мужчины, похоже, собираются прощаться...

   - Ладно, давай, а то ко мне сейчас Виктор подойти должен. Задерживается что-то. Переговорю с ним, потом снова пообщаемся.

   - Да без проблем. Я всегда на связи. Не забудь мне рассказать потом, чем кино про следы от обуви закончилось...

Рация замолчала. Я снова один. Тишина. Уставший. Грязный. Кругом зловоние. Тошно до одурения. Ещё минута такой тишины и я бы сошел с ума.

«Начните вводить имя друга или название сообщества!» - раздалось из рации. Ой! Что это? Тишина продолжается. Имя какого друга? Какое сообщество? Рация по прежнему молчит. А может быть она и не... Не было, в смысле, никакого звука. В голове бардак полный, смешалось всё. Пробую себя успокаивать. Мысли в кучу! Раз! И всё нормально! Да, может быть показалось. А может быть галлюцинации уже начались на почве всего произошедшего?Раньше у меня никогда такого не было! Я только так... Могу догадываться, что мне ещё предстоит испытать. Из рации всё так же нет никаких звуков. Состояние времени потеряно. Не понятно сколько уже прошло, одна минута или двадцать... Тут что-то потихоньку начинает шуметь. Прислушиваюсь - вода. Дождь. Точно! Ливень. Духи спасите меня! А сколько я уже пролез здесь? Метров сто? Может больше? Если 100, то ползти к гарантированному выходу чуть ли не в десять раз дольше... Да и почему вдруг гарантированному выходу? Может быть завалено это отверстие на идущей вдоль океана Отлогой улице. Сток напротив полицейского участка, там ещё этим летом ремонт дороги был, и велись исправительные работы как раз по этому выходу ливневой канализации. Шум дождя усиливался, вверху начало струиться, отовсюду слышался звук падающих капель. «Ду-у-у-ухи!» - мысленно закричал я! Спасите меня кто-нибудь! Испугался не на шутку. Если будет ливень, то это чревато самыми печальными последствиями. Хотя уж куда печальнее... Неизвестно, что ещё лучше, погибнуть сразу от попавшей в тебя ракеты, или тут, судорожно, утопая в вонючей жиже, ползти к выходу, которого может и не быть на самом деле? Решаю ползти. Ползу быстро. Очень быстро!

Я? Почему я? Собственная значимость? Вспомни, тем не менее, как один раз она сыграла с тобой злую шутку. Чуть больше года назад это было. А сейчас... Сейчас... Да, я обладаю знаниями... Не вообще знаниями, а конкретным знанием, которое позволяет мне жить там, где я хочу, путешествовать туда, куда вздумается, питаться вкусной рыбой и рассматривать вблизи самых красивых бортпроводниц. Но стоит мне хотя бы на день расслабиться, то всё может моментально рухнуть и, в лучшем случае, мне придётся идти на работу трансферменом, работая при этом точно также по 14 часов в сутки. Но получать от силы 10% того, что имеею сейчас. Страшно! Поэтому я всегда себя мысленно подстёгивал, не давал расслабляться. Час-другой максимум, выпить одну-вторую бутылку пива. Хотя оно и дорогое по сравнению с вином, которого у нас здесь в изобилии... Сейчас я себя тоже подстёгивал двигаться быстрее... Воды становилось всё больше, а сколько ещё придётся ползти вообще неизвестно.

* * *

Я никогда никого не убью. Никогда. Не могу себе этого представить. А если меня заставят? Убить близкого человека. Убью или нет? Ну вот допустим девушку, с которой час назад познакомился, и за которой, как оказалось, охотится банда местных головорезов. Ну какие-то там свои дела у них. Она красивая, молодая, с формами, от которых будет без ума любой мужчина на планете. Она на 17 лет моложе тебя! Или даже на 22 года... Как тебе? И вот я с ней знаком один час только, а здесь эти бандиты откуда не возьмись. Спрашивают меня:

- А ты кто такой? Ну-ка, ну-ка... Рассказывай! Мы тут смехом зальемся!

Я пытаюсь что-то сказать, но ничего не выходит.

Смена картинки.

Мне поставили условия: убьёшь её – мы тебя отпускаем. Вот револьвер. В нём один патрон. Чтобы шутить не вздумал. Нет, пошутить ты конечно можешь, но не в свою пользу это 100%. Сыграй в экстремальную рулетку, например.

И что мне делать?

Фу-у-у-у... Такой бред в голове и смрад, который меня окружает... Вспоминаю разные события в своей жизни, представляю, что меня ждёт впоследствии. Ну вот убийства вспомнил. А может быть точно также высшим силам кто-то приказал уничтожить меня, другие высшие силы. И вот они перед такой дилемой стоят, убить или не убить. Или же дать возможность сыграть в рулетку? А будет что? Допустим, нахожу спасительный выход, выползаю, вижу город в руинах и тут из одного здания голосочек детский раздаётся: «Помогите мне! Помогите!» Перебираюсь сквозь завалы к одному из окон разрушенного владения, вижу лицо совсем молоденькой девушки, лет 16 ей. А может и меньше. Или больше. Но 18+ - это максимум. Она очень красивая...

Опять смена картинки.

Три бандита стоят напротив нас, старший из них, альфа-самец эдакий, в волшебных татуировках весь, в потёртой кожаной безрукавке и следами от пулевого ранения на мускулистых плечах, протягивает мне револьвер и говорит очень спокойным голосом: «Делай что должен...»  

Сильно ударяюсь головой о какой-то выступ сверху.

Итак, мои милые, у меня полный коллапс. Сильно ударился головой, просветов сверху вообще не видно, ползти ещё неизвестно сколько, вода пребывает всё сильнее и сильнее. Как только умею заставляю себя двигаться вперёд, в голову лезут какие-то дурацкие мысли, странные видения, кажется, что лишаюсь рассудка. Где я вообще нахожусь? Допустим метров двести уже прополз. В ливневой канализации, которая идёт параллельно Снежной улице. Или параллельно переулку идущему в одном направлении со Снежной... Стоп! Я никогда раньше про это не задумывался. А почему улицу так назвали? У нас ведь не бывает снега. Нам то, конечно, известно почему она так названа. Потому что лежит с той стороны города, которая обращена к холодной стороне света. Но как быть с иностранцами? Порой очень глупыми иностранцами. Они же приезжают сюда со всего континента! Для них же снег это снег. В самом прямом, добром, детском понимании. И они не поймут почему наши предки так улицу назвали, хотя те и знали наперёд, что может быть такая неразбериха.

Хорошо, допустим я прополз уже 200 метров в сторону океана. Что тут у нас? А это - знаменитые палаты успокоения, выполненные в виде вычурных дворцов, своего рода сказочных хоромов. Дорогое удовольствие для людей обладающих мешочками с анжарами средних размеров. Я там не был, но кто-то мне про такой визит чудный уже рассказывал. Смешно даже как-то было:

   - В одном из кабинетов есть графический модуль, там нужно положить в специальную нишу личный материальный объект с зафиксированной на нём информацией. Далее тебя как по повиновению волшебной палочки, перебрасывает прямо в середину приёма долек, в главную его часть, где очень вежливо предлагается совершить передачу любым из предложенных способов. После завершения процесса система снова перенаправляет тебя в палаты успокоения, и в этой особой нише, вместе с твоим личным материальным объектом, лежит брелок, изготовленный на лучшей ювелирной фабрике из драгоценного металла самой дорогой несуществующей ценности мастером Александром. На брелке этом заветный ключик, а на нём выгравирован номер твоей кельи.

Посмеялись мы тогда ещё над всем этим. Вот куда новая научная мысль привела! Лет десять назад разве было так? Тем более там, где я жил? Не было никаких центров рекреации, мы даже представить себе такого не могли. Бутылка крепкого спиртного из злаков, растущих исключительно на бескрайних равнинах, и всё. Ну когда шайбочки были, то могли себе позволить в мыльню сходить, с такими же как сами за чарой вина из полыни пообщаться. Просто всё было. И легко. Молодость! Мне бы сегодняшние знания да в то время!.. Такого можно было бы натворить! А что сейчас? Ну допустим выберусь отсюда, а везде всё нормально, никакого нападения не было. Снится мне всё это. Но реальность такова что я морально подавлен. А ещё очень неопрятный, дипломатично выражаясь. Но хочу в успокоительные палаты. Возможно ли туда зайти в таком виде? Опять ударяюсь головой... Стоп... Вижу свет!

Вода уже не пребывает, но её по прежнему очень много. Ощущение не из приятных. Хотя она и не холодная. Ну может быть чуточку холоднее, чем воздушные массы на поверхности. А ударился я о разделительную стену. Тут система ливневой канализации расходилась и я даже понимаю как. Одно ответвление идёт в сторону моря, а второе к памятнику китам в конце Снежной улицы, там где она плавно в Отлогую переходит. Интересно кстати... Почему памятник китам поставили? Там, за океаном, впрочем как и в холодной стороне света, такое невозможно. А вот памятники китобоям практически в каждом порту имеются. Ещё краболовам мемориалы целые строят, этим суровым мужикам в замысловатых одеяниях и причудливых шапочках с зелёненькой лампочкой наверху. Люди ещё спрашиваю бывает, про огоньки, которые в море светятся. Крабам же памятников нет совсем. А у нас есть. Много где есть. Чаще всего возле ресторанов морепродуктов конечно, но тем не менее... На въезде в арабатскую деревушку в соседнем районе? Да там вообще эти крабы на каждом переулке. И креветки. А ещё мальвовые цибетины. О да... Это их особая гордость. И есть её вот так просто могут только люди, которые родились и выросли на этой земле. Праздники даже делают, фестиваль цибетина, урожай цибетина, по несколько раз в год. Награждают там тех, кто наибольший цибетин вырастил, кто самый вкусный, ну и так далее... Музыканты хорошие всегда на эти мероприятия приезжают, и очень хорошо, что в эти места ещё не добрались армии иностранных гостей, приезжающих к нам поправить своё психическое здоровье, отдохнуть от суеты или просто забыться. Иначе ведь всё, конец, даже духи не помогут. Может быть мне помогут? А может уже помогают? Жалкому и чумазому. Ну вот свет появился. Ползу к нему. Не пойму только, как долго до выхода. Где же эта подземная развилка территориально находится? Вообще не могу определить, хотя в семинарии по ориентированию всегда зарабатывал наивысшие балы.

Воды становится меньше, передвигаться несколько легче. Кажется, что даже второе дыхание появилось. Чувство такое я уже испытывал. Когда-то моторизированную экспедицию организовывал. Это оказалось так просто! Удивлялся даже, почему никто так раньше не делал! Да, это очень сложно физически, но в тоже время безумно интересно, впечатлений на всю жизнь хватит. На обратном пути тогда попал в очень неприятную ситуацию, уставший, с минимальными средствами для манёвров, всё уже на исходе было. До ближайшего населённого пункта световой день как минимум пешим ходом. Но тогда духи пальм помогли мне. И второе дыхание тоже открылось, остаток дня тогда гнал с улыбкой на лице и широко распахнув крылья. А вечер потом какой замечательный был! А как сладко я тогда засыпал в своём новом жилище, но это была уже совсем другая история... Сейчас же всё снова повторялось. И свет становился всё ближе и ближе. Что я увижу когда выберусь отсюда? Опять таки, может быть, всё это дурной сон? Я просто сплю. Сегодня 29 декабря. А год какой? Помню? Сам с собой шучу. Это не может огорчать. Ну так какой год? И по какому летоисчислению, по нашему или нет? 1956-й. 2499-й. Выбирай. Какой больше нравится? Нет, это не сон. Я действительно в главной роли этого безумного приключения. Но я выживу. Сейчас доберусь до океана, потом направлюсь домой. Что там можно будет увидеть? А что нужно из дому? Как вообще жить дальше, что меня ждёт? А выживших жителей нашего города, если, конечно, такие имеются? Ведь город попал под капитальный огонь, неизвестно ещё что там сверху твориться.

Подумать только, все люки ливневых канализацией завалены! Оно и понятно, что при таком движении на поверхности, да ещё и при таких громадных конструкциях вокруг, по другому быть и не может. Это в сейсмоопасных зонах научились так дома строить, чтобы при землетрясении человеку был причинён как можно меньший ущерб. И одноэтажные домики у них поэтому, и проспекты широкие, а не так как у нас здесь... Правда, в нашей стране никогда землетрясений не было. И вулканов тоже нет. Даже потухших. Не то что в полуденном архипелаге... Там вообще ужас! Сколько людей погубили вулканы! А королевство великое... Когда это было? Невозможно все факты держать в голове, обладать сразу всеми энциклопедическими данными. Но больше 1000 лет назад это точно... Кстати, знают ли в мире почему люди селятся у вулканов? Ответ ведь прост. Почвы там плодородные и урожаи обильные. Вот это страх и побеждает. У меня друг Микки шутил когда-то про эвакуацию: не было её и слава богу. А на полуденном архипелаге практически каждый год объявляют, на разных островах правда. Острова... Красивые! Горы покрытые густой тропической растительностью, в которых щебечут десятки тысяч райских птичек, белоснежные пляжи с песком похожим на муку, лазурная поверхность тёплых лагун с желтыми черепахами... И главное что дешево всё! Девушки красивые, весёлые очень, с собачками ходят. Мода такая или традиция... Отец мне когда-то рассказывал, что во времена его молодости всё точно также было. Удобно, кстати! Идёт милая девушка с пёсиком в нагрудном рюкзачке, ты подходишь к ней и говоришь: «Ой какая красивая собачка! Это самец или самочка? Самочка? А можно у тебя потом будет щеночка попросить?» Так вот разговор и завязался. И все вытекающие отсюда приятности. И вот сидишь ты потом с этой знойной красавицей на берегу, смотришь на красивый закат, ни жарко тебе, ни холодно, хорошо очень, а в руках коктейль из плодов пальм и вытяжки из эукариотических организмов, сочетающих в себе некоторые признаки как растений, так и животных. По телу пробегает приятная нега и вы начинаете целоваться. Ну и тут собачка начинает лаять. Отрываешься от нежного тела и видишь как в твою сторону направляются сотрудники государственной системы охраны нравственности и общественного порядка. Вы мигом подрываетесь и со страхом в глаза убегаете даже не оглядываясь назад... Будут ли у меня ещё когда-нибудь в жизни такие захватывающие события, полные непредвиденных происшествий и авантюрных опасностей?

Выход становится видно очень отчетливо, до него не более 50 метров. Вода уже практически вся ушла. Дождь тоже прекратился, его уже не было слышно. А были слышны шум прибоя и игра пенистых волн. Как перед штормом. Хотя зимой тут не бывает штормов. Календарной зимой имеется ввиду. Прилагаю последние усилия, чтобы добраться до выхода. Ещё немножко и я отсюда выберусь...

Метель.

Повести покойного Ивана Петровича Белкина
Метель.

Кони мчатся по буграм,
Топчут снег глубокой…
Вот, в сторонке божий храм
Виден одинокой.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Вещий стон гласит печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Воздымая гривы…
Жуковский

В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своём поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась богатой невестою, и многие прочили её за себя или за сыновей.

Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена. Предмет, избранный ею, был бедный армейский прапорщик, находившийся в отпуску в своей деревне. Само по себе разумеется, что молодой человек пылал равною страстию и что родители его любезной, заметя их взаимную склонность, запретили дочери о нём и думать, а его принимали хуже, нежели отставного заседателя.

Наши любовники были в переписке, и всякий день видались наедине в сосновой роще или у старой часовни. Там они клялися друг другу в вечной любви, сетовали на судьбу и делали различные предположения. Переписываясь и разговаривая таким образом, они (что весьма естественно) дошли до следующего рассуждения: если мы друг без друга дышать не можем, а воля жестоких родителей препятствует нашему благополучию, то нельзя ли нам будет обойтись без неё? Разумеется, что эта счастливая мысль пришла сперва в голову молодому человеку и что она весьма понравилась романическому воображению Марьи Гавриловны.

Наступила зима и прекратила их свидания; но переписка сделалась тем живее. Владимир Николаевич в каждом письме умолял её предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастием любовников и скажут им непременно: Дети! придите в наши объятия.

Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов побега было отвергнуто. Наконец она согласилась: в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка её была в заговоре; обе они должны были выйти в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться в них и ехать за пять вёрст от Ненарадова в село Жадрино, прямо в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать.

Накануне решительного дня Марья Гавриловна не спала всю ночь; она укладывалась, увязывала бельё и платье, написала длинное письмо к одной чувствительной барышне, её подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтёт она ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайших её родителей. Запечатав оба письма тульской печаткою, на которой изображены были два пылающие сердца с приличной надписью, она бросилась на постель перед самым рассветом и задремала; но и тут ужасные мечтания поминутно её пробуждали. То казалось ей, что в самую минуту, как она садилась в сани, чтоб ехать венчаться, отец её останавливал её, с мучительной быстротою тащил её по снегу и бросал в тёмное, бездонное подземелие… и она летела стремглав с неизъяснимым замиранием сердца; то видела она Владимира, лежащего на траве, бледного, окровавленного. Он, умирая, молил её пронзительным голосом поспешить с ним обвенчаться… другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим. Наконец она встала, бледнее обыкновенного и с непритворной головною болью. Отец и мать заметили её беспокойство; их нежная заботливость и беспрестанные вопросы: что с тобою, Маша? не больна ли ты, Маша? — раздирали её сердце. Она старалась их успокоить, казаться весёлою, и не могла. Наступил вечер. Мысль, что уже в последний раз провожает она день посреди своего семейства, стесняла её сердце. Она была чуть жива; она втайне прощалась со всеми особами, со всеми предметами, её окружавшими. Подали ужинать; сердце её сильно забилось. Дрожащим голосом объявила она, что ей ужинать не хочется, и стала прощаться с отцом и матерью. Они её поцеловали и, по обыкновению, благословили: она чуть не заплакала. Пришед в свою комнату, она кинулась в кресла и залилась слезами. Девушка уговаривала её успокоиться и ободриться. Всё было готово. Через полчаса Маша должна была навсегда оставить родительский дом, свою комнату, тихую девическую жизнь… На дворе была метель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; всё казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием. Скоро в доме всё утихло и заснуло. Маша окуталась шалью, надела тёплый капот, взяла в руки шкатулку свою и вышла на заднее крыльцо. Служанка несла за нею два узла. Они сошли в сад. Метель не утихала; ветер дул навстречу, как будто силясь остановить молодую преступницу. Они насилу дошли до конца сада. На дороге сани дожидались их. Лошади, прозябнув, не стояли на месте; кучер Владимира расхаживал перед оглоблями, удерживая ретивых. Он помог барышне и её девушке усесться и уложить узлы и шкатулку, взял вожжи, и лошади полетели. Поручив барышню попечению судьбы и искусству Терешки-кучера, обратимся к молодому нашему любовнику.

Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника; насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними помещиками. Первый, к кому явился он, отставной сорокалетний корнет Дравин, согласился с охотою. Это приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и гусарские проказы. Он уговорил Владимира остаться у него отобедать и уверил его, что за другими двумя свидетелями дело не станет. В самом деле, тотчас после обеда явились землемер Шмит в усах и шпорах и сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию. Владимир обнял их с восторгом и поехал домой приготовляться.

Уже давно смеркалось. Он отправил своего надёжного Терешку в Ненарадово с своею тройкою и с подробным, обстоятельным наказом, а для себя велел заложить маленькие сани в одну лошадь, и один без кучера отправился в Жадрино, куда часа через два должна была приехать и Марья Гавриловна. Дорога была ему знакома, а езды всего двадцать минут.

Но едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землёю. Владимир очутился в поле и напрасно хотел снова попасть на дорогу; лошадь ступала наудачу и поминутно то въезжала на сугроб, то проваливалась в яму; сани поминутно опрокидывались; Владимир старался только не потерять настоящего направления. Но ему казалось, что уже прошло более получаса, а он не доезжал ещё до Жадринской рощи. Прошло ещё около десяти минут; рощи всё было не видать. Владимир ехал полем, пересечённым глубокими оврагами. Метель не утихала, небо не прояснялось. Лошадь начинала уставать, а с него пот катился градом, несмотря на то, что он поминутно был по пояс в снегу.

Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было взять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более часа был он в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а полю не было конца. Всё сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.

Наконец в стороне что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашёл он дорогу и въехал во мрак дерев, обнажённых зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.

Но он ехал, ехал, а Жадрина было не видать; роще не было конца. Владимир с ужасом увидел, что он заехал в незнакомый лес. Отчаяние овладело им. Он ударил по лошади; бедное животное пошло было рысью, но скоро стало приставать и через четверть часа пошло шагом, несмотря на все усилия несчастного Владимира.

Мало-помалу деревья начали редеть, и Владимир выехал из лесу; Жадрина было не видать. Должно было быть около полуночи. Слёзы брызнули из глаз его; он поехал наудачу. Погода утихла, тучи расходились, перед ним лежала равнина, устланная белым волнистым ковром. Ночь была довольно ясна. Он увидел невдалеке деревушку, состоящую из четырёх или пяти дворов. Владимир поехал к ней. У первой избушки он выпрыгнул из саней, подбежал к окну и стал стучаться. Через несколько минут деревянный ставень поднялся, и старик высунул свою седую бороду. «Что те надо?» — «Далеко ли Жадрино?» — «Жадрино-то далеко ли?» — «Да, да! Далеко ли?» — «Недалече; вёрст десяток будет». При сем ответе Владимир схватил себя за волосы и остался недвижим, как человек, приговорённый к смерти.

«А отколе ты?» — продолжал старик. Владимир не имел духа отвечать на вопросы. «Можешь ли ты, старик,— сказал он,— достать мне лошадей до Жадрина?» — «Каки у нас лошади»,— отвечал мужик. «Да не могу ли взять хоть проводника? Я заплачу, сколько ему будет угодно».— «Постой,— сказал старик, опуская ставень,— я те сына вышлю; он те проводит». Владимир стал дожидаться. Не прошло минуты, он опять начал стучаться. Ставень поднялся, борода показалась. «Что те надо?» — «Что ж твой сын?» — «Сейчас выдет, обувается. Али ты прозяб? взойди погреться».— «Благодарю, высылай скорее сына».

Ворота заскрыпели; парень вышел с дубиною и пошёл вперёд, то указывая, то отыскивая дорогу, занесённую снеговыми сугробами. «Который час?» — спросил его Владимир. «Да уж скоро рассветёт»,— отвечал молодой мужик. Владимир не говорил уже ни слова.

Пели петухи и было уже светло, как достигли они Жадрина. Церковь была заперта. Владимир заплатил проводнику и поехал на двор к священнику. На дворе тройки его не было. Какое известие ожидало его!

Но возвратимся к добрым ненарадовским помещикам и посмотрим, что-то у них делается.

А ничего.

Старики проснулись и вышли в гостиную, Гаврила Гаврилович в колпаке и байковой куртке, Прасковья Петровна в шлафорке на вате. Подали самовар, и Гаврила Гаврилович послал девчонку узнать от Марьи Гавриловны, каково её здоровье и как она почивала. Девчонка воротилась, объявляя, что барышня почивала-де дурно, но что ей-де теперь легче и что она-де сейчас придёт в гостиную. В самом деле, дверь отворилась, и Марья Гавриловна подошла здороваться с папенькой и с маменькой.

«Что твоя голова, Маша?» — спросил Гаврила Гаврилович. «Лучше, папенька»,— отвечала Маша. «Ты верно, Маша, вчерась угорела»,— сказала Прасковья Петровна. «Может быть, маменька»,— отвечала Маша.

День прошёл благополучно, но в ночь Маша занемогла. Послали в город за лекарем. Он приехал к вечеру и нашёл больную в бреду. Открылась сильная горячка, и бедная больная две недели находилась у края гроба.

Никто в доме не знал о предположенном побеге. Письма, накануне ею написанные, были сожжены; её горничная никому ни о чём не говорила, опасаясь гнева господ. Священник, отставной корнет, усастый землемер и маленький улан были скромны, и недаром. Терешка-кучер никогда ничего лишнего не высказывал, даже и во хмелю. Таким образом тайна была сохранена более чем полудюжиною заговорщиков. Но Марья Гавриловна сама в беспрестанном бреду высказывала свою тайну. Однако ж её слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от её постели, могла понять из них только то, что дочь её была смертельно влюблена во Владимира Николаевича и что, вероятно, любовь была причиною её болезни. Она советовалась со своим мужем, с некоторыми соседями, и наконец единогласно все решили, что видно такова была судьба Марьи Гавриловны, что суженого конём не объедешь, что бедность не порок, что жить не с богатством, а с человеком, и тому подобное. Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание.

Между тем барышня стала выздоравливать. Владимира давно не видно было в доме Гаврилы Гавриловича. Он был напуган обыкновенным приёмом. Положили послать за ним и объявить ему неожиданное счастие: согласие на брак. Но каково было изумление ненарадовских помещиков, когда в ответ на их приглашение получили они от него полусумасшедшее письмо! Он объявлял им, что нога его не будет никогда в их доме, и просил забыть о несчастном, для которого смерть остаётся единою надеждою. Через несколько дней узнали они, что Владимир уехал в армию. Это было в 1812 году.

Долго не смели объявить об этом выздоравливающей Маше. Она никогда не упоминала о Владимире. Несколько месяцев уже спустя, нашед имя его в числе отличившихся и тяжело раненных под Бородином, она упала в обморок, и боялись, чтоб горячка её не возвратилась. Однако, слава богу, обморок не имел последствий.

Другая печаль её посетила: Гаврила Гаврилович скончался, оставя её наследницей всего имения. Но наследство не утешало её; она разделяла искренно горесть бедной Прасковьи Петровны, клялась никогда с нею не расставаться; обе они оставили Ненарадово, место печальных воспоминаний, и поехали жить в ***ское поместье.

Женихи кружились и тут около милой и богатой невесты; но она никому не подавала и малейшей надежды. Мать иногда уговаривала её выбрать себе друга; Марья Гавриловна качала головой и задумывалась. Владимир уже не существовал: он умер в Москве, накануне вступления французов. Память его казалась священною для Маши; по крайней мере она берегла всё, что могло его напомнить: книги, им некогда прочитанные, его рисунки, ноты и стихи, им переписанные для неё. Соседи, узнав обо всём, дивились её постоянству и с любопытством ожидали героя, долженствовавшего наконец восторжествовать над печальной верностию этой девственной Артемизы.

Между тем война со славою была кончена. Полки паши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоёванные песни: Vive Henri-Quatre¹, тирольские вальсы и арии из Жоконда². Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собою, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слёзы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него, какая была минута!

Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен, когда, встречая победителей, кричали они: ура!

И в воздух чепчики бросали³.

Кто из тогдашних офицеров не сознается, что русской женщине обязан он был лучшей, драгоценнейшей наградою?..

В это блистательное время Марья Гавриловна жила с матерью в *** губернии и не видала, как обе столицы праздновали возвращение войск. Но в уездах и деревнях общий восторг, может быть, был ещё сильнее. Появление в сих местах офицера было для него настоящим торжеством, и любовнику во фраке плохо было в его соседстве.

Мы уже сказывали, что, несмотря на её холодность, Марья Гавриловна всё по-прежнему окружена была искателями. Но все должны были отступить, когда явился в её замке раненый гусарский полковник Бурмин, с Георгием в петлице и с интересной бледностию, как говорили тамошние барышни. Ему было около двадцати шести лет. Он приехал в отпуск в свои поместья, находившиеся по соседству деревни Марьи Гавриловны. Марья Гавриловна очень его отличала. При нём обыкновенная задумчивость её оживлялась. Нельзя было сказать, чтоб она с ним кокетничала; но поэт, заметя её поведение, сказал бы:

Se amor non è, che dunque?..⁴

Бурмин был, в самом деле, очень милый молодой человек. Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый. Поведение его с Марьей Гавриловной было просто и свободно; но что б она ни сказала или ни сделала, душа и взоры его так за нею и следовали. Он казался нрава тихого и скромного, но молва уверяла, что некогда был он ужасным повесою, и это не вредило ему во мнении Марьи Гавриловны, которая (как и все молодые дамы вообще) с удовольствием извиняла шалости, обнаруживающие смелость и пылкость характера.

Но более всего… (более его нежности, более приятного разговора, более интересной бледности, более перевязанной руки) молчание молодого гусара более всего подстрекало её любопытство и воображение. Она не могла не сознаваться в том, что она очень ему нравилась; вероятно, и он, с своим умом и опытностию, мог уже заметить, что она отличала его: каким же образом до сих пор не видала она его у своих ног и ещё не слыхала его признания? Что удерживало его? робость, неразлучная с истинною любовию, гордость или кокетство хитрого волокиты? Это было для неё загадкою. Подумав хорошенько, она решила, что робость была единственной тому причиною, и положила ободрить его большею внимательностию и, смотря по обстоятельствам, даже нежностию. Она приуготовляла развязку самую неожиданную и с нетерпением ожидала минуты романического объяснения. Тайна, какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу. Её военные действия имели желаемый успех: по крайней мере, Бурмин впал в такую задумчивость и чёрные глаза его с таким огнём останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка. Соседи говорили о свадьбе, как о деле уже конченном, а добрая Прасковья Петровна радовалась, что дочь её наконец нашла себе достойного жениха.

Старушка сидела однажды одна в гостиной, раскладывая гранпасьянс, как Бурмин вошёл в комнату и тотчас осведомился о Марье Гавриловне. «Она в саду,— отвечала старушка,— подите к ней, а я вас буду здесь ожидать». Бурмин пошёл, а старушка перекрестилась и подумала: авось дело сегодня же кончится!

Бурмин нашёл Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа. После первых вопросов Марья Гавриловна нарочно перестала поддерживать разговор, усиливая таким образом взаимное замешательство, от которого можно было избавиться разве только незапным и решительным объяснением. Так и случилось: Бурмин, чувствуя затруднительность своего положения, объявил, что искал давно случая открыть ей своё сердце, и потребовал минуты внимания. Марья Гавриловна закрыла книгу и потупила глаза в знак согласия.

«Я вас люблю,— сказал Бурмин,— я вас люблю страстно…» (Марья Гавриловна покраснела и наклонила голову ещё ниже.) «Я поступил неосторожно, предаваясь милой привычке, привычке видеть и слышать вас ежедневно…» (Марья Гавриловна вспомнила первое письмо St.-Preux⁵.) «Теперь уже поздно противиться судьбе моей; воспоминание об вас, ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне ещё остаётся исполнить тяжёлую обязанность, открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду…» — «Она всегда существовала,— прервала с живостию Марья Гавриловна,— я никогда не могла быть вашею женою…» — «Знаю,— отвечал он ей тихо,— знаю, что некогда вы любили, но смерть и три года сетований… Добрая, милая Марья Гавриловна! не старайтесь лишить меня последнего утешения: мысль, что вы бы согласились сделать моё счастие, если бы… молчите, ради бога, молчите. Вы терзаете меня. Да, я знаю, я чувствую, что вы были бы моею, но — я несчастнейшее создание… я женат!»

Марья Гавриловна взглянула на него с удивлением.

— Я женат,— продолжал Бурмин,— я женат уже четвёртый год и не знаю, кто моя жена, и где она, и должен ли свидеться с нею когда-нибудь!

— Что вы говорите? — воскликнула Марья Гавриловна,— как это странно! Продолжайте; я расскажу после… но продолжайте, сделайте милость.

— В начале 1812 года,— сказал Бурмин,— я спешил в Вильну, где находился наш полк. Приехав однажды на станцию поздно вечером, я велел было поскорее закладывать лошадей, как вдруг поднялась ужасная метель, и смотритель и ямщики советовали мне переждать. Я их послушался, но непонятное беспокойство овладело мною, казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем метель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю. Ямщику вздумалось ехать рекою, что должно было сократить нам путь тремя верстами. Берега были занесены; ямщик проехал мимо того места, где выезжали на дорогу, и таким образом очутились мы в незнакомой стороне. Буря не утихала; я увидел огонёк и велел ехать туда. Мы приехали в деревню; в деревянной церкви был огонь. Церковь была отворена, за оградой стояло несколько саней; по паперти ходили люди. «Сюда! сюда!» — закричало несколько голосов. Я велел ямщику подъехать. «Помилуй, где ты замешкался? — сказал мне кто-то,— невеста в обмороке; поп не знает, что делать; мы готовы были ехать назад. Выходи же скорее». Я молча выпрыгнул из саней и вошёл в церковь, слабо освещённую двумя или тремя свечами. Девушка сидела на лавочке в тёмном углу церкви; другая тёрла ей виски. «Слава богу,— сказала эта,— насилу вы приехали. Чуть было вы барышню не уморили». Старый священник подошёл ко мне с вопросом: «Прикажете начинать?» — «Начинайте, начинайте, батюшка»,— отвечал я рассеянно. Девушку подняли. Она показалась мне недурна… Непонятная, непростительная ветреность… я стал подле неё перед налоем; священник торопился; трое мужчин и горничная поддерживали невесту и заняты были только ею. Нас обвенчали. «Поцелуйтесь»,— сказали нам. Жена моя обратила ко мне бледное своё лицо. Я хотел было её поцеловать… Она вскрикнула: «Ай, не он! не он!» — и упала без памяти. Свидетели устремили на меня испуганные глаза. Я повернулся, вышел из церкви безо всякого препятствия, бросился в кибитку и закричал: «Пошёл!»

— Боже мой! — закричала Марья Гавриловна,— и вы не знаете, что сделалось с бедной вашею женою?

— Не знаю,— отвечал Бурмин,— не знаю, как зовут деревню, где я венчался; не помню, с которой станции поехал. В то время я так мало полагал важности в преступной моей проказе, что, отъехав от церкви, заснул и проснулся на другой день поутру, на третьей уже станции. Слуга, бывший тогда со мною, умер в походе, так что я не имею и надежды отыскать ту, над которой подшутил я так жестоко и которая теперь так жестоко отомщена.

— Боже мой, боже мой! — сказала Марья Гавриловна, схватив его руку,— так это были вы! И вы не узнаёте меня?

Бурмин побледнел… и бросился к её ногам…

1830

1. …Vive Henri-Quatre… — Да здравствует Генрих Четвёртый! (фр.)
2. …арии из Жоконда… — «Жоконд, или Искатель приключений» — комическая опера Н. Изоара.
3. И в воздух чепчики бросали… — Из комедии А. Грибоедова «Горе от ума» (действ. 2, явл. 5, слова Чацкого).
4. Se amor non è, che dunque?.. — Если это не любовь, так что же? (ит.) — из 132-го сонета Петрарки (цикл «При жизни Лауры»).
5. …вспомнила первое письмо St.-Preux… — Сен-Прё (фр.) — герой романа Ж.-Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза».