Автобиография духовно неправильного мистика
Я говорил отцу: "Нет". Это было первое, что я сказал у входа в начальную школу. Я сказал отцу: "Нет, не хочу туда. Это не школа, а тюрьма". Сами ворота, цвет здания... Это так странно, но в Индии тюрьмы и школы одинаковы: здания из красного кирпича, окрашенные в один и тот же цвет. Глянешь на здание и сразу не разберешь, школа это или тюрьма. Если это проделки какого-то шутника, то здорово у него получилось.
Я сказал отцу: "Ты только посмотри! И это называется школа? Глянь на эти ворота! Неужели ты хочешь запереть меня тут на целых четыре года?"
Отец сказал: "Этого я и боялся..." Мы стояли у ворот, не во дворе, а снаружи, потому что я упирался и не хотел идти внутрь. "Я всегда боялся, – продолжил отец, – что дед и, главное, эта женщина окончательно тебя испортят".
"И правильно боялся, – ответил я. – Но дело уже сделано и теперь ничего не исправишь. Прошу тебя, пошли домой".
"Что? – воскликнул он. – Ты должен учиться!"
"Посмотри, как все начинается, – сказал я. – Меня уже лишают права выбора. Разве это учеба? Если ты за меня все решил, не нужно меня спрашивать. Возьми меня за руку и затащи во двор. Я, во всяком случае, буду знать, что попал в это кошмарное место не по своей воле. Сделай одолжение, заставь меня силой".
Отец, конечно, очень расстроился и действительно затащил меня во двор. Он был человек простой, но все равно понимал, что это неправильно. Он мне сказал: "Я твой отец, но мне все равно не хочется тебя заставлять".
"Не нужно чувствовать себя виноватым, – сказал я. – Ты поступил правильно. По доброй воле я сюда никогда не пришел бы, меня все равно понадобилось бы тащить силком. Мой выбор простой: не хочу. Но ты можешь навязать мне свое решение, потому что кормишь меня и одеваешь. Естественно, у тебя более выгодное положение".
Когда мы прошли сквозь школьные ворота, у меня началась новая жизнь. Я долгие годы жил как дикий зверек. Я даже не могу сказать "как дикарь", потому что дикарей сейчас нет.
Дикие люди появляются лишь время от времени. Я дикарь. Будда, Заратустра, Иисус – они тоже были дикими людьми. Но обо мне можно сказать, что в первые годы жизни я жил как дикий зверек.
Я никогда не приходил в школу по своей воле. И я рад, что меня туда силком тащили, против моего желания. Та школа действительно была кошмарной. По существу, все они ужасны. Нет ничего плохого в том, чтобы давать детям возможность учиться, но давать им образование – это совсем другое. Любое образование отвратительно.
Как вы думаете, кого я увидел в школе первым? Конечно, своего будущего учителя. За свою жизнь я повидал много красивых и уродливых людей, но этот тип был неподражаем! Он был преподавателем, он должен был стать моим учителем, но мне страшно было даже глядеть на него. Судя по всему, Господь очень торопился, когда лепил его лицо. Может, Богу приспичило и он помчался в туалет, так и не закончив дело, – но какой же урод в итоге получился! У него был крючковатый нос и только один глаз. Хватило бы и одного глаза, но этот нос делал лицо по-настоящему безобразным. А еще он был просто огромным. Он весил добрые полторы сотни кило, никак не меньше.
И это был мой первый учитель – точнее, преподаватель. Признаться, увидев этого человека, я бы и сейчас задрожал от страха. Хотя он больше коня напоминал, чем человека.
Мой первый учитель... Я не знал его настоящего имени, да и никто в школе не знал – я имею в виду, конечно, детей. Все называли его просто "учитель Кантар". Кантар переводится как "одноглазый", но это еще и ругательство. Прямой перевод невозможен, слишком много нюансов. В общем, в лицо все обращались к нему "учитель Кантар", а за глаза звали просто Кантаром, "одноглазым".
Безобразным было не только его лицо. Что бы он ни делал, это было отвратительно. И, разумеется, мой первый день в школе не мог пройти без скандала. Кантар совершенно безжалостно наказывал детей. Я никогда больше не слышал о подобных жестокостях по отношению к детям.
Он преподавал арифметику. Я немного умел считать, бабушка меня кое-чему научила. Она научила меня основам чтения и математики. В общем, я сидел за партой и смотрел в окно, на чудесные, сверкающие под солнцем фикусовые деревья. Ни одно другое дерево не может блистать в лучах солнцах так, как фикус. Каждый листочек дрожит в собственном танце, а все дерево кажется настоящим хором – тысячи ослепительных танцоров и певцов сливаются в одно целое, хотя каждый ведет свою партию. Я глядел, как трепещет на ветру листва и каждый листок переливается радугой. Я рассматривал сотню попугаев, которые скакали с ветки на ветку и радовались жизни просто так, без всякой причины. Еще бы, им ведь не нужно было ходить в школу!
Я сидел, смотрел в окно, и тут рядом вырос учитель Кантар.
"Нам стоит с самого начала расставить все по местам", – заявил он.
"Совершенно согласен, – кивнул я. – Я тоже хотел бы с самого начала расставить все по местам".
"Мы тут занимаемся арифметикой. Почему же ты смотришь в окно?" – спросил он.
"Арифметику слушают, а не смотрят, – пояснил я. – Я же не обязан разглядывать ваше прекрасное лицо. Мне приятнее смотреть в окно. Что касается арифметики, то можете вызвать меня к доске. Я все слышал и готов отвечать".
Он вызвал меня к доске, и это стало началом затяжной череды неприятностей. Правда, не для меня, а для него. Дело в том, что я правильно решил все задачи. Он не мог поверить в это и сказал: "Правильно или неправильно, но я тебя все равно накажу, потому что на уроке нельзя смотреть в окно".
Он велел мне подойти к учительскому столу, а сам достал из ящика коробку карандашей. Я был уже наслышан об этих знаменитых карандашах. Он вставлял их ученикам в пальцы, а потом давил и спрашивал: "Теперь все понятно? Ты все понял?" Представляете, маленьким детям!
Я бросил взгляд на карандаши и сказал: "Я слышал про ваши карандаши. Но прежде чем начнете мучить меня, вспомните, что это может вам дорого обойтись. Вы можете даже лишиться места".
Он рассмеялся. Доложу вам, в ту минуту он был похож на хохочущее чудовище, какие являются порой во снах. "И кто, по-твоему, может мне помешать?" – спросил он.
"Это неважно, – сказал я. – Я просто хочу спросить: смотреть в окно на уроке арифметики – это что, нарушение закона? И если я ответил на все ваши вопросы, решил все задачи и могу повторить урок слово в слово, то что плохого в том, что я гляжу в окно? Если это запрещено, то почему в классе есть окна? зачем они? Днем тут уроки, а ночью окна не нужны, некому в них смотреть".
"А ты, похоже, настоящий смутьян", – сказал Кантар.
"Совершенно верно, – ответил я. – И сейчас я намерен сходить к директору и спросить, разрешает ли закон наказывать меня, если я правильно ответил на вопросы учителя".
В ту же секунду он начал вести себя немного добродушнее. Я сам удивился, ведь все говорили, что этого человека ничем не проймешь.
Тогда я сказал: "А потом я отправлюсь к председателю городской управы, попечителю этой школы. И завтра приду в школу в сопровождении комиссара полиции. Пусть он своими глазами посмотрит на здешние порядки".
Кантар вздрогнул. Никто этого не заметил, но у меня глаз был наметан, я видел много такого, что ускользало от других. Конечно, я не умею видеть сквозь стены, но мельчайшие, почти микроскопические тонкости всегда подмечаю. И я сказал ему: "Вы дрожите? Впрочем, вы все равно не признаетесь. В общем, посмотрим, как оно будет дальше. Но сначала я хочу поговорить с директором".
Я действительно пошел к директору, и он сказал: "Я знаю, что этот учитель наказывает детей. Это незаконно, но я ничего не могу поделать, потому что он самый старый учитель в городе. Его учениками были все горожане, их отцы и деды. Лучше с ним не ссориться".
"А мне плевать, – сказал я. – Мой отец, мой дед тоже у него учились. Но мне плевать, кто у него учился. Если честно, я в своей семье чужой. Я вырос далеко, а здесь я чужой".
Директор сказал: "Мальчик мой, я сразу заметил, что ты странный. Не нарывайся на неприятности. Он тебя замучает".
"Это будет не так уж просто, – ответил я. – Думаю, пора перейти к борьбе с любыми пытками. Я готов".
Я сжал руку – маленькую детскую руку – в кулачок, стукнул по столу и заявил: "Учеба, образование – это меня не волнует. Меня волнует свобода. Никто не смеет меня мучить. Вы обязаны показать мне школьные правила. Я еще плохо читаю, так что вы мне, пожалуйста, покажите, где написано, что ученик не имеет права смотреть в окно, даже если при этом отвечает на пятерку".
"Если ты ответил на пятерку, никого не должно волновать, куда ты смотрел", – признал директор.
"Тогда пойдемте со мной", – предложил я.
Директор всегда носил с собой ветхую книгу со сводом школьных правил. Не думаю, правда, что ее кто-нибудь читал. Директор сказал учителю Кантару: "Лучше не наказывайте этого ученика, это может аукнуться. Похоже, он не из тех, кто легко сдается".
Но учитель Кантар тоже был не из тех. Боюсь, совет директора возымел обратное действие – учитель стал еще жестче и свирепее. Он ответил: "Не беспокойтесь. Я сам ему все объясню. Кого волнуют все эти старые правила? Я всю жизнь работаю в школе, а какой-то сопляк будет мне указывать?"
"Завтра в этом здании будете либо вы, либо я, – заявил я. – Вместе мы не уживемся. Давайте подождем до завтра".
Я побежал домой и рассказал обо всем отцу. Он ответил: "Я начал тревожиться еще задолго до этого. Этого я и боялся – ты не только на себя беду накликаешь, но и на других, еще и меня в это втянешь".
"Да нет, я просто поставил тебя в известность, – объяснил я, – чтобы ты потом не говорил, будто от тебя что-то скрывали".
И я пошел к комиссару полиции. Он оказался замечательным человеком. Я даже не думал, что в полиции встречаются такие люди. Он сказал мне: "Слышал я про этого учителя. Честно говоря, он и моего сына наказывал. Просто никто на него не жаловался. Жестокое обращение с детьми противозаконно, но если нет жалобы, ничего нельзя поделать, а я сам боялся подать иск... Боялся, что сына оставят на второй год. Я решил, что пусть лучше он немного потерпит. Оставалось подождать всего пару месяцев, потом он переходил в среднюю школу".
"Тогда я подаю официальную жалобу, – сказал я. – Мне все равно, переведут меня дальше или оставят на второй год. Пусть хоть всю жизнь в первом классе держат".
Он посмотрел на меня, похлопал по плечу и сказал: "Ты молодец. Завтра я приду в школу".
После этого я направился к председателю городской управы, а он оказался не человеком, а тряпкой. Он мне сказал: "Я все знаю. Мы ничего не можем поделать. Терпи. Это не так страшно, все привыкают".
И я ему вот что ответил. Я запомнил каждое слово: "Не собираюсь я терпеть, совесть мне не позволит".
"Раз так, я ничем не могу тебе помочь, – сказал председатель. – Сходи к моему заместителю, может, он чем-то поможет". Вот за этот совет я был потом ему очень признателен, потому что его заместитель по имени Шамбху Дубе оказался единственным достойным человеком во всем нашем городе. Я постучал в дверь его кабинета. Помните, мне было всего девять лет, а он был заместителем председателя городской управы... Раздался голос: "Войдите". Он явно ожидал увидеть почтенного господина и немного смутился, когда понял, что перед ним какой-то мальчишка.
Я сказал: "Простите, что я еще маленький. Больше того, у меня нет никакого образования, но я все равно хочу подать жалобу на учителя Кантара".
И он выслушал мой рассказ о том, как учитель пытает первоклассников, вставляя им карандаши между пальцами, загоняя иголки под ногти... Он не мог в это поверить!
Потом он сказал: "До меня и раньше доносились подобные слухи... Но почему же никто не жаловался?"
"Люди боятся, что их детей будут терзать еще больше", – пояснил я.
"А ты сам не боишься?" – спросил он.
"Нет, – сказал я. – Потому что я готов остаться на второй год. Что он еще может мне сделать?" Да, я сказал, что готов остаться на второй год, но на самом деле собирался бороться до последнего: "Либо он, либо я – мы с ним рядом не уживемся".
Шамбху Дубе жестом подозвал меня поближе. Он взял меня за руку и сказал: "Я люблю смелых людей, но никогда не видел столь юных бунтарей. Ты молодчина!"
Мы подружились, и дружба наша тянулась до самой его смерти. В нашем городке... По существу, в деревне... Двенадцать тысяч жителей – по индийским меркам, это большая деревня. В Индии место считается городом, если в нем больше ста тысяч жителей. А полтора миллиона – это уже крупный город. Так вот, в нашей деревне я ни разу не встречал человека, который мог бы сравниться по талантам и душевным качествам с Шамбху Дубе. Кое-кто решит, что я преувеличиваю, но я во всей Индии такого человека больше не видел. Они очень редко встречаются.
Я бродил по всей стране, и он, бывало, месяцами ждал, пока я появлюсь в родном городке хотя бы на один день. Он единственный встречал меня на вокзале, когда в город приходил мой поезд, – конечно, не считая отца и матери, для них это была обязанность. Но Шамбху Дубе не был моим родственником. Он просто меня любил. И любовь эта зародилась во время нашей первой встречи, в тот самый день, когда я поднял бунт против учителя Кантара.
Шамбху Дубе был заместителем председателя городской управы, и он сказал: "Не волнуйся. Мы накажем этого типа. Можно считать, что его уже уволили. Он недавно подал прошение о продлении пребывания на должности, но мы ему откажем. С завтрашнего дня он уже не работает в школе".
"Вы обещаете?" – спросил я.
Мы посмотрели друг другу в глаза, и он с улыбкой сказал: "Я обещаю".
На следующий день учитель Кантар не появился. С тех пор он ни разу не осмелился со мной заговорить. Я пытался, я много раз приходил к нему и стучал в дверь – просто чтобы попрощаться, – но он оказался настоящим трусом, под львиной шкурой пряталась овечка. И все же мой первый день в школе имел много, очень много последствий...
Я честно скажу , если бы в определенный момент моей школьной жизни у меня случайно бы обнаружился молоток в портфеле у меня всё могло бы сложиться подобным образом.
Но тут парня доебали настолько, что он будучи ребенком сознательно это все подготовил .
То есть, уровень травли был зашкаливающим и постоянным .