в диком танце текст песни

На остывающую землю опускаются светлые летние сумерки. Широкая тропа вьётся вдаль мимо вечнозелёных рощ, возделанных полей, низких горных кряжей. В стройных, мягко шуршащих травах слышна неумолкающая трескотня. Воздух благоухает маслами и медвяными испарениями. Женщина в шафрановом хитоне вместе с парой подруг неспешно идёт куда-то по тропе. Они болтают о всевозможной чепухе.

Через какое-то время из-за поворота показывается одинокий путник в синем плаще и мягкой широкополой шляпе, опирающийся на длинное копьё и степенно шагающий навстречу женщинам. В двух шагах друг от друга они останавливаются. Подругам предстаёт высокий осанистый старик с густой белой бородою. Одноглазый лик его выражает добродушие и снисходительность, и это сразу располагает. «Здравствуй, добрый человек. Кто ты и куда путь держишь? Не сопрел ли в шерстяном плаще?» - спрашивает его женщина. – «И ты будь здрава, девонька, благодарю. Насчёт плаща не беспокойся: я его только под вечер вытаскиваю. Сам же я буду тот, кто девять дней провисел на дереве, вот этим самым копьём пригвождённый. Давно то было, но ищу я тебя с тех пор ещё дольше», - отвечает старик. – «А зачем, дедушка?» - «Желаю быть твоим добрым советником». – «Я не против: одна голова хорошо, а две - ещё лучше. Идём с нами».

Скоро со стороны полей слышатся звуки флейт и тимпанов, громкие дикие песни – это носятся по всей округе полунагие женщины и девушки с развевающимися гривами волос и пеной у алых губ; они похожи на коров, поголовно подверженных неодолимой течке. Выглядит жутко и в то же время так привлекательно. Всё стихает также быстро, как и началось. Женщина непременно желает узнать, что же происходит, и, увидев над дальней рощей зарево от многих костров, направляет свои стопы туда, её спутники – следом.

По мере приближения подруги становятся всё беспокойней, резко и боязливо оглядываются, будто кто кличет их в сумраке, а затем вдруг - не сговариваясь, разом - хохочут, как в истерике, и пускаются в пляс, припевая:

Обглодаем божью кость
И запьём вином кровавым...

Женщина и старик оставляют беснующихся и входят в рощу, двигаясь на свет.

Когда они оказываются на поляне, - стройное, дурманящее звучание множества тимпанов, кифар, флейт и голосов, поющих гимны богу, оглушают их; костры нещадно слепят их отвыкшие глаза. Вокруг только женщины, женщины, женщины... Все они подобны встреченным ранее.

Пока пара наблюдает за этим безумным празднеством, сзади кто-то уверенно берёт женщину под руки и ведёт на другую сторону поляны, где врос в землю прямоугольный камень и застыл с вытянутыми на уровне груди руками мраморный курос. Женщина ничего не понимает, пытается вырываться, - но её держат стальной хваткой. Перед алтарём ставят на колени, наваливаются на плечи свинцом тел, вытягивают руки на камне и крепко-накрепко связывают. Всё это напоминает женщине какое-то древнее жертвоприношение, и страх, как лесной пожар, быстро охватывает её сердце, отчего оно заневоленной птицей начинает трепыхаться в груди. Над ней вдруг появляется слепая в рыбообразном капюшоне и накидке, как у шумерского Оаннеса, с мечом в крепкой длани. Она обхватывает его сверкающую бронзовую рукоять обеими руками, замахивается и с лёгкостью, присущей бывалому палачу, отсекает её руки по самый локоть. Из горла женщины рвётся крик боли, от хлещущей крови начинает мутить. В полузабытье она видит, как две женщины по приказу слепой отпиливают бронзовыми пилами предплечья статуи и приставляют к её страшным ранам. Мрамор срастается с обрубками намертво - и боль медленно, нехотя стихает, кровь перестаёт сочиться.

Теперь женщина ощущает себя тем самым богом, в честь которого и устроено это празднество. Её душа смешивается с кипящей кровью, и гипнотическая мелодия, полная первобытного неистовства и отзвуков горних миров, беспрепятственно овладевает всем её существом. От лёгкого движения узел волос рассыпается, непринуждённый хохот сыплется горохом. Женщина с ухарством, с упоением отдаётся разнузданному танцу. Постепенно вокруг неё собираются другие женщины, пляшут и беснуются с ней, безумно восхищённые воплощением своего бога.

Спустя какое-то время слепая прерывает дикие игрища и пляски, громко созывая всех к алтарю. К нему уже прижата голова связанного старика, рядом воткнуто копьё. Слепая просит мраморнорукого бога подойти к ней и на вытянутых руках протягивает ему окровавленный меч. Бог со сверкающими очами и плотоядной улыбкой принимает дар, слышит почтительное «обезглавь!» и незамедлительно исполняет ужасную просьбу. Как только бородатая голова касается земли, мрамор рассыпается в пыль, бронза звенит о камень. Женщина снова стаёт собой и, ужаснувшись содеянного, сломя голову бежит в темноту.

Она набредает на храм на краю скалы и входит внутрь. Пусто и тихо, ярко горит масло в жаровнях. Подойдя к алтарю, женщина падает на колени и начинает замаливать свой грех; по щекам бегут солёные ручьи. Как она жалка и беспомощна!

Спустя некоторое время, решив, что Бог уже доволен покаянием и простил её, она со спокойным сердцем намеревается уже выйти вон, как вдруг храм - от купола до основания - оглашается громами и молниями – это спускается ангел с ликом самой женщины. В чертах его неумолимость и твёрдость, в руках – меч огненный и голова казнённого старика. «Приими плату свою!» - восклицает трубным гласом ангел и царственно слетает к обомлевшей женщине. Дрожа и запинаясь, она оправдывается: «Помилуй мя, боже! В том идоле проклятом лукавый обитал, да через те руки мраморные в меня вселился. Он всё это, он!..» Наконец, в отчаянии вскрикивает: «Ведь я же так прилежно и чистосердечно призналась в грехе – для чего ж ты явился, посланник божий?!» Видя непоколебимую решимость ангела, женщина в страхе перед наказанием кидается из храма, но не успевает пробежать и девяти шагов, как меч со свистом усекает ей главу. Не успев коснуться пола, голова вспыхивает, подобно сухому камышу, и в мгновение ока рассыпается пеплом. Затем посланник поджигает срез головы старика и приставляет к пылающей шее тулова женщины. Огни свиваются друг с другом, втягиваются в раны и заживляют их. Женщина встаёт как ни в чём не бывало, но теперь воспринимает себя стариком. «Иди же и исполни назначенное, одноглазый», - наставляет её ангел и исчезает под куполом.

Она возвращается в жертвенную рощу, где праздник до сих пор продолжается. Стремительно подбежав к алтарю, женщина вырывает копьё, повергает наземь слепую и с холодной расчётливостью, острейшим наконечником высверливает дыру чуть выше её межбровья. Слепая истошно вопит, а затем в отверстии лба вырастает глаз. Он вдруг широко раскрывается, пронзающе вперивается в женщину, будто желая прожечь насквозь, - и всё кругом расслаивается, утончается, истаивает утренней дымкой.