Рабочиая сила

11 ноября (29 октября) 1917 г. Совет народных комиссаров издал де­крет «О восьмичасовом рабочем дне». Согласно документу, продолжительность рабочего дня была сокращена с 11,5 до 8 часов. В современной России время, проведенное на работе в течение недели, согласно ст. 91 ТК РФ, не может превышать 40 часов.

Производство Tesla в Германии сталкивается с необычной проблемой — больничными. Сотрудники используют возможности социальной системы, а профсоюзы говорят, что на предприятии сверхтяжелые условия работы.

Андре Тириг, директор по производству Tesla Gigafactory Berlin-Brandenburg, сообщил, что по состоянию на август количество больничных на заводе выросло до 17% от общего количества 12 000 рабочих. Это много по сравнению с 5,2% в автомобильной промышленности Германии в 2023 году. 200 штатных работников получают заработную плату, но ни разу не появлялись на работе в 2024 году.

«Мы не будем терпеть, чтобы одни люди гнули спину перед другими, которым просто не хочется ходить на работу. На этой фабрике нет места для людей, которые не встают с постели по утрам», — заявил Тиериг работникам.

Топ-менеджеры отобрали 30 работников, которые находились на больничном, и посетили их дома. Больные не очень радовались тому, что их боссы стучат в дверь. Такие визиты домой не являются чем-то необычным в автомобильной промышленности — они относительно редки, но законны. Компания пытается апеллировать к трудовой этике сотрудников.

«Это не показатель плохих условий труда, потому что условия труда одинаковы во все рабочие дни и во все смены. Это говорит о том, что немецкая социальная система в определенной степени эксплуатируется», — говорит Тириг.

Однако профсоюз IG Metall утверждает, что завод насаждает «культуру страха». По данным профсоюза, который насчитывает 16 членов заводского совета из 39 человек, организация работы вызывает стресс у работников и привела к тому, что количество больничных достигло 15% и выше.

«Сотрудники почти из всех подразделений фабрики сообщили о чрезвычайно высокой рабочей нагрузке. Когда не хватает персонала, больные работники испытывают давление, а тех, кто остается здоровым, перегружают дополнительной работой», — говорит Дирк Шульце, региональный директор профсоюза.

Работникам завода стоит ожидать усиления контроля в ближайшее время: Илону Маску сообщили о проблеме. В X Twitter Маск говорит, что «это звучит безумно» и он изучает ситуацию.

JP Morgan сократил рабочую неделю младших банкиров до 80 часов после смерти одного из них

По информации Fortune, новые правила дополняют уже имеющуюся в JPMorgan практику «отложенных ручек» с 18:00 пятницы до полудня субботы и гарантию одних полных выходных каждые три месяца. По данным Wall Street Journal, типичная 80-часовая рабочая неделя молодого банкира в JPMorgan может состоять из шести дней работы примерно с 8:30 до 22:00 с короткими перерывами на еду, или 11 часов в день в течение семи дней подряд.

Кроме того, есть существенная загвоздка: определенные случаи, например работа над активными сделками, будут исключением из новой политики JPMorgan. То есть во время важных финансовых операций банкиры все еще могут работать сверхурочно, фактически нивелируя эффект новых ограничений.

Bank of America, где официально уже действует ограничение в 80 часов в неделю для младших банкиров, также внедряет изменения. Банк запускает внутреннюю платформу для тщательного мониторинга индивидуальной рабочей нагрузки. Новое программное обеспечение требует от работников в США ежедневно, а не еженедельно, регистрировать свои рабочие часы, указывая, над какими сделками они работают и кто из руководителей контролирует эти задачи.

Эти изменения происходят после трагического случая в начале года. Лео Лукенас III, бывший «зеленый берет», который стал инвестиционным банкиром Bank of America, умер от тромба, работая более 100 часов в неделю над сделкой на $2 млрд.

После смерти Лукенаса младшие банкиры массово пожаловались изданию Wall Street Journal на регулярные ночные смены и более 100-часовые рабочие недели. По их словам, руководство заставляет их скрывать реальную продолжительность рабочего времени.

Если хватит сил и времени, то хотя бы попробую анимировать. Но пока не имею ни малейшего понятия, как это вообще делается.

Диктатор Лукашенко, гляди, какие "тунеядцы" встали против тебя

"БелАЗ", тысячи рабочих скандируют "Уходи!"

ссылка на гифку

Минский керамический завод тоже забастовал, Беларусь поднимается против диктатора

102 пленных

Спецназ ЦСО _ "А" СБУ провели спецоперацию, захватили ротный опорный пункт и взяли 102 солдата из СРФ. Среди них есть и кадыровцы.

Дополнительная, более полная информация к предыдущему посту https://polit.reactor.cc/post/5894731

Интервью Зеркала с беларусом-танкистом, воюющим в ВСУ, о трофейной технике РФ и проблемах на фронте. «П**дец, что был при Залужном, сейчас сильно аукается».

Жерар на войне с марта 2022-го. Сначала служил в полку Калиновского, потом перешел в 225-й отдельный штурмовой батальон ВСУ и возглавляет там танковое подразделение «Тур», костяк которого — беларусские добровольцы. Бойцы проводят сложные операции и достают с фронта подбитую российскую технику, которую потом ремонтируют и используют сами. Иногда это уникальные танки, боевые машины РФ, которые уже никто не надеялся вытащить из зоны боевых действий и образцов которых для изучения у украинцев еще не было. Жерар рассказал «Зеркалу» о сложности таких операций, рисках для себя и своих бойцов, а также проблемах в армии и мотивации беларусов воевать дальше.

«Если наш батальон упадет, п***ры зайдут в город»

— Вы сейчас в отпуске или приехали с задачи?

— Я сейчас в Харькове — у меня первый день отдыха. У нас после каждой задачи, чтобы люди не перегорали, дается день-два отдыха.

— Что делает боец в первый день отдыха?

— Моется. Стирает вещи (смеется).

— На каком направлении вы сейчас работаете?

— Наш батальон героически стоит в Часовом Яре (город в Донецкой области менее чем в 15 км от Бахмута. — Прим. ред.). Там везде прилетает.

— Рядом Бахмут. Год назад надеялись его освободить, рядом продвинулись в районе Клещеевки и Андреевки, но все застопорилось, и теперь линия фронта приближается как раз к Часовому Яру. Что там сейчас происходит?

— Обстановка крайне тяжелая. Не было ни дня без штурмов — и механизированные идут, и малые пехотные. Давят без перерыва. Ни дня за 2,5 месяца не было тишины. Через Часов Яр есть выход на Краматорск, Славянск, поэтому он очень важен. Его важно удерживать. У нас один из самых сложных участков там — мы стоим, скажем так, на входе. Не хватает людей, техники, боекомплектов. К чему ни прикоснись — всего не хватает. Но, пусть и тяжело, мы держим свой фронт. Если наш батальон упадет сейчас, п***ры зайдут в город.

— Вы воюете в 225-м отдельном штурмовом батальоне ВСУ. Как вы туда попали?

— Я командира знал еще с Харьковской операции (операция по освобождению Харьковской области в сентябре 2022 года. — Прим. ред.). Когда ушел из полка Калиновского в августе 2023-го, три-четыре месяца ничем не занимался. А потом встретился с ним, и он стал звать к себе. Вот так и перешел. В полку не все так гладко, много ребят тогда переходили в разные подразделения — несколько решили со мной в 225-й.

Наш батальон на данный момент больше используется как линейное подразделение. Мы держим позиции, периодически штурмовые действия проводим. Я сам здесь занимаюсь ремонтом и вытягиванием трофейной техники из зоны боевых действий, ну и иногда приходится поработать на самом фронте.

Достаточно много трофеил технику я еще в полку Кастуся Калиновского. Все, что там было, вытащено мною и моим небольшим подразделением. Там же я и учился, потому что до войны нигде не служил. Появился хлопец, который умел ездить на танке, — он заодно нас научил ездить на БМП, МТ-ЛБ (советский многоцелевой транспортер-тягач легкий бронированный, машина многоцелевого назначения, известная как «мотолыга». — Прим. ред.).

Когда я с еще одним бойцом начинали, у нас не было ничего — ни тягачей, ни автокрана. А, как правило, у бригад, которые много трофеят, уже есть свои тралы, краны, бэрээмки, МТ-Т (МТ-Т — тяжелый многоцелевой гусеничный транспортер-тягач. — Прим. ред.). Все, что мне тогда дали для работы, — легковой автомобиль, который еще и периодически забирали. На легковушке, считайте, можно только БК собрать, и то не везде проедешь. Я договаривался со штурмовиками, чтобы пойти с ними во второй волне на позиции и что-то затрофеить. Где-то у кого-то технику попросил за какие-то ништяки.

Я понимал, что надо расти, развивался, но там это не нужно было… Когда ушел, в 225-ке получил максимальную помощь. Нужна такая-то техника — пожалуйста, бери. Топливо? Да, конечно, бери. Тут мне помогают, все стараются на одно общее благо. Мне не надо тратить лишнее время, я здесь намного эффективнее и, честно говоря, за четыре месяца сделал больше, чем в полку за год.

— Чем вы сами умеете управлять?

— Честно? Профессионально ничем, кроме легковых автомобилей (смеется). Уметь управлять и ездить — это разные вещи. У нас вся техника — трофейная, п***рская. Сейчас основные наши машины — БТР-Д, МТ-ЛБ, и немножко получилось поработать на БРЭМ-1, в свое время — на Т-72 БЗ. Это то, что есть конкретно у нашего подразделения. А так нашему батальону Минобороны выдало «Козаки», бээмпэшки.

«Экипаж танка с начала боя живет не больше трех минут»

— Расскажите о вашем танковом подразделении «Тур».

— «Тур» был еще в полку, так что название осталось. Мы называемся танкистами, но по большей части занимаемся эвакуацией подбитой техники, как я уже говорил, чтобы она была в рабочем состоянии. Доставляем на позиции штурмовиков, БК, еду для них. Сейчас еще набираем людей, которые могут быть полноценным боевым экипажем, потому что пока мы как взвод, большая часть из которого — беларусы. Из-за малого количества бойцов называться чисто механизированным подразделением тяжело. Понимаете, посадить экипаж на боевую машину — это три человека, но их надо менять. Еще каждая машина требует обслуживания, ее надо доставлять к зоне проведения операции, вывозить. Это большой труд, планирование. Недавно нам передали бээмпэхи, которые будут задействованы чисто в штурмовых действиях. Сейчас несколько наших ребят проходят обучение.

— А кому-то может казаться, что все просто: сел в танк, приехал на точку, отстрелялся и уехал.

— Чтобы сесть в танк, поехать и отстреляться, надо еще кучу всего сделать. Заправить, обслужить, проверить, чтобы все работало, перевесить каждый снаряд. Плюс их еще надо добыть где-то, потому что под оперативную задачу Минобороны не всегда успевает выдать БК. С доставкой техники свои нюансы: нельзя везти днем и раскрывать позиции, где мы ее прячем. Все надо продумывать. Плюс еще все модернизируется: ставятся радиостанции, потому что те, что стояли от россиян, нам не подходят. Против «скидов» (сбросов с дрона. — Прим. ред.) делаются так называемые мангалы. Проводятся все эти сварочные работы, электрика, «дизайны». А еще не всегда трал есть под боком — надо заказать, найти где-то, договориться.

— Как вы стали командиром?

— Не подумайте, что хвастаюсь, — просто приведу пример. Когда я уходил из полка Кастуся Калиновского, командованию штаба сразу сказали: «Если не будет Жерара, другой человек не сможет заниматься этой работой». Так и произошло. На данный момент механизированное направление в полку мертво. Думаю, если вы спросите у ребят в моем подразделении сейчас, они тоже скажут, что на этом этапе существовать без меня оно не будет. Я много учился, перенимал у лучших лучшее. Даже по последней нашей крупной операции — шесть бригад пытались до нас вытянуть российский танк Т-90 «Прорыв-3» (глубокая модернизация российского основного боевого танка Т-90, на вооружении с 2020 года. — Прим. ред.). И ни у кого не получилось. А мы смогли.

— Танкистом быть легче, чем артиллеристом или штурмовиком, например? Условно: у вас есть быстрые ноги — колеса или гусеницы. И крыша над головой, броня, которая вас вроде как защищает. Чувствуете себя безопаснее?

— Всем тяжело, каждому — по-своему. А в остальном — знаете, как некоторые говорят? «Экипаж танка с начала боя живет не больше трех минут». Любая гусеничная техника — в приоритете на уничтожение. Сказать, что ты чувствуешь себя в безопасности? Это глупости! Да, штурмовика можно и гранатой, и шрапнелью зацепить, и 60-кой, 82-й миной (мины калибра 60 и 82 мм. — Прим. ред.), а в технике ты от этого защищен. Опять же, мы передвигаемся быстрее. Но на одного-двух, даже пятерых штурмовиков могут не обратить внимания, в то время как на технику бросят все.

Это касается любых выездов. По нам сыпется все, нас максимально стараются уничтожить. Летят и «скиды», и минометка, и ствольная артиллерия. ПТУРСы (противотанковый управляемый реактивный снаряд. — Прим. ред.) стреляли. Слава богу, промахивались, потому что это довольно опасная вещь. А как-то мы пропустили ориентиры и выехали почти на вторую линию обороны к п***рам, дистанция до их позиций была в районе 50−80 метров, они почти вплотную по нам стреляли. Единственное, по нам, наверное, еще РСЗО (реактивная система залпового огня. — Прим. ред.) не прилетала.

А что касается «быстрых ног»… Ты можешь в горочку или по болоту медленно тянуться, или, наоборот, на скорости лететь по щебенке или с горки.

— Что такое быстро и медленно для ваших машин?

— Для меня, честно говоря, все наши машины медленные (смеется). Хотелось бы, чтобы дали больше зарубежной, действительно быстрой техники. Например, когда мы тянули тот Т-90, у нас с этим зацепленным танком средняя скорость была пять-семь километров в час. Так что, бывает, человек быстрее бежит, чем твоя машина едет. И ты сидишь в десантном отсеке в технике, ничего, кроме темноты или побратимов, не видишь. Едешь в коробочке, в полном незнании, что вокруг.

— Не страшно находиться в закрытом пространстве?

— Такое тут быстро лечится. Панического страха закрытых пространств у меня никогда не было. Но когда находишься в чем-то замкнутом и вокруг обстрелы, а ты сидишь и от тебя ничего не зависит, — страх только от того, что ты полностью доверил свою жизнь мехводу (механику-водителю. — Прим. ред.) и экипажу. Можешь надеяться только на них.

Притом что в ту же МТ-ЛБ в полной комплектации я просто не влезу. Мехводы там сидят в плитоносочках (чехлы под бронеплиты. — Прим. ред.), без эрпээсок (РПС — разгрузочная система. — Прим. ред.) — турникет, минимальная аптечка и все. Хотя, если прилет конкретно в технику, мало что спасает. Если она станет, он либо сможет вылезти и убежать, либо нет.

— Что вас может пробить?

— Мы свои машины дополнительно защищаем, чтобы увеличить бронестойкость, потому что изначально у нее, как и у БМП, довольно слабая броня.

— А дроны?

— «Скиды», когда попадают по «мангалу», особого повреждения не несут. А дрон может и пробить — смотря куда попадет. Но у нас стоят РЭБы, мы от FPV частично защищены — были случаи, когда эфпивишки падали в пяти-семи метрах от нас.

«Мы затрофеили уникальную машину, в Украине таких нет. Чтобы вы понимали: там п***ры поставили генератор от Lamborgini»

— Эвакуация того российского Т-90 — ваша самая сложная операция к этому моменту?

— На данный момент да. Он стоял под Клещеевкой, близко к фронту, очень долго. До нас его пытались достать шесть бригад, и никто не верил, что мы вытянем. Во-первых, сам танчик тяжелый. Во-вторых, п***ры использовали его как приманку, чтобы подбивать украинскую технику. По этой точке два ПТУРа работали, минометка была наведена. Плюс это еще низина, там артиллерии работать легче. Так что нюансов много. Там осталось четыре украинских танка, которые пытались вытянуть тот Т-90.

Только полтора месяца назад мы его забрали. Операция тяжело проходила и заняла четыре месяца, мы ее долго планировали, много ресурсов затратили. Два расчета минометки должны были прикрывать нас дымом — обстреливать линию, по которой нас могли отследить визуально птурщики. Штурмовики долго стояли на позициях, чтобы, если вдруг будет бросок, провести контрудар, ну и следили, чтобы танк не размародерили. БПЛА мониторили общую картину, связисты помогали, потому что в низине плохо связь подается — мы через двойную точку работали. Еще была эвакгруппа, если что-то пойдет не по плану.

Первый раз, когда не получилось, нас крыли на протяжении всей дороги, а ехали мы больше часа. Везло, что они не попадали. Сами мы были на Т-72 Б3, это единственный танк, который мог его вытянуть.

Попыток у нас было много. Раза три мы смогли зацепить этот танчик и чуть-чуть сместить. На четвертый застряли вместе с ним, была паника, потому что понимали, что днем не сможем прислать дополнительную технику нас вытягивать. Приходилось ждать ночи. Танк завяз в болоте и, чтобы вода не попала в двигатель, мы его не глушили. Посреди дня, когда на небе ни тучки, когда никто вообще не ездит, наши ребята рисковали и на квадроцикле везли топливо, чтобы танк не заглох. Представьте, из канистры заправлять танк, сколько это времени!

Было много сложностей, когда приходилось просто здесь и сейчас придумывать какой-то выход из ситуации. И «трехсотые» были — когда ходили проводить разведку, подготавливали технику к эвакуации: цепляли тросы, проверяли, чтобы не были заклинившими гусеницы, коробка. На словах кажется, что все просто и легко. Но это большой объем работы. Мы несколько дней жили около этого танка в подвале, достаточно много выходов туда сделали. Один парень в общей сложности за день прошел около 20−25 км туда-назад.

— Из того, что видно на видео, подвалов рядом нет. Вам приходилось где-то в другом месте, в разрушенном здании сидеть?

— Да, там от здания ничего не осталось — просто подвальчик. Вот туда и залезли втроем, рискуя в любой момент засветиться, чтобы по нам что-нибудь большое не прилетело. Потому что там летело все, я видел даже прилеты «солнцепеков» (речь о тяжелой огнеметной системе, предназначенной для вывода из строя легкобронированной и автомобильной техники, а также поджога и разрушения зданий. — Прим. ред.). Со стороны, слава богу, не по нам. Но там очень страшно. Бывало, за всю ночь не проходило и пяти минут без взрывов. А к Т-90 мы просто по дороге через голое поле шли три-четыре километра — там даже деревьев не было. Тянули с собой инструменты, всякие ключи, ломики, рюкзак рэбовский, чтобы хоть минимальная защита была, если будут эфпивишки стрелять. Ночью все видно в тепловизоры, от этого особой защиты у нас не было. Так что, чтобы человек понял, насколько это тяжело, ему надо хотя бы раз пройти по такому маршруту самому.

А через две с половиной недели, как этот Т-90 достали, тот участок уже был захвачен. Сейчас для меня это очень большая боль. Танк мы передали в 10-й департамент ГУРа на изучение. Под расписку. Они нам взамен пообещали технику гусеничную, которая очень нам необходима. Обещали награды, золотые горы… и кинули. Технику не дали, на награды сначала подались какие-то левые люди, не из нашего батальона. Нас даже не похвалили. Моральный дух у меня, у всего нашего подразделения очень сильно подорван. Это очень-очень обидно, потому что ребята жизнями рисковали, сколько сил потрачено… Просто, бл***, нет слов.

— Чем так ценен этот танк? Стоил стольких усилий?

— Конечно, стоил. Т-90М «Прорыв-3» в России на момент начала войны было в районе 20−25 штук. Этот конкретно — 2022 года выпуска. Там стоит много нового оборудования, которое, скажем, еще не изучено. И это единственный такой танк, затрофеенный в Украине (в феврале 2024-го украинские СМИ сообщали, что захватили и поставили на вооружение два российских Т-90 «Прорыв» образца 2022 года, но не уточняли модель танка. — Прим. ред.). Был Т90-М «Прорыв-2», но 2017-го или 2016 года. А этот — одна из последних разработок п***ров.

— Что вы еще такого крутого затрофеили?

— Пока техника не станет на учет, не могу говорить. Только в общих словах. На днях мы закончили операцию, не такую сложную, но со своими рисками, и достали еще одну уникальную машину, в Украине таких нет. Сама она сгорела, но прицеп, где было уникальное дорогостоящее оборудование, уцелел. Мы все это под покровом ночи снимали и выносили (оборудование, кстати, тоже тяжелое). Чтобы вы понимали: там п***ры поставили генератор от Lamborgini. Я был в шоке! Посмотрел: эти двигатели ставятся только на яхты премиум-класса. Ну и сами блоки РЛС (радиолокационная станция. — Прим. ред.) тоже ценные.

А за время службы в полку я в общей сложности вытянул 12 единиц техники: два танка, БМП, саушки (САУ — самоходные артустановки. — Прим. ред.). Разного состояния. Но не знаю, где сейчас эта техника.

Тут мы недавно за неделю вытянули три единицы техники, которую даже не собирался никто доставать, потому что считали, что это невозможно. То есть залетали, выдергивали и улетали, а она там год стояла. А представляете, если бы мы были полностью укомплектованы для этого?

— Когда забираете технику, там остаются тела погибших противников?

— Один раз было, еще в полку я служил. Мы танчик затрофеили — был «скид» прямо в люк, танк не загорелся, но наводчика покосило осколками, он остался там. Видно, пытался вылезти, но не мог и истек кровью. Он дня три там пролежал.

— Его же оттуда еще надо достать.

— Я уже насмотрелся этого. Я видел, как свиньи съедают тела, видел сгнившие в хлам трупы. Такие, что лопаются, если их касаешься. А свежие, наоборот, лучше: не воняют, не растекаются. Достал — и не надо никаких ошметков выколупывать. Взял тряпочку, протер кровь — и все. Вот если бы он пролежал там пару недель, была бы проблема. Война — она некрасивая. Это всегда грязь, кровь, смерть. Романтичного в ней ничего нет.

«По несколько месяцев из зарплаты оставляли себе на мелкие расходы, а остальное вкладывали в батальон»

— Что сейчас происходит на вашем участке фронта?

— Нашему батальону техника нужна как воздух, ее не хватает совсем. У нас большие потери, много раненых, которые на позициях находятся по несколько недель, потому что без техники мы не можем их вывезти. Четверо или пятеро «трехсотых» там уже две недели, и обезболивающих никаких нет, так эти парни еще и обороняются!

— Такие истории обычно рассказывают о левом береге Днепра на Херсонщине — туда доплыть забрать людей тяжело. У вас почему так?

— У нас есть ребята, которые уже по 27 дней на позициях без ротации. Мы им скидываем еду, воду, заряды дронами. Они не бегут и держатся. А мы не можем их забрать, потому что у нас нет гусеничной техники. У МТ-ЛБ маленькая скорость, легкая броня — на них даже не можем подъехать. Хорошо, что это все трофеи и за них не надо давать отчеты, — уже спалили три или четыре машины… Мы даже не успеваем ее физически ремонтировать. У тех «Козаков», что нам выдали, колеса — обычная резина. Один «скид» — и колес нет.

А сами ребята не дойдут. Зайти на позиции пешком или выйти — фактически суицидная задача: сразу будут крыть дроны, «скиды», FPV. Наверное, это одно из самых сложных направлений.

— Расскажите о ситуации с обеспечением. Обычно артиллеристы, минометчики говорят, что не хватает снарядов. Как у вас с этим?

— Честно скажу, у нас есть нехватка БК, но, благодаря нашему командиру, РАУ (ракетно-артиллерийскому управлению. — Прим. ред.), некритичная. Они суетятся, выпрашивают, вымаливают. Слава богу, есть чем работать.

— Что значит выпрашивать?

— Есть, скажем, официальный и неофициальный БК. Второй — не на балансе, неучтенный (не секрет, что не все БК ставят на учет), у некоторых он есть. И вот по разным подразделениям, которые сейчас не воюют или на подготовке, ездишь и выпрашиваешь, чтобы они поделились. А официального недостаточно — это просто капля в море. БК — такая вещь, которой много, наверное, не бывает никогда. Иногда не хватает вообще, что работать нечем, а иногда его недостаточно, чтобы работать нормально. А раз штурмы каждый день, нам каждый день и надо их отбивать.

— В середине мая Владимир Зеленский говорил, что впервые за годы войны на нехватку артиллерийских боеприпасов не жалуется ни одна бригада.

— Я прекрасно понимаю, что он говорит то, что ему докладывают. Кто-то ему доложил, что везде БК хватает, он это и сказал в обращении. А зачем его так подставляют (это сугубо мое мнение), я не знаю. Мне кажется, спроси в любом батальоне — скажут, что проблемы есть. Но он же не может опрашивать все батальоны сам.

— Когда поставки возобновились, у вас улучшилась ситуация с обеспечением?

— Да. Повторюсь, нам дали зарубежные БМП. Сейчас вроде стали укомплектовывать неплохо, но пока это будет задействовано, пока наши бойцы научатся, — это все время.

— Что такое время на войне?

— Жизни. Жизни бойцов. Мы теряем людей. К сожалению, это так. Каждый день — это смерти наших побратимов. Нам очень тяжело.

— Если так сложно с обеспечением, мечтаете ли вы о каких-нибудь «Леопардах», «Абрамсах», «Брэдли»?

— Пока у нас таких машин нет. Не знаю, дадут или нет. По «штатке» (штатное укомплектование. — Прим. ред.) у нас они должны быть, но я вам скажу так: по «штатке» должны быть и тралы. Но сейчас у нас трал, который мы купили, скинувшись подразделением. То есть, если бы использовали только то, что официально получили, не смогли бы свои задачи выполнять. Но на то, что чего-то не хватает, жаловаться можно всегда.

— Сколько стоит купить трал?

— Мы потратили 47 тысяч долларов. У нас ребята почти все идейные. По несколько месяцев из зарплаты оставляли себе по пять-шесть тысяч гривен на мелкие расходы (около 400−470 рублей, минимальная зарплата в Украине — восемь тысяч гривен, около 635 рублей. — Прим. ред.), на сигареты, а остальное вкладывали в батальон. Вся трофейная техника — подбитая. А так как она не на балансе (нерабочая не ставится, а если бы и ставилась — это отправка на завод, полгода-год у нас нет времени ждать), что-то приходится ремонтировать за свой счет. Вот у меня ребята одну машину подняли за четыре дня, работая по 16 часов в сутки. Но один выезд — и эта машина сгорела. Вот так и работаем.

Поэтому так важно забирать трофеи: они могут служить нам на пользу. Но некоторым людям важна медийность: много случаев, когда смежные бэпэлэашники прилетали на наш участок, чтобы снять красивую картинку для Telegram, как они п**дато подбивают брошенную технику. То есть палят то, что можно было бы вытянуть и отремонтировать. Это большая проблема по всей линии фронта.

«П**дец, который был при Залужном, сейчас сильно аукается. Русские нас догнали и даже перегнали»

— Насколько у россиян лучше ситуация с обеспечением?

— Чтобы вы понимали, на нашем участке они последние несколько недель бросают самую элиту. Было несколько механизированных штурмов с применением тех же Т-90 — у нас там два подбитых есть. Бросают все силы, поэтому держать позиции все тяжелее.

— Вы давно на войне. Можете сравнить, насколько противник стал продуманнее, осторожнее, умнее?

— Скажу так: на начало полномасштабки они были до***бами, а мы молодцами, красавчиками. Мы их е**шили в хвост и в гриву. Сейчас все поменялось. Мы застопорились и не развиваемся, а они нас догнали и даже перегнали. У них люди выходят после учебки и умеют стрелять. Мы берем пленных, они говорят: «Мы по три-четыре-пять цинков (коробка для хранения патронов. — Прим. ред.) расстреливали на полигонах». В одном цинке — 1080 штук. То есть они по пять-шесть тысяч патронов выстреливали.

— Как вообще у Украины с тяжелой техникой?

— Лично мое мнение: была допущена большая ошибка еще при Залужном — накачивались новой западной техникой подразделения, которые только создавались, без опыта боевых действий. Вместо того, чтобы давать ее тем, кто умеет воевать и более эффективно использует. Слава богу, сейчас Сырский исправляет эту ошибку, но ему намного тяжелее, много техники уже было потеряно. Хорошо, что проблему сейчас решают, но было бы лучше, если бы это делали сразу и люди быстрее бы передавали опыт.

— Когда в феврале с поста главнокомандующего ВСУ снимали Залужного, было много опасений у военных, в обществе, разных мнений. Сырского некоторые воспринимали как командира, который не считается с потерями. Уже прошел не один месяц. Какие у вас впечатления?

— Честно говоря, я тоже думал, что при Сырском будет намного хуже. Но ошибался. Вижу, что п**дец, слабина, которые были при Залужном, сейчас нам сильно аукается. К нам присылают подразделения, которые должны зайти на позиции, а они даже не пытались и просто пишут: «Был обстрел, мы не смогли». Либо говорят, что зашли, наш человек приходит, рядом гасит из пулемета п***ров, у них по рации спрашивают: «Слышите стрельбу?» Они отвечают, что у них тишина, и оказывается, что на позиции никого нет. Где-то было ноль планирования: нерадивые командиры, раз надо занять точку, просто отправляли туда людей, не просчитывая, как это сделать эффективно и с минимальными потерями. Говорят, что Сырский — мясник и тому подобное. Нет, он ставит боевые задачи, а не дает возможность просто отфилонить. И за эти задачи спрашивает.

— Как продвижение на Харьковщине действует на военных?

— Честно? Я всем ребятам и себе даю установку: не думайте, что происходит где-то, — думайте, что происходит здесь, сосредоточьтесь на работе и делайте ее хорошо. Думайте, не когда война закончится, а что сделать, чтобы это произошло, прилагайте максимальные усилия. Поэтому на меня никак не действует. Есть люди, которые должны об этом думать, а у меня свои задачи, которые я должен качественно выполнять. А так я еще в 2022-м, когда кто-то рассказывал, что мы в конце 2023-го победим, уже говорил, что война продлится пять или десять лет. И сейчас то же самое скажу: война продлится еще пять, а то и десять лет. Повторюсь: надо просто брать и работать.

— Почему у россиян получается продвигаться?

— Правду сказать или соврать? Ну, «у них людей больше, техники, промышленность больше — всего больше, поэтому и продвигаются».

— Среди ваших были ранения?

— Мы ходим на опасные задачи, «трехсотые» были, но, слава богу, легкие — даже не потребовалась госпитализация. Я своих ребят очень берегу, для меня гибель любого моего бойца была бы очень тяжелым событием. Я планирую операции по эвакуации техники и ни одного из них никогда в жизни не отправлю туда, куда не поехал бы сам. Каждый выезд, когда ребята едут без меня, каждая минута — целая куча спаленных нервов. Я постоянно дергаю бэпэлэашников, чтобы постоянно докладывали, как операция.

— Расскажите о беларусах, которые с вами служат.

— Люди разные — есть те, кто служил и нет, занимался спортом и не делал никогда в жизни зарядку. Кто-то воюет с начала полномасштабки, кто-то только в этом году пришел. По возрасту — от 22 до 46.

— Что мотивирует беларуса в 22 года идти воевать за Украину?

— Там идейный парень.

— А в 46?

— Он пришел и сказал правду: «Мне тяжело работать в Польше. Я хороший слесарь, но не знаю язык, а надо обеспечивать семью». Человек пришел просто работать и сказал как есть. Он не за какое-то там освобождение Беларуси тут. И я то же самое ребятам говорю: ни сейчас, ни в ближайшем будущем говорить про какое-то освобождение Беларуси мы не имеем права. Не имеем права врать самим себе. Мы просто должны воевать, делать свою работу грамотно и профессионально, набираться опыта и передавать его другим. И, дай бог, через какое-то время будет достаточно людей, хорошо обученных, чтобы наконец освободить Беларусь. Пока эта тема у нас — табу, потому что это самобичевание и самообман.

— Потому что до этого далеко или потому что вы в украинском подразделении?

— Мы настолько далеки от свободы Беларуси, что можем даже про это не думать. Страна будет в таком состоянии до победы Украины как минимум. Вот когда война будет подходить к концу, можно задумываться. Я считаю, что для освобождения надо как минимум столько же техники и войск, как было у Пригожина [во время мятежа], — 12 танков, 22 БМП, две «Стрелы-10» и, грубо говоря, 15 тысяч солдат. А может, и в два раза меньше.

— В начале полномасштабной войны многие как раз и думали, что помогут Украине, а потом вскоре пойдут освобождать свою страну. Прошло 2,5 года — конца войне пока не видно. Откуда беларусы берут мотивацию в принципе вообще дальше воевать?

— У всех по-разному. Я — в своих людях, побратимах. Как командир, для них стараюсь делать все, что могу, и боюсь подвести, а они боятся подвести меня. Меня эта идея об освобождении Беларуси подбивала воевать и тратить здоровье. Но сейчас свое будущее я в этой стране не вижу.

Сейчас весь фронт держится на таких командирах, как в нашем батальоне. Он сам ходил на штурмы, в разведку, был на передовой. Он понимает, что, как делать, чтобы минимизировать потери и выполнить задачу. Сейчас наш комбат живет на пункте управления и умудряется на ноле поддерживать ребят. Повторюсь, все держится на таких командирах. Но если так, как есть сейчас, будет продолжаться и дальше, ничего хорошего не будет...

https://news.zerkalo.io/life/70547.html?tg=9