Звёзды в шоке

Глава католической церкви и космонавты порассуждали о роли человечества во Вселенной.

26 октября состоялся сеанс спутниковой связи между Ватиканом и Международной космической станцией. В ходе разговора, который длился около 20 минут, Папа Римский Франциск обсудил с членами 53-й экспедиции МКС ряд вопросов. Об этом сообщает «Радио Ватикана».

Понтифик вышел на связь из зала аудиенций Павла VI. Он поинтересовался у космонавтов, что они думают о месте человечества во Вселенной, а также о роли «той любви, которая движет солнце и другие звёзды». На этот вопрос отвечал член экипажа от России Александр Мисуркин.
Россиянин отметил, что было бы интереснее, если бы сам Папа попытался ответить на него, но всё же рассказал, что думает, приведя пример из «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери.
"Маленький мальчик бы готов отдать свою жизнь, чтобы оберегать свой единственный цветок — самое близкое для себя создание. Вот это и есть любовь в моём понимании." - Александр Мисуркин

5 литров котэ

Разговор с осой

Вероятно, эта история покажется вам полным бредом. Честно говоря, я и сам не уверен, что всё было по-настоящему. Однако постараюсь изложить всё так, как помню, оставив вопросы о правдоподобии читателю.
Всё началось одним августовским днём. Я по обыкновению сидел на балконе и смотрел на проезжую часть. Это для меня как медитация: представляю, что каждая машина – мысль, которая пришла в голову. Я могу понаблюдать некоторое время, но не могу проследить весь путь. И уж тем паче мне не под силу бежать за ней.
В какой-то момент наступает стадия, которую я называю «штиль»: голова пуста, и нет ничего, что беспокоило бы меня. Моя цель – побыть в этом состоянии, прочувствовать его, не стараясь удержать или проанализировать. В таком состоянии все тревоги, проблемы и суета кажутся не то чтобы неважными. Скорее мелочными, незначительными. Двери разума распахнуты, и всё течёт будто сквозь него. Такое чувство редко удаётся поймать. Возможно, поэтому мне не нравится, когда кто-нибудь отвлекает меня.
В тот день я был один. Не только на балконе девятого этажа, но и во всей квартире. Однако даже если нет людей, то всё равно может что-то отвлечь. К примеру, надоедливое насекомое. Оно то и дело кружило вокруг, врезалось в моё лицо, руки.
– Ну, хватит, – не выдержал я. – Если сейчас не улетишь, я тебя прихлопну.
Оно продолжило летать как ни в чём не бывало.
– Я серьёзно.
– Я тоже, – сказал вдруг кто-то.
Я оглянулся. Никого. Высунул голову в окно, посмотрел на верхний и нижний балконы.
– Тут я,– повторил голос.
– Пчела?
– Оса, вообще-то.
– Ну всё, приехал. Говорила мне мама: «Береги голову».
– Мудрая женщина, – сказало насекомое.
– Да. Ты галлюцинация? Или я кукухой поехал?
– Я живая. Ты тоже. Раз можешь говорить и не прыгаешь от шока в окно, то дееспособен.
– Хорошо, – с удивительным даже для меня равнодушием проговорил я.– Тогда как это назвать?
– Что назвать?
– Это.
Наступила тишина. Перед моим лицом продолжало кружить полосатое тельце, машины всё так же сигналили, а августовское солнце грело своими лучами.
– Насекомые ведь не умеют разговаривать, – продолжил я. – У вас для этого слишком маленький мозг. Он живёт лишь инстинктами.
– Это одна из точек зрения.
– И какая другая?
– Другая в том, что люди разучились слушать. Перебравшись в город, их уши ослабли. Громкая музыка, машины, реклама…
– Ловко,– улыбнулся я.– Но тогда жители деревень…
– Не-а,– возразила она, – у них тоже машины, реклама, музыка. Меньше, чем в городе, конечно, но достаточно.
– Тогда надо жить в лесу?
– Чтобы слушать природу? Да.
– Хорошо, – парировал я,– тогда почему мои уши не ослабли?
– Хороший вопрос.
– Спасибо. И каким будет ответ?
– Никаким, – сказала оса и улетела в щель под окном.
– Эй, ты куда? – удивился я.
– Тут я. Просто летать перед тобой надоело. А ты и так меня слышишь. Ты же дома, вот и я хочу побыть в доме.
– Ну, так почему я тебя слышу?
– Не всё ли равно?
– Нет, – ответил я.
– Почему?
– Потому что либо я схожу с ума, либо у меня галлюцинации. Или, что менее приятно, повреждения мозга.
– И что ты с этим будешь делать?
Я медлил с ответом. Прийти в больницу и сказать «я слышу пчёл» – это всё равно, что взять билет в дом скорби. В один конец.
– Попытаюсь выяснить, что не так,– ответил я.
– Как?
– Не знаю, – сдался я,– но это не нормально.
– А что есть норма?
– Ой, только давай без этих семантических отступлений и поиска скрытых смыслов. Норма – это норма. И если ты не знаешь, что есть норма, то ты в неё не входишь.
– Хорошо.
– И всё?
– Ну да, – удивилась она, – а что ты ещё хотел?
– Объяснений.
– Ты считаешь, что я плод твоего воображения, и пытаешься у меня же выпытать объяснения?
– Туше, – кивнул я и положил голову на руки.
Машины, троллейбусы, трамваи, люди – все двигались в прежних направлениях. Кто-то работал, кто-то спешил куда-то…
– О чём думаешь, – спросила она.
– О том, что все куда-то спешат. Кто к любовнице, кто домой, на работу или подработку.
– Тебя это беспокоит?
– Не особо.
– Тогда зачем ты об этом думаешь?
– Не знаю, – ответил я.
– Странный ты человек.
– Мне говорили.
– Все люди странные.
– Потому что о чём-то думаем?
– Постоянно.
– Если не думать, то можно стать глупым. А в нашем мире это зазорно.
– Думать о чём попало – это не ум, – она как будто смеялась,– это как дать собаке кость, чтобы не лаяла.
– Самосознание – жестокая шутка Бога, – процитировал я прочитанную где-то фразу.
– Бога?
– Да.
– Что такое Бог?
– О-о-о-о… – улыбнулся я, – на этот счёт много мнений.
– И что их объединяет?
– Энергия, существо высшего порядка или что-то ещё, что создало всех и вся, и что руководит и покровительствует жизни каждого человека.
– То есть, Бог один для всех? – спросила она.
– Едва ли. Богов много.
– И как человек знает, какой Бог у него?
– Человеку говорят родители. Или другие люди. Или человек сам придумывает себе Бога. На самом деле все эти разговоры на тему Всевышнего мне уже надоели.
– Почему? – удивилось насекомое.
– Потому что из каждого утюга звучит вопрос «что есть Бог», предали ли мы его или он нас. Как поклоняться правильно, и что будет с теми, кто делает это неверно. Понятно, что молитва, или просьба о чём-то не должна иметь чёткой словесной структуры. Ведь важен посыл, настрой, чувство. Но есть люди, которые боятся признаться даже себе в своих сомнениях. И из-за этого такие люди начинают делать вид, что верят сильнее, чтобы убедить себя и других. Потом забывают, что придумали себе всё это. Как-то так, если коротко.
– Интересно.
– Чем же? – спросил я.
– Тем, что сознание, если следовать твоим словам, доставляет больше проблем, нежели благ.
– Есть и такая точка зрения, – улыбнулся я. – Однако в ином случае у нас не было бы машин, самолётов, телевизоров и ещё всякого другого хлама. Хлеба и зрелищ…
– Трудно, наверное, так жить?
– Только тем, кто слышит в городе насекомых, – с грустью улыбнулся я.
– Смешно.
– Согласен.
Наступило молчание. Я не знал, как продолжить разговор, и не знал, нужно ли это вообще. Но вопрос, сверливший мозг, не давал шанса выйти с балкона.
– Ты тут? – спросил я.
– Тут. Просто занята.
– Чем?
– Какой бескультурный человек.
Я опешил.
– Думаешь, только у людей могут быть дела?
– Нет, – ответил я, – но…
– У ос не может быть дел?
Я ничего не знал об этих насекомых и медлил с ответом.
– Грубиян!
– Я?
– Да. Не мешай. Я занята.
– Чем?
Ответа не последовало.
– Ты слышишь?
Никто не ответил.
Но мгновение спустя из-под щели вылетело полосатое насекомое и отправилось в неизвестном направлении. Я решил, что пора снова начать пить антидепрессанты, и вышел с балкона.
Помню, что меня тогда удивило моё спокойствие. Не было ни истерик, ни звонков друзьям или родным. Только «штиль»…
***
Я не заходил на балкон до самого вечера. Дела и занятия, которые я придумал, поглотили моё внимание. Проверить почту, сделать пару скетчей, проверить сайт по работе: мне казалось, что лучше делать что-то, чем не делать ничего. Это одно из главных правил, выведенных мной в один из депрессивных эпизодов. Сидение же на балконе помогало успокоиться и остановить бесконечный поток мыслей. Ирония в том, что я сам был тем, кто запускает этот поток, и тем, кто останавливает его. К сожалению – или счастью – я знал только один способ успокоения.
– Ты здесь? – спросил я, войдя на балкон и устроившись на табуретке.
– Да.
– Ещё злишься?
– Немного, – ответила она.
– Извини, не хотел тебя обижать или оскорблять. Просто иногда изо рта высыпаются слова, и я не успеваю подумать о том, как отреагирует собеседник.
– Извинения приняты.
– Спасибо, – вымолвил я и перевёл взгляд на небо. Облака казались мне какими-то тонкими, лишёнными объёма. Из-за этого можно было увидеть только самые яркие звёзды.
– О чём думаешь? – спросила оса.
– О том, что звёзд почти не видно. Многое из них, вероятно, уже мертвы, и последние мгновения их жизни невозможно увидеть. Отчасти и из-за людей. Это забавно, ведь если бы не было людей, то свет был бы виден. Но тогда не было бы того, кто может осознать его ценность.
– А что такое звёзды?
– Газовые гиганты излучающие свет и энергию, – не задумываясь, ответил я. – Они подобны всему живому: рождаются, стареют, умирают.
– Значит, умирает лишь то, что живёт?
– Ну да. А как иначе?
– Не знаю.
– Это один из законов вселенной: что может быть рождено, то может и умереть.
– И даже весь мир?
– Даже он.
– А как он родился? – спросило насекомое.
– Версий много. Самые популярные – Бог и большой взрыв.
– Про Бога ты рассказывал. А большой взрыв что такое?
– Если простыми словами, то выброс неимоверного количества энергии, которая впоследствии и дала жизнь.
– И почему случился этот взрыв?
– Доподлинно неизвестно, – ответил я, – учёные пытаются это выяснить.
– А как ты думаешь?
– Мне кажется реалистичной одна из идей. Её суть в том, что до большого взрыва были две частицы. Они в сто крат меньше, чем то, что ты можешь увидеть. Каждая из частиц имела равное количество энергии. И всё было в гармонии. До тех пор, пока одна из них каким-то образом не забрала энергию у другой. Это и послужило толчком для взрыва.
– Эта версия нравится тебе больше других?
– Нет, – ответил я, – но, судя по тому, что происходит в мире, теория кажется достоверной. Ведь в таком случае основа нашего существования – попытка забрать что-то у равного. И люди, как один из разумных видов существ, неосознанно следуют этому закону, тогда как другие пытаются вернуть утраченное и вернуться к равновесию.
– Которое, по сути, отлично обходилось и без вас.
– Совершенно верно. Мне кажется, что весь этот мир – ошибка. Программа, вышедшая из-под контроля и неспособная самостоятельно вернуться к первоистоку.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что я вижу, что происходит: войны, голод, регрессия сознания на фоне эволюции технологий. В юности я думал, что наши предки ошиблись и завели развитие в какую-то тупиковую ветвь. Но, видя и зная новое поколение, я понимаю, что эта тенденция продолжается.
– От ос не рождается пчёл, – проговорило насекомое. – Есть такая присказка. Понимаешь?
– Кажется, да. Ты имеешь в виду, преемственность поколений и, как следствие, передачу ошибочных установок далее по эволюционной лестнице.
– Наверное.
– Это вполне логично.
– Да? – спросила она.
– Ага. На одном из этапов человек сможет развиться максимально, но ошибочные формулировки ограничат его. В результате чего будет либо деградация, либо преодоление и пересборка этих формул для успешного дальнейшего развития. – Я улыбнулся и перевёл взгляд на опустевшую дорогу. – Это приятная мысль.
– Чем?
– Тем, что есть вероятность благоприятного исхода.
– Она ведь всегда есть, разве нет?
– Отнюдь.
– Хуюдь!
– Чего?– преодолевая смех, спросил я.
– Смешно?
– Довольно-таки.
– Услышала, как один человек ответил так другому. Вот и запомнила.
– Ты часто слушаешь людей?
– Не очень. Большинство их разговоров однообразны. Послушав несколько сотен, можешь с первых фраз определить, чем всё закончится.
– Понимаю, – с горечью отозвался я.
– У тебя тоже так?
– Да. Наверное, поэтому у меня почти нет друзей.
– Друзей? Кто это?
– Это как родственники, но только ты выбираешь их сам.
– Не понимаю, – упорствовала оса.
– Один из мыслителей античной древности говорил, что дружба – это одна душа в двух телах.
– А что такое душа?
– Это 7 грамм, – улыбнулся я.
– Какие 7 грамм?
– Одни учёные провели эксперимент: они взвешивали человека на пороге смерти и после оной. Разница между первым и вторым весом составила всего 7 грамм. Именно в них, по одной из теорий, и хранится наша личность, предпочтения, ход мыслей, способности и предрасположенности…
– А у меня есть душа?
– Думаю, да. Я сторонник того, что у всего она есть.
– Даже у камней?
– Да.
– А говорил, что насекомые думать не умеют, – язвительным тоном заметила она.
– По общему мнению – не умеют. Но душа – это, скорее, про чувства, нежели про мысли.
– Это как?
– Ну, что-то может не думать, но при этом ощущать боль, страх или удовольствие. Есть, конечно, мнение, что мысль – первооснова существования, но я этому не доверяю.
– Спасибо, – неожиданно тепло сказала она.
– За что? – удивился я.
– За беседу.
– И тебе.
Нам не нужно было больше слов. И без них было понятно, что диалог подошёл к концу. Вероятно, у неё были свои осиные дела. Или нет. Мне хотелось спать, а игнорировать это желание, при учёте периодических приступов бессонницы, было бы кощунством.
Посему я вышел с балкона, захлопнул дверь и повалился на кровать.
***
Порой повседневные дела занимают меня настолько, что я забываю сходить в душ или уборную. Так было и в тот день: меня поглотили крысиные бега, и я не успел глазом моргнуть, как наступил вечер. Лишь когда всё было закончено, я вспомнил, что даже украдкой не заходил на балкон.
Редкие машины и шумные мотоциклисты нарушали мерное посапывание города. Они мешали в полном смысле насладиться вечерним городом. Небо было безоблачным, но даже вчерашних звёзд не было видно. Я аккуратно прикрыл дверь и опустился на табуретку.
– Это ты? – спросил уже знакомый голос.
– Да.
– Давненько тебя не было.
– Всего день.
– Иногда день – это вся жизнь.
– Только для таких, как ты, – с грустью ответил я. – И знаешь, иногда я завидую этому.
– Почему?
– Потому что если вся жизнь – всего один день, то многие вещи, ритуалы, обязанности становятся пустыми и никчёмными.
– Например?
– Работа.
– Что это? – удивилась оса.
– Это место, где платят деньги.
– Деньги?
– Да.
– Что такое деньги?
И снова вопрос, который поставил меня в тупик. Казалось бы, обыденная вещь, которая владеет почти всем в нашем мире, но я не знал, как объяснить это насекомому.
– Это… – начал я, – бумага, имеющая определённую ценность для людей. Мы сами их придумали.
– И зачем они?
– Покупать что-либо. Телевизоры, одежду, еду.
– Но ведь еда растёт на улице, разве нет? – спросила она.
– Отчасти да. Но иногда хочется чего-то вкусного, что невозможно найти в окружающей местности. И тут помогают деньги. Это как если бы вы научились считать пыльцу. И одни бы купались в ней, а другие работали, не покладая лап.
– Если так мешают, то почему бы не отказаться от них?
– Вся планета, так или иначе, связана с деньгами.
– Люди на планете, – поправила оса.
– Да, люди. И им нужно ходить на работу. Чтобы были деньги. Чтобы покупать то, что не растёт на улице.
– Значит, и у тебя есть работа?
– И да, и нет.
– Как это?
– Постоянной работы у меня нет. Я нахожу какую-то работу, когда нужны деньги, и ухожу, когда мне надоедает.
– Почему?
– Почему я ухожу или почему надоедает?
– И то и другое.
– Ухожу, потому что не хочу быть там, где мне не нравится, где больно. А надоедает, потому что я человек, – улыбнулся я.
– Значит, всем людям не нравится работать?
– Нет. Я встречал тех, кто любит то, чем занимается. Это просто со мной что-то не так.
– Что-то?
– Да. Даже интересное занятие мне рано или поздно надоедает. Я выучиваю алгоритм действий, слова и просто повторяю их. Это выматывает, наскучивает. В то же время у меня нет возможности целиком избавиться от этой «повинности». Лишь на время.
– Тебя это беспокоит?
– Временами, – признался я. – Дело в том, что твой собеседник – выкидыш мироздания, плетущийся по обочине жизни. А люди – существа социальные. Они вроде вас: не могут жить поодиночке.
– Есть и те, кто живут вне улья.
– Вижу. Точнее, слышу. Но люди немного сложнее вашего вида.
– Самосознание?
– Точно. Человеку нужен человек.
– А тебе?
– У меня нет ответа на этот вопрос.
– Хорошо. Чем ты хочешь заниматься?
– Рисовать.
– Значит, ты художник?
– Нет, – горько улыбнулся я. – Художники пишут картины. А я рисую картинки. Их нельзя потрогать или понюхать, но можно увидеть. Вообще, это сложный вопрос: когда человек, занимающийся чем-то, может именовать себя кем-то. В смысле, когда кузнец становится кузнецом? Когда первый раз ударил молотком? Или когда превратил заготовку в готовое изделие? Но первые изделия всегда ужасны. Если брать мерилом те же деньги, то какая сумма является точкой?
– Похоже, даже в этом много нюансов.
– Ещё бы.
– Значит, ты рисуешь, но не художник?
– Да.
– И много уже нарисовал?
– Картинок сто, наверное. Может, чуть больше. Ещё столько же незаконченных. Плюс разного рода зарисовки. Но картины нет ни одной.
– Так нарисуй картину.
– Картины пишут. И я не уверен, что у меня хватит таланта. Должна быть прорисовка, посыл, эмоции, детали. Не говоря уже о том, что меня и на картинки-то не всегда хватает. Нужны деньги. А это время, силы. Хорошо быть осой. Не нужно слушать начальство или выполнять планы.
– У нас и своих хлопот хватает. Всегда есть хищники, которые могут съесть. Да и человек может убить.
– Да, забот достаточно, – отозвался я.
– Ты большой, сильный.
– Все люди такие. Ну, или подавляющее большинство.
Повисла тишина. Я хотел поговорить о чём-то важном, что беспокоит меня; о чём-то, что врывается в сознание за мгновение до наступления темноты, которой сопровождается каждый мой сон. Во мне сидела какая-то невысказанная боль. Но проблема была в том, что я не мог облечь всё это в слова. И я не знал, знакомо ли это чувство тому, с кем я веду диалог.
– О чём задумался? – спросил голос.
– О том, что проблемы, беспокоящие меня, тебе неведомы. Как и мне не известно то, что не даёт покоя тебе; о том, что иногда невозможно подобрать слов для описания этого. Понимаешь?
– Кажется, да. Не очень приятное чувство, – сказала она.
– Да. Будто зуд под рёбрами. Он не даёт нормально спать, есть, работать. И в то же время это ощущение не утихает и не проходит годами, десятилетиями. Но к нему невозможно привыкнуть.
– Забавно.
– Что?
– То, что твоя жизнь в неимоверное количество раз больше моей; однако наши проблемы схожи. И в какой-то степени мы больны одним недугом.
– Одиночеством?
– Может быть, – ответила оса. – Я не знаю, как это называется.
– Вот и я не знаю. И не знаю, как донести это чувство до тебя. С той же остротой, с той же бесконечной тоской и отчаянием, с которыми отзывается это чувство во мне.
– Разве того, что я чувствую то же самое, недостаточно?
– Я не уверен, что это то же чувство.
– Люди… – тяжело произнесла она.– Даже в горе вам нужна компания. И если она есть, то вы начинаете думать о том, равны ли чувства, равна ли боль. Вы так эгоцентричны.
– Какие умные слова, – ухмыльнулся я.– Но ты права. И я из их племени. Пусть и оплёван, и изгнан.
– За что?
– За то, что не следую правилам игры. Норма, помнишь?
– Ага.
– Ну вот.
Мы вновь погрузились в тишину, прерываемую лишь машинами неподалёку.
– Пойду я спать.
– Хорошо, – ответила оса. – Ещё поболтаем?
– Да, завтра. Тебе тоже, наверное, нужно отдохнуть.
– Не помешает. Тогда до завтра?
– Да, – вымолвил я и вышел. Сил не было даже на то, чтобы раздеться, поэтому я заснул прямо в одежде…
***
Следующим утром, едва проснувшись, я уже знал, что будет. Это чутьё приходит крайне редко, но всегда точно. Я лежал в кровати и смотрел на дождь за окном. Даже под одеялом я чувствовал, что начинаю замерзать. Винтики в голове быстро пришли в движение и выдали ответ. Я встал, заварил кофе и вышел на балкон. В первую же секунду мне стало понятно, что чутьё не обмануло. За ночь ветер сменил направление. Холодное и лишённое жестокости дыхание осени было совсем близко.
Не говоря ни слова, я опустился на своё любимое место. Шестое чувство подсказывало, что я не один, но проверять означало бы лишиться этого таинства; безмолвного соприкосновения душ.
Несколько часов я просидел молча. Затем вышел, перекусил и вернулся. Время в тот день не бежало и даже не шло. Оно стекало, будто концентрированный сироп: тягучий и липкий. У меня не было нужды прикасаться к нему пальцами. Каждый сантиметр кожи ощущал эту субстанцию в миллион раз острее и чётче, чем мозг.
Постепенно солнце окрасило перистые облака в розовые и персиковые оттенки, а настроение – в серый. Это не была грусть, печаль или тоска. Меланхолия была бы ближе всего, однако в моём настроении были и нотки радости, хотя я и не понимал причин.
– Холодает, – сказала она.
– Чувствую.
– Ты ведь знаешь, к чему всё идёт?
– Да, – без тени сомнений ответил я. – И от этого ещё грустнее. Знаю, что не способен изменить это.
– Ты можешь дать мне кров.
– Лишив тебя свободы?
– Значит, мне не нужно ничего объяснять?
– Нет, – сказал я. – В моей голове за утро пронеслось бесчисленное множество вариантов. Но ни один не подошёл, ибо каждый подразумевал твоё заточение. На балконе, в банке или в другом месте, где тебя не настигнут холода. Если бы я понимал тебя чуть хуже, то уже сделал бы предложение.
– И я бы от него отказалась.
– Разумеется.
– Ничто не вечно.
– Знаю, но от этого не легче.
– Понимаю, – с грустью произнесла она.
Я открыл рот, чтобы что-то сказать, но в то же мгновение осознал, что даже самые умные, вычурные и точно подобранные слова будут бесконечно убоги в этой ситуации. Казалось, насекомое всё поняло без слов:
– Я буду скучать.
– Как и я. Мы не так много времени провели вместе, но оно было прекрасным.
– Вернее и не скажешь.
– Понимаю, что для тебя этот срок длиннее, чем для меня, и это лишь добавляет проблем.
– Эй, у меня ведь крошечный мозг, помнишь? Не надо таких сложностей, – пошутила она.
– Смешно. Знаешь, что меня печалит больше всего? То, что за 20 с лишним лет я ни с кем так не разговаривал, как с тобой. И, вероятнее всего, уже и не поговорю.
– Не грусти. Однажды мы встретимся снова.
– Правда? – удивился я.
– Да. Мы оба чувствуем эту связь. Значит, она достаточно крепка. И где бы мы ни были, чем бы ни занимались, наши дороги ещё пересекутся.
– В другой жизни? – безрадостно спросил я.
– Возможно.
– Надеюсь, и там мы почувствуем эту тонкую красную нить, связывающую наши души.
– Только если ты не будешь вновь угрожать моему дому.
– Я постараюсь.
Мы умолкли, чтобы послушать ветер и подобрать нужные слова для прощания. Последние слова…
– Я боюсь, – неожиданно признался я.
– Чего?
– Что больше никогда не услышу кого-то, кто поймёт меня. Но и держать тебя не имею права.
– Думаю, ты ошибаешься. Посмотри сколько вокруг тебя людей.
– Мы из разных племён.
– Но вы люди.
– Один человек сказал, что настоящее одиночество не в отсутствии людей. А в невозможности поговорить о том, что тебя действительно волнует. Понимаешь?
– Кажется, да. Но эй, посмотри на всё с моей стороны: каково будет мне. Большинство созданий моего вида вообще не имеют самосознания.
– Может, оно и к лучшему?
– Едва ли. У меня ведь оно есть.
– Да, в этом проблема «избранных», «особей нового вида» и им подобных: первым быть не трудно. Трудно им оставаться до самого конца.
– А что есть «конец»? – спросила она.
– Я не знаю. Теорий много. И какая верная мы узнаем только тогда, когда лишимся возможности поделиться этим с кем-то. Но, возможно, по-другому и нельзя.
– Возможно.
Я не заметил, как на город опустились сумерки, и зажглись фонари.
Было очевидно, что я прощаюсь с чем-то важным. Ценным. И это знали мы оба. Именно это чувство всегда отгораживало меня от долгих прощаний. Смотреть на кровоточащее сердце в руках и видеть своё у другого, осознавать этот момент… тяжелейшая из пыток.
– Прощай, – выдавил я из себя.
– Прощай, – надрывно произнёс голос, и в то же мгновение крошечное полосатое тельце вылетело из дырки под окном. Я успел лишь моргнуть, и всё исчезло. Я остался один. Человек, сидящий на балконе густонаселённого города и уже скучающий по разговорам, которые никогда не повторятся…
С того дня я больше не слышал этого голоса. Мне хочется верить, что существо, которому он принадлежит, сейчас где-то, где ему лучше, чем мне; что когда-нибудь он вернётся, и мы вновь заговорим, не утаивая того, что нас тревожит, беспокоит и не даёт забыться сном тёмными, безлунными ночами…

Конец

Аноны,не подскажете,как создать свой секретный раздел?"на какую кнопку где надо нажать,в какое меню зайти"

Уничтожение биосферы Хротеи.

                 Дилонцы превратив планету вулканическую, а в перспективе венероподобную планету. Пробив дыры в коре планеты посредством бомб антиматерии. Кроме того часть бомб была использована для провоцирования сверххротеетресений и создания множества разломов в коре планеты. 

              Человеческие исследовательские аппараты могли лишь беспомощно наблюдать как планета превращается в безжизненную огненную пустыню. Впрочем те которые находились на поверхности Хротеи были быстро уничтожены. А также те которые находились на низкой орбите тоже. Аппараты находящие на высокой орбите Хротеи выжили, но получили нечто вроде "психологического шока" для простого ИИ. Правда быстро перезагрузились. И тупо передавали фотографии мертвой планеты в гиперпередатчик находящийся далеко на окраине системы. 

            Реакция всех была не очень сильная. В конце концов планет с развитой жизнью миллиарды, и гибель одного ничтожный пустяк даже в масштабе досягаемого мира. правда некоторые серьезно от этого факта пострадали психически. Во-первых это Джана Ро. Она от этого во второй раз угодила в больницу из-за этой долбанной планеты. Правда для колонии Дилонцев 108 начался тотальный "булинг" со стороны большинства так сказать цивилизованных планет. Поскольку больше ничего сделать объективно нельзя. Длящиеся довольно долгое время. Колония Дилонцев №108 отмахивалась тем что в этом виноваты люди.

Дилонцы
https://vk.com/club106216977