Пока не накрыла ежегодная волна победобесия, многим будет полезно прочитать этот отрывок из воспоминаний:
"Степан Кашурко — бывший помощник по особым поручениям маршала Ивана Конева, генерал–полковник, Президент Центра розыска и увековечивания без вести пропавших и погибших защитников Отечества:
В канун 25–летия Победы маршал Конев попросил меня помочь ему написать заказную статью для "Комсомольской правды". Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал "каркас" ожидаемой "Комсомолкой" победной реляции в духе того времени и на следующий день пришел к полководцу. По всему было видно: сегодня он не в духе.
— Читай, — буркнул Конев, а сам нервно заходил по просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чем–то наболевшем.
Горделиво приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: "Победа — это великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это..."
— Хватит! — сердито оборвал маршал. — Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись?
— Нет. Мы недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, — пробормотал я, недоумевая, к чему это он клонит. — И еще трое приковыляли на костылях.
— А сколько сирот осталось? — не унимался он.
— Двадцать пять малолетних детей и шестеро немощных стариков.
— Ну и как им жилось? Государство обеспечило их?
— Не жили, а прозябали, — признался я. — Да и сейчас не лучше. За без вести пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали, а все надеются: вдруг хоть кто–нибудь вернется. Совсем извелись…
— Так какого черта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими гроши от государства...
Я был ошеломлен. Таким я Конева видел впервые. Позже узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу, попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести.
Иван Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза, кавалеру "Ордена Победы" и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне этот документ, он проворчал с укоризной:
— Ознакомься, каково у нас защитникам Родины. И как живется их близким. До ликованья ли ИМ?!
Бумага с грифом "Совершенно секретно" пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее щемило сердце: "...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых "самоваров", безруких и безногих — 85942".
— Ну, а теперь взгляни вот на это, — продолжал просвещать меня Иван Степанович.
"За три дня, к 25 июня, противник продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии Минск. Обходным маневром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли катастрофические потери. В сентябре этого же 41–го под Вязьмой были окружены 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые Управления четырех армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые бригады, 19 артполков и полевые Управления трех армий. Всего же в 1941–м в окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50 артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий. В день нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов — 1905–1918 годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2–х с половиной миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200 отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч".
Говорилось там и о военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен: под Гродно–Минском — 300 тысяч советских воинов, в Витебско–Могилёвско–Гомелъском котле — 580 тысяч, в Киевско–Уманьском — 768 тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя — еще 250 тысяч. В Брянско–Вяземском котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и все это сложить, выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену умирали от голода, холода и безнадежности около четырех миллионов советских бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами.
Подобает вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках и дивизиях не было — вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьет на его территории, сокрушит могучим ударом, сама же обойдется малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия.
В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале войны постигшей нашу "непобедимую и легендарную" Красную армию. На позорное отступление и чудовищные потери ее обрекла предвоенная сталинская чистка рядов командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются простачками), а ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и политруки..."
— Хватит! — вздохнул маршал, отбирая у меня страшный документ, цифры которого не укладывались в голове. — Теперь понятно, что к чему? Ну, и как ликовать будем? О чем писать в газету, о какой Победе? Сталинской? А может, Пирровой? Ведь нет разницы!
— Товарищ маршал, я в полной растерянности. Но, думаю, писать надо по–советски.., — запнувшись, я уточнил: — по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду записывать.
— Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не услышишь!
И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить:
"Что такое победа? — говорил Конев. — Наша, сталинская победа? Прежде всего, это всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших. Это реки слез и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей, не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях патриотов Отечества". Тут ручка–самописка, как живая, выскользнула из моих дрожащих пальцев.
— Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! — взмолился я.
— Ты знай, пиши, сейчас–то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в человеческом обличье, мастерам разжигать войны.
— И вот еще чего не забудь, — продолжал Конев. — Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших воинов с изуродованными лицами прозвали "квазимодами" ("Эй, Нина, пришел твой квазимода!" — без стеснения перекликались тетки из персонала), одноглазых — "камбалами", инвалидов с поврежденным позвоночником — "паралитиками", с ранениями в область таза — "кривобокими". Одноногих на костылях именовали "кенгуру". Безруких величали "бескрылыми", а безногих на роликовых самодельных тележках — "самокатами". Тем же, у кого были частично оторваны конечности, досталось прозвище "черепахи". В голове не укладывается! — с каждым словом Иван Степанович распалялся все сильнее.
— Что за тупой цинизм? До этих людей, похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия, обрекло их на самое жалкое прозябание. Да еще с целью экономии бюджетных средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям во ВТЭКах (врачебно–трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Все норовили перевести пострадавшего защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы урезать пенсионное пособие...
О многом говорил в тот день маршал. И о том, что бедность и основательно подорванное здоровье, сопряженные с убогими жилищными условиями, порождали безысходность, пьянство, упреки измученных жен, скандалы и нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счете, это приводило к исходу физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения. Доведенные до отчаяния герои мало–помалу оказывались на дне, но не их надо за это винить.
К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах, требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову, как бы избавиться от докучной обузы.
И вот летом 49–го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны, всякие там "черепахи" — до того "обнаглели", что перед самым Кремлем устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: "Очистить Москву от "мусора"!"
Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая облава на надоедливых, "портящих вид столицы" инвалидов. Охотясь, как за бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем "дорогого и любимого Сталина" выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой праздничной Москвы.
И ссыльные солдаты победоносной армии стали умирать. То была скоротечная гибель: не от ран — от обиды, кровью закипавшей в сердцах, с вопросом, рвущимся сквозь стиснутые зубы: "За что, товарищ Сталин?"
Так вот мудро и запросто решили, казалось бы, неразрешимую проблему с воинами–победителями, пролившими свою кровь "За Родину! За Сталина!".
— Да уж, что–что, а эти дела наш вождь мастерски проделывал. Тут ему было не занимать решимости — даже целые народы выселял, — с горечью заключил прославленный полководец Иван Конев."
Из книги Игоря Гарина "Другая правда о Второй мировой ч. 1. Документы"
По мере копания в принципах управления компанией рано или поздно натыкаешься на две большие формации — Инквизицию и Ост-индскую торговую компанию. Про первое я не готов дискутировать во избежание холиваров, а вот про второе немного раскопал.
Это бизнес, который внезапно стал больше Англии, повлиял на технический прогресс, развязал пару войн и перебил сотни тысяч людей. На половине планеты следы этой компании — от «Садов Компании» близ мыса Доброй Надежды до упоминаний в современных фильмах вроде «Пиратов Карибского моря». Бизнес впечатлял.
Представьте ситуацию: вторая половина шестнадцатого века, в Англии полная задница с финансами. Народ бухтит и не повинуется, отлаженная судебная система стала жёстким рандомом, угроза войны, никаких надёжных внешних союзов. Понятно, что всё это приведёт к ещё большим проблемам, внутреннему расколу и гражданской войне. Надо было что-то делать, и делать довольно быстро.
Первый способ решения проблемы был прост как полено — перекредитоваться и зализать раны, а потом медленно отдавать занятое. Но вот только Амстердам давал под 14% в месяц, и поэтому слегка окосевшие от голландской наглости англичане брать отказались.
Оставалось думать. Это было непривычно, поэтому результат тоже получился неожиданный.
Важный дисклеймер
Сам я в этом деле, конечно, не участвовал, но поднимать данные было увлекательно. Сразу говорю — источников много, они противоречивые, но кое-какое целостное впечатление составить можно. Дальше — исключительно то, что я понял, вполне возможно, что сюжет шёл как-то иначе. Мне это всё было важно не для исторической точности, а в прикладном плане для изучения теории управления. Именно на этом я и постарался сделать акцент дальше.
Насмотревшись эстетики ебеней, хочу поделиться своими фотографиями на несколько иную тематику, а именно прусской крепости Ныса. Не буду сильно вдаваться в подробности - для этого мне бы пришлось освоить кучу фортификационной терминологии на русском.
Кратко: это одна из наиболее сохранившихся прусских крепостей в Европе, находится в захолустном польском приграничье с Чехией. Соединяет в себе разные типы фортификации: низменные с использованием болот и воды, горные, где можно использовать только сухие рвы, и раннюю форму крепости, основанной на фортах. До 1594 года это была типичная средневековая крепость со стенами и башнями, 1594-1741 – австрийская крепость, 1741-1888 – прусская. Именно в последнем периоде были построены большинство сохранившихся элементов крепости, связанно это было с необходимостью обороны Пруссией свежезавоеванной провинции Силезской.
Историческую справку я бы на этом закончил. Дальше две карты: одна из научной работы, посвященной этой крепости, вторая склейка гугл-фото, сделанных в декабре, поэтому элементы крепости легко читаются.
Приобрел я тут по случаю недорого за 200 р старенькую книжку - Словарь иностранных слов 1885 года.
Много интересного, буду постепенно выкладывать.
В конце книги анонсы вышедших книг, обратил на одну внимание.
Такой пафосный смешной стиль изложения; тяжелый и грубый, как и сам Александр Александрович, в царствование которого она была выпущена.
Вероятность благополучного возвращения первого космонавта на Землю оценивалась всего в 46%
На случай, если бы первый советский космонавт сошел с ума на орбите, предусмотрели блокировку связи, автоматическое закрытие скафандра и фиксацию в кресле. А космический корабль оборудовали шифр-замком... Страховались по всем параметрам — ведь мы были первыми! Уникальный специалист космической отрасли, работавший с Королевым и Гагариным, рассказал нам о неизвестных деталях советских побед.
57 лет с момента первого полета человека в космос отмечает 12 апреля человечество. Наш День космонавтики давно стал всемирным. И, казалось бы, нет уже ни одной темы, ни одного факта, связанного с тем великим временем, о котором бы мы не слышали. Однако это не так. Пока живы ветераны космонавтики, мы не перестанем раскрывать новое для себя.
Один из таких людей — доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации главный научный сотрудник Центра подготовки космонавтов им. Ю.А.Гагарина Владимир Ярополов.
«Школу окончил со справкой... о золотой медали»
— Владимир Ильич, расскажите немного о себе. Как получилось, что вы, 23-летний паренек, в 1959 году были направлены сразу после окончания Военной академии на самый секретный полигон страны?
— До Академии связи я окончил школу в родном Зеленодольске со справкой... о награждении золотой медалью. Так торопился поступить в академию (там экзамены начинались очень рано), что самого вручения медали так и не дождался.
В период службы на Байконуре начиная с конца 1959 года и до конца 1965-го я работал в непосредственном контакте с Сергеем Павловичем Королёвым, с его замами, поучаствовав более чем в 200 запусках нашей прославленной ракеты Р-7. В общей сложности я прослужил на Байконуре 13 лет.
Кстати, наш полигон в первое время назывался не Байконуром, а Научно-исследовательским испытательным полигоном №5 Министерства обороны СССР. Байконуром он стал называться после полета Гагарина — надо же было обозначить, откуда его запустили. Название перешло от поселка Байконур, расположенного на внушительном расстоянии от реальной стартовой площадки. Там в первые годы существовал ложный космодром с камуфляжными постройками для дезориентации вероятного противника.
Когда я только приехал на настоящий полигон, сразу попал на испытания нашей первой межконтинентальной баллистической ракеты МБР. Как раз шли ее отработка и последующая сдача на вооружение. Эта была единственная межконтинентальная баллистическая ракета, которой мы угрожали американцам в период Карибского кризиса. (Смеется.)
Многое шло не слишком гладко, ракете этой очень нравилось взрываться на 40-й секунде после запуска... Но после каждого неудачного пуска мы бросали силы на устранение причин и каждый головой отвечал за свой участок деятельности. Я участвовал тогда в отработке системы аварийного подрыва головной части ракеты, которая предназначалась для блокирования взрыва головной части, если ей вдруг вздумалось бы падать не туда, куда положено.
— Сколько раз применяли подрыв?
— Ни разу не пришлось.
Как перед стартом «Востока» над космодромом пронесся разрушающий «метеорит»
— Параллельно с испытаниями МБР мы производили запуски первых космических аппаратов на той же самой Р-7, — говорит Владимир Ильич. — Помню первый мой запуск гражданского космического аппарата Е3 для фотографирования обратной стороны Луны, который был назначен на 16 апреля 1960 года. К тому времени первый облет и фотографирование были уже проведены, но ученым хотелось произвести новые, более детальные съемки.
Однако тот ночной запуск окончился неудачей: когда ракета выходила из стартовой системы, у нее оторвался один из четырех блоков, произошел перекос тяги, и она, по-прежнему вертикально направленная, полетела боком.
Первым делом, проходя над стартовой системой, ракета вывела из строя фермы обслуживания. Потом пошла дальше бреющим полетом прямо к измерительному пункту, что находился в километре от стартовой позиции (там она потеряла еще одну боковушку). Дальше, словно разрушительный метеорит, направилась к жилым постройкам, пронеслась над столовой, казармами, выдувая где стекла из окон, где двери. В конце концов направилась к самому монтажно-испытательному корпусу (МИКу), где проходят испытания ракет и космических аппаратов.
Ракета полностью взорвалась в нескольких десятках метров от него. Когда мы вышли из бункера, нашим взорам предстала нерадостная картина: стартовый комплекс горит, измерительный пункт горит, стекла и двери в МИКе повыбивало, а из-за взрыва у служебного здания отошла от корпуса одна стена. «Господи, что же мы натворили!» — только и смогли произнести.
Как раз в это время к нам пришел первый отработочный аппарат нового пилотируемого корабля «Восток», он назывался 1 КП (что означало «корабль простейший»). Мне посчастливилось принимать участие в отработке корабля «Восток» не в качестве рядового испытателя, а в качестве руководителя комплексных испытаний этого корабля от космодрома. Вот такое тогда было отношение к молодым — нам доверяли самые ответственные виды работ. И мы старались не подводить.
Ярким примером, можно сказать, вожаком для нас был Сергей Павлович Королёв. Он был удивительным руководителем. Задумал отправить человека в космос в 1958 году, и уже через два года корабль был готов, а еще через год взмыл в небо с Юрием Гагариным. Хотя условия для подготовки запуска порой оставляли желать лучшего.
Вот, к примеру, как мы готовили испытания первого корабля. МИК, заваленный рамами и стеклами после взрыва ракеты с лунным спутником, мы очистили, работать внутри было сложно — оставалось много пыли. В итоге приняли решение натянуть над очищенной площадкой ткань от парашюта — под ней и испытывали «Восток». В то время испытания проводились только на Байконуре (на предприятии-разработчике, как это делается сейчас, технику не испытывали). Несмотря на все сложности, корабль к полету подготовили, стартовую систему с новыми фермами, заправочными коммуникациями, кабелями восстановили за месяц (!) и уже 15 мая запустили.
— Каким же был первый «Восток»?
- Следует отметить, что при запуске первого отработочного аппарата в задачу не входила его посадка — главное было посмотреть, как он будет вести себя в полете. 1 КП не имел системы жизнеобеспечения, системы приземления и теплозащиты.
В процессе полета из-за неисправности инфракрасной вертикали (прибор для точной ориентации на Землю. — Авт.) корабль вместо тормозного получил разгонный импульс, перешел на более высокую орбиту высотой до 690 км. В результате после завершения работы и разделения на приборный отсек и спускаемый аппарат он пролетал в космосе дольше запланированного. Приборный отсек просуществовал на орбите 2,5 года, а спускаемый аппарат — 5,5 года.
Разработчики корабля ужаснулись, когда представили, что в такой ситуации может оказаться космонавт. По результатам этого полета в систему автоматической ориентации корабля добавили резервную систему солнечной ориентации и ввели датчик, разрешающий включать тормозную двигательную установку только при правильной ориентации корабля. А вообще орбита, на которую выводился корабль «Восток», была рассчитана так, чтобы корабль мог через 10 суток вернуться на Землю за счет торможения в плотных слоях атмосферы. Таков был резервный вариант спуска на случай отказа тормозной двигательной установки.
Как отказавшая катапульта спасла Жульку и Альфу
С 28 июля 1960 года начались запуски корабля «Восток» с собаками на борту (изделие называлось 1 К). Ни ученые, ни медики не знали тогда, что будет в космосе с живым организмом. Они были первопроходцами, которые двигались вперед с учетом опыта проб и ошибок.
— Помню, как погибли в результате взрыва двигательной установки ракеты на 38-й секунде полета Лисичка и Чайка, — продолжает Владимир Ильич, — как сработала система аварийного подрыва третьего изделия с Пчелкой и Мушкой на борту (из-за отказа системы стабилизации корабля во время работы тормозной двигательной установки траектория спуска была такова, что он вполне мог приземлиться за пределами территории Советского Союза, что было недопустимо). В космосе взорвалось тогда 32 кг тротила, животные, конечно, не выжили.
Сергей Павлович, по словам многих его соратников, очень переживал каждый неудачный пуск, однако никого не разносили в пух и прах — все понимали, что идут неизведанным путем и может произойти что угодно. А конструкторы и инженеры, чувствуя огромное доверие и ответственность, не спали по нескольку ночей напролет, но находили причины неисправностей. Новые аппараты, стартовавшие с Байконура, были совершеннее предыдущих.
Так они все-таки добились успешного возвращения первых живых существ на Землю. Это были всем известные героини Белка и Стрелка, а также стартовавшие на последнем корабле модификации 1 К Жулька и Альфа.
С ними, кстати, сработала поговорка «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Спускаемый аппарат с Жулькой и Альфой приземлился в незапланированном районе Красноярского края. Животные были спасены благодаря тому, что не сработала система катапультирования и они остались в спускаемом аппарате, иначе в 40-градусный мороз замерзли бы.
Розыгрыш для Королёва и не только
После собак стали запускать в космос манекены. С ними уже после полета Гагарина была связана одна интересная история. В американской прессе появились статьи, в которых говорилось о том, что до Юрия Алексеевича русские уже отправляли в космос людей. Якобы их радисты перехватывали разговоры космонавтов с Землей.
— Мы связывали это только с тем, что во время полетов наших манекенов (их звали Иванами Ивановичами) они действительно «разговаривали» человеческими голосами, — говорит Ярополов. — В рты были вмонтированы динамики, на которые подавался сигнал от бортового магнитофона. Воспроизведение речи было необходимо для отработки связи с Центром управления полетами.
Вообще манекены были настолько похожими на живых людей, что однажды сам Королёв спутал их с сотрудниками в МИКе и даже устроил разнос за... курение на испытательной площадке.
Во время испытаний корабля на полигоне мы не сажали манекен в кресло космонавта спускаемого аппарата, было удобнее проверять все системы, когда он просто сидел в кресле рядом с кораблем. Ну и народ измывался над ними: то посадят, положив Ивану Ивановичу ногу на ногу, то папиросу ему вставят, да еще и книжку на колени положат.
Королёв пришел однажды и принял манекен за живого человека, вальяжно расположившегося в кресле. Что тут началось! «Как это так? Что это, испытатели на площадке вместо испытаний книжки читают?!» Когда выяснилось, что перед ним манекен, он расхохотался.
«Скорпион-4» — тайный позывной главного конструктора
— А вообще Королёв был очень строг с вами?
- Сергей Павлович непримиримо относился к недобросовестному выполнению своих обязанностей сотрудниками испытательной бригады. Однажды при осмотре пилотируемого космического аппарата, готового к запуску, представитель главного конструктора по катапультируемому креслу космонавта обнаружил свободно болтающийся фал и принял решение обрезать его. Как выяснилось, это была часть парашютной системы космонавта. В результате пришлось выполнить большой объем работ на стартовой позиции по устранению нештатной ситуации.
Когда об этом узнал Королёв, он вызвал к себе виновника этого происшествия и с присущей ему жесткостью устроил ему разнос с использованием излюбленной фразы: «Убирайся отсюда по шпалам до самой Москвы, и чтобы я тебя больше никогда здесь не видел!». Его после этого действительно не видели.
Надо сказать, что Королёв мог так устраивать разносы (на полигоне их называли «втыками»), что ни у кого и никогда не появлялось желание попасть под этот пресс. Как писали тогда средства массовой информации: «У людей головы втягивались в плечи, когда Королёв «высказывал» им свое недовольство».
В те времена был еще один большой специалист по «втыкам» — генерал Мрыкин, который довольно часто бывал на полигоне по роду своей службы, поскольку тогда занимал должность первого заместителя начальника Главного управления ракетного вооружения (ГУРВО) Ракетных войск стратегического назначения. На полигоне даже ввели эталонную единицу измерения «втыка» — «один мрык». При этом «втык» от своего начальства считался равным одному «микромрыку». А вот единица «втыка» от Королёва размером в «один король» приравнивалась на полигоне к одному «мегамрыку».
Страх перед Королёвым привел к появлению на свет такой команды, как «Скорпион-4», которая по сети оповещения передавалась дежурным по управлению, когда он узнавал о приближении главного конструктора к монтажно-испытательному корпусу.
История появления этой команды такова. В то время все мы работали в режиме строгой секретности. И когда недалеко от полигона проходили пассажирские поезда или пролетали гражданские самолеты, на которых могли оказаться представители иностранных государств со средствами радиоперехвата, на полигоне объявлялся режим радиомолчания командами оповещения «Скорпион-1», «Скорпион-2» и «Скорпион-3» в зависимости от необходимого уровня секретности. Например, при получении команды «Скорпион-3» полностью запрещался выход в эфир.
Конечно, появление Королёва никакого влияния на выход в эфир радиосредств не оказывало, но при поступлении команды «Скорпион-4» все понимали, что Королёв с минуты на минуту будет здесь. (Смеется.)
При всей его жесткости по отношению к работе он был очень человечным в жизни. Был у нас капитан на космодроме, у его маленькой дочки одна ножка была длиннее другой. Он все бился, как бы этот дефект исправить. Когда выяснил, что такая возможность существует, подошел к Сергею Павловичу и попросил помочь. Королёв записал все, что нужно. И через несколько дней звонит ему из Москвы, объясняет, куда ему надо подъехать, к кому обратиться и т.д. «Да, — добавляет, — я распорядился, чтобы вас вместе с дочкой и женой посадили на мой самолет и доставили в Москву».
— Вернемся к манекенам. Пуски с ними в марте 1961 года были успешными?
— В целом да. Был там только один дефект, который мы никак не могли устранить: спускаемый аппарат по завершении работы не мог отделиться от приборного отсека — держала связка из кабелей. В итоге конструкция сильно закручивалась, доставляя условным космонавтам дополнительные перегрузки. Несмотря на то что спускаемый аппарат в итоге все-таки освобождался от дополнительного груза (кабели сгорали во время прохождения плотных слоев атмосферы), проблема оставалась нерешенной.
— Гагарину это было известно?
— Я об этом не знаю.
Зачем в корабле Гагарина стоял шифр-замок
Как будет происходить первый полет человека в космос, что он будет ощущать там, в сотнях километрах от Земли, никто тогда не знал.
- Помню, что ответил мне отвечавший за медицинское сопровождение космонавтов полковник Владимир Яздовский, — вспоминает Владимир Ильич. — «Я ничего не знаю, — ответил он. — Вполне возможно, что он свихнется там». Этот вариант развития событий принимали на полном серьезе. А потому корабль готовили максимально автоматизированным.
У нас был один товарищ с королёвской фирмы, который так подчеркивал высокий уровень автоматизации: «Если бы мне пообещали квартиру в Москве, я бы согласился лететь вместо Гагарина: сел, по минутной готовности потерял сознание и очнулся в кремлевской больнице». Но шутки шутками, а во время полета потеря сознания и уж тем более потеря адекватности восприятия происходящего грозили серьезными проблемами.
На случай, если космонавт вдруг сошел бы с ума и начал болтать что попало, было предусмотрено блокирование связи с Землей. На случай неадекватных действий с его стороны был предусмотрен вариант автоматического закрытия скафандра и фиксации космонавта в кресле.
Также во избежание осуществления неправильных действий со стороны космонавта, к примеру посадки на территории наших «заклятых друзей», на борту стоял шифр-замок, блокирующий систему ориентации корабля. При необходимости перехода на ручное управление кораблем (при условии, что космонавт находится в своем уме) шифр кода разблокировки могли сообщить Гагарину с Земли. При этом было только четыре человека, знающих его: это ведущий конструктор Олег Ивановский, Николай Каманин, руководивший отбором и подготовкой первых советских космонавтов, сам Королёв и председатель Госкомиссии Константин Руднев.
— Были ли сюрпризы перед самым стартом?
— Уже в последний момент обнаружилось, что на скафандре отсутствуют яркие опознавательные знаки. И чтобы после приземления Юрия Алексеевича не приняли за шпиона (всем был памятен инцидент со сбитым в 1960 году американским летчиком Пауэрсом), на уже надетом на Гагарина шлеме красной краской была нанесена надпись: «СССР».
Когда космонавта номер один усадили в корабль, я находился в командном бункере. Помню, что установленный там самописец постоянно писал параметры организма Гагарина. Меня сильно поразило то, что пульс его почти не менялся и составлял 64 удара в минуту. Потом первый космонавт Земли затянул песню, протяжную русскую народную, что также говорило об отсутствии волнения.
Зато сердечные или успокоительные таблетки через определенные промежутки времени регулярно клал под язык главный конструктор. В 9 часов 30 минут Сергей Павлович поинтересовался у Гагарина самочувствием. Тот ответил, что все в порядке.
До пуска оставалось около 80 минут, и тут случилось непредвиденное: при закрытии люка корабля один из трех датчиков не сработал, что могло свидетельствовать о негерметичности люка. Что делать? Отменять старт первого человека в космос? Королёв принимает решение заново открыть люк и закрутить каждый из 30 замков повторно. Пока шли эти переговоры, пока принималось решение, на всю работу, до момента расхождения ферм оставалось минут 30. Но монтажники уложились в 20 минут, и все датчики показали полное закрытие люка. Все причастные к этому получили потом благодарности.
Удивительно, но даже тогда, когда люк открывали, пульс у Гагарина не участился. Сергей Павлович сказал ему: «Сейчас будем открывать люк, но ты не волнуйся, это так надо, все нормально», — и космонавт ему верил.
Пуск состоялся, и вскоре возникла новая проблема — пропала связь с «Востоком». Почему-то не сработал измерительный пункт в Колпашево, расположенный в Томской области.
У Королёва было шоковое состояние, у него начали дергаться мускулы на лице, голос срывался, он страшно переживал отсутствие связи: с Гагариным за эти несколько минут могло произойти все что угодно. Потом связь восстановилась, Юрий Алексеевич передал, что его корабль вышел на орбиту.
Следующее ЧП было еще более неприятное.
Когда все, кто отвечал за старт, связь и полет, ходили в приподнятом настроении в ожидании успешного завершения миссии, «приземленец», бледный и сосредоточенный, все еще нервничал.
И не зря он волновался. В процессе спуска с орбиты произошла задержка выключения тормозного двигателя и отделения спускаемого аппарата от приборного отсека. В итоге корабль сильно закрутило. «Восток» с Гагариным совершал по одному обороту каждые 12 секунд.
На высоте около 7 тысяч метров произошел отстрел крышки главного люка спускаемого аппарата. Вслед за этим — катапультирование космонавта. Гагарин стал спускаться на основном парашюте.
И тут внезапно произошло открытие ранца запасного парашюта, который сначала повис, не наполнившись воздухом. Однако при прохождении облака его немного поддуло, он раскрылся, наполнился, и дальше Гагарин спускался на двух парашютах. Это было очень опасно, поскольку запасной парашют при попадании внутрь основного перекрывал бы поток воздуха для основного парашюта. Основной парашют начинал бы складываться, и человек, летящий вниз, получал бы большое ускорение. К счастью для Гагарина, купол запасного парашюта не попал внутрь купола основного.
Из-за того что изначально двигатель недоработал всего одну секунду, посадка произошла далеко от запланированного места, Гагарин едва не угодил на ледоход на Волге. К тому же у него не сразу открылся клапан, который подавал воздух для дыхания. Гагарин приземлялся с закрытым забралом скафандра и только на земле смог открыть его. Трудность открытия клапана дыхания в воздухе возникла из-за того, что во время одевания этот клапан попал под демаскирующую оранжевую оболочку скафандра.
«Нас никто не должен был видеть»
— Расскажите про ваши отношения с космонавтами. Вы были знакомы со всеми, кого отправляли на орбиту?
- Мы их знали, они нас — нет. Когда членов первого отряда приводили в зал МИКа для знакомства с кораблем, всех испытателей убирали. Установка была такая: нас никто не должен был видеть, никто не должен был знать испытателей в лицо, чтобы противник нас не похитил.
Когда делались съемки того же «Востока» для газет и телевидения, нас снова выгоняли и заводили людей, не имеющих никакого отношения к испытанию кораблей, надевали на них белые халаты, и они изображали работу в монтажно-испытательном корпусе.
Постановкой, правда, с реальными действующими лицами, были и документальные кадры из бункера в момент запуска Юрия Алексеевича. Помните, когда Королёв по радиосвязи напутствует Гагарина и тот произносит коронную фразу «Поехали!»? Нам показывают, что в бункере сидят только Королёв, его заместитель Воскресенский — у перископа, третий — Борис Чикунов — за пультом управления ракетой-носителем, поворачивает ключ на старт... Я тоже находился в этот торжественный момент в бункере.
На самом деле, когда происходил запуск, народу было битком. Королёв всегда собирал всех специалистов, чтобы в сложной ситуации было у кого проконсультироваться. Но для широкой телевизионной аудитории всех решили не показывать.
Таким же образом снимали и заседание Госкомиссии перед полетом, где объявляли основного и дублирующего космонавтов, обсуждали все проблемы, состояние работ. Реальную работу комиссии никто не снимал, потом специально на следующий день собрали ее участников и проводили парадное заседание для истории.
Секретность была такая, что Сергея Павловича не пустили даже на трибуну Кремля, когда шла демонстрация, посвященная полету Гагарина! С нами он своими чувствами не делился, но близкие к нему люди говорили, что он переживал этот факт.
Запуск первого человека в космос был шагом в неведомое. Спустя годы специалисты по надежности вычислили истинную вероятность благополучного исхода полета Юрия Гагарина и получили всего... 46 процентов.
Мужество и героизм космонавта, самоотверженная работа конструкторов, инженеров, медиков дали человечеству очень ценную информацию: оно могло быть уверенным, что человек может существовать в космосе и возвращаться к нормальной жизни на Земле.
Отличный комментарий!