будем дружить семьями

Пидоры, помогите.

Спойлер - ниже сопли, слюни и страдания и очень длинный текст.

Друзья, понимаю, что реактор совершенно не для подобных вещей и я не ищу профессионального совета, просто хочу выговориться и услышать мнение других людей которые прошли через подобные ситуации. Спасибо.

Женат восемь лет, детей нету, совсем немного за 30. Последние несколько лет отношения были в сильном кризисе, в основном из-за учащающихся случаев пьянства с моей стороны. Ближе к 2020 неоднократно всплывала тема развода но все никак не доходило до дела. Ближе к началу пандемии я в очередной раз напился и повел себя, прямо скажем, не лучшим образом. У жены умерла близкая подруга, а пришел домой пьяный. Тогда вопрос о разводе встал уже в лоб. Прошу, чтобы вы поняли - я очень люблю свою жену. 8 лет это очень много, и это тот возраст любви, когда ты уже максимально связан с человеком - вы есть суть одно. У вас есть особые понятные только вам слова, понятные только вам шутки, тысячи вещей которые существуют только в вашем мире.

Я приложил все усилия, бросил алкоголь практически полностью и научился его контролировать, занялся спортом, скинул 20кг, организовал здоровое питание, каждый день 13 миль на велике. Осенью пришлось надолго скататься в Россию, чуть более чем на месяц. Когда вернулся - почувствовал будто бы холод. Не увидел радости, даже не знаю как объяснить. Совершенно точно знаю, что никаких измен не было - у нас повсюду камеры и за месяц жена выходила из дома всего два раза (в прачечную). Она очень боится короны и даже еду заказывает по доставке из магазина. Просто, мне показалось, что за это время она будто от меня отвыкла (СПОЙЛЕР: Я ошибся. Лишний раз убеждаюсь, что мужчинам никогда не понять женщин).Меня это очень задело, я начал снова подпивать. Несмотря на профессию (IT) - большую часть моей жизни занимает творчество, а именно музыка. Как раз на кануне поездки в РФ я релизнул новый альбом и по возвращению новые эмоции подтолкнули к написанию нового материала. Пара песен вышла настолько лиричными (на мой вкус естественно), что я не могу продолжить их писать, срываюсь на слезы (да да, лол, тряпка все дела, плачущий мужик).

Последние несколько недель помню урывками, настолько сильно ушел в саморефлексию и погружение в свои эмоции. Не без алкоголя. Старался избегать жену, не говорить с ней. Позавчера, когда я вернулся с работы я увидел, что она положила подаренный мной на Новый Год макбук мне на стол, так ни разу его и не открыв. Мы впервые сели спокойно поговорить.

Я абсолютно отчетливо понимаю, что я очень посредственный муж и уже давно нужно было ее отпустить. Это не попытка играть в жертву, это абсолютно здравая оценка происходящего. Моя жена крайне интересный и интеллигентный человек - преподаватель английского для взрослых, педагог. Очень много читает, любит компьютерные игры, любит хорошее кино, особенно всякое американское старье 50-60х годов. Идеальная фигура. По американским законам, она имеет право претендовать на 50% нажитого. Чтобы было понятно, я зарабатываю примерно в 10 раз больше нее, поэтому естественно, практически все расходы за все на мне. Несмотря на это, она решила что это будет не честно по отношению ко мне, и наверное мы сойдемся на 1/3. Это все равно достаточно дохуя и у нее хватит денег прожить до следующего мужа. Для чего я все это сюда пишу? Для того, чтобы услышать людей, который прошли через подобные расставания. Когда нету ненависти или злобы друг к другу, и даже все еще есть искренняя любовь и уважение. И от этого тяжелее всего.

Последнюю неделю я постоянно вспоминаю наши первые дни, как мы познакомились, как проводили время. Как я уже писал, 8 лет это очень много. Я понимаю, что мы поступаем правильно и что мне давно пора было дать ей возможность жить в нормальной семье, а не с пьющим IT-шником музыкантом. Но от этого на сердце не легче, в буквальном смысле. Пидоры, поддержите меня пожалуйста, мне очень хуйово.

Во Франции они были русскими, в Беларуси – французами. История семьи, которая поверила Сталину

"Дети Франции" – так называют белорусских граждан, родившихся во Франции перед Второй мировой войной. Их родители после войны поддались на советскую пропаганду и репатриировались в сталинский СССР. Мало кому из тех детей удалось дожить до сегодняшнего дня.

Янина Гринцевич (Сташко) из деревни Супраненты Островецкого района родилась во французском шахтерском городке около Лилля.

В резиденции посла Франции в Беларуси Дидье Канеса 7 июля 2018 года собралось десять человек, родившихся во Франции в 20-40-х годах прошлого века. Их называют "детьми Франции", хотя у них уже давно свои внуки и правнуки. Собрались те, кто выжил и кого удалось найти французским консулам в белорусских городах и селах. Были люди из Молодечно, Борисова, Минска.

Янина Гринцевич (Сташко) приехала из деревни Супраненты Островецкого района. Она, как и другие "дети Франции", была очень рада, что о них вспомнила родина. Она очень волновалась перед встречей с послом, всю ночь не спала.

После приема "дети Франции" и их собственные дети, объединенные схожими судьбами, продолжили общаться, подружились между собой, начали записывать свои семейные истории и делиться ими.

Общее у всех одно: после Второй мировой войны их родители поддались на советскую пропаганду и выехали из Франции в Советский Союз.

"99% из них, если бы знали, какая реальность их ждет, не поехали бы в СССР", – говорит белорусской службе Радио Свобода один из участников той необычной встречи, сын Янины Гринцевич Чеслав Сташко.

По данным российского историка Виктора Земскова, по состоянию на июнь 1948 года из Франции в СССР репатриировался 6991 человек. В разные годы они эмигрировали из Российской империи, Австро-Венгрии и Польши. Среди них было 1420 русских и 5471 лиц "украинского или белорусского происхождения".

Поздней осенью 1946 года 17-летняя Янина Гринцевич вместе с отцом Иваном и матерью Станиславой на большом белом пароходе "Россия" прибыли в Одессу. Вместе с ними было еще 2800 репатриантов из Франции, которых советские дипломаты уговорили вернуться на "историческую родину".

Такой пароход был не один, ехали и поездами. Большинство репатриантов были родом из западных губерний бывшей Российской империи – Беларуси и Украины.

"Мы-то ехали как рабочий класс, а с нами на пароходе ехали и те, кто после революции бежал за границу. И чего они возвращались? Их тогда сразу за решетку и конфискация имущества", – вспоминает Янина Ивановна.

На белом пароходе, которым семья шахтера Гринцевича прибыла в Одессу, действительно были и пассажиры богаче их, некоторые даже везли с собой автомобили. У Гринцевичей была только швейная машинка "Зингер" и немного денег. Может, поэтому им повезло.

Всех пассажиров из Франции в одесском порту встретили сотрудники НКВД. С первого и второго класса людей пересадили в товарные вагоны и повезли в Сибирь.

Документы Гринцевичей сотрудники НКВД изучили, сказали, что "долгов" перед советской властью у них нет, и отпустили.

В 1920-х годах, после Первой мировой войны, многие граждане межвоенной Польши ехали на заработки на Запад, тяжело там работали, но зарабатывали хорошо, обеспечивали семьи и еще откладывали.

Иван и Станислава Гринцевичи выехали во Францию в 1929 году с Поставщины, их дочь Янина родилась в 1930 году. В Западной Беларуси семья занималась сельским хозяйством, но земли было мало, поэтому и решили поехать за границу заработать денег, чтобы докупить.

В 1929 году как раз бастовали французские шахтеры, поэтому работа для Ивана Гринцевича нашлась на угольной шахте на севере Франции.

"Изначально родители хотели ехать в США. Но не прошли медкомиссию. Маму пропустили, а отца – нет, так как он был близорук. Тогда решили ехать во Францию", – рассказывает Янина на красивом белорусском языке. В 1946 году она его не знала: когда приехали, то переспрашивала у матери каждое слово. По-французски ей теперь, после 72 лет в Беларуси, говорить сложно, но может что-то вспомнить, читать тоже не разучилась.

Во Франции от шахты отец получил в аренду служебный дом – двухэтажный, на четыре жилые комнаты. Иван зарабатывал хорошо, мать могла не работать, была домохозяйкой. Их дочь Янина хорошо училась в школе, ходила в костел. Там была воскресная школа, в которой детей переселенцев из Польши учили польскому языку.

"Мы черного хлеба там не ели, только белый, – говорит Янина Ивановна. – Черный хлеб я здесь, в Беларуси, научилась есть".

В войну, когда шел фронт, семья эвакуировалась, какое-то время они жили у фермера, а потом вернулись домой – горя не много видели.

Когда Иван Гринцевич жил во Франции, то поддерживал местную компартию, читал советскую прессу – газеты "Правда" и "Известия", рассказывает его внук Чеслав. Такие, как Иван, быстрее поверили словам советских вербовщиков о "социалистическом рае" на родине, государству равных возможностей.

"Мне было 16 с половиной лет, когда решили уехать из Франции. Я была за родительскими плечами, особенно ни о чем не беспокоилась, – вспоминает Янина Ивановна. – Когда отец сказал на работе, что собирается ехать в СССР, то в администрации шахты его спросили: "Что тебе здесь не нравится? Может, зарплату прибавить? Ты скажи, мы прибавим. Зачем тебе туда лезть?".

Иван ответил руководству шахты: "Хотим на родину". Его предупредили: "Подумай, ведь пути назад не будет".

"Больше, чем папа, вернуться хотела мама. Она считала, что так как у нас есть доллары, то на родине купим себе земли, потому что при Польше у кого было много земли, тот и богат был", – говорит Янина.

Гринцевичи уже перед отъездом из Франции в порту Марселя увидели большой советский корабль с зерном.

"Вот какая мощная держава, – сказал Иван, – такую войну пережила, а способна экспортировать зерно".

В это время в СССР был страшный голод, люди ели кору и лебеду. И уже в Одессе Иван увидел голодных советских граждан, которые просили кусок хлеба.

Советские вербовщики убеждали отказаться от французского гражданства, а если люди не соглашались, им говорили, что если в СССР им не понравится, то смогут вернуться обратно во Францию. Но вернуться было невозможно. Французские паспорта у них забрали, советских не дали.

Предки Станиславы были уроженцами деревни Камаи Поставского района, корни Ивана были в деревне Супраненты Островецкого района. Там жила его сестра, решили ехать к ней. Какое-то время "французы" жили в доме сестры, потом построили свой дом. Три года были единоличниками, затем пошли в колхоз, держали приусадебное хозяйство.

"В колхоз никто не хотел, но заставили. Имели зерно, поэтому хлеб был у нас. Жили трудно, как в войну".

Станислава оставалась на домашнем хозяйстве, Иван работал полеводом, животноводом – куда пошлют. Отработал в колхозе всю оставшуюся жизнь. За одним исключением.

На одном из колхозных собраний Иван сказал в присутствии парторга и сотрудника НКВД, что они там глупости говорят, вместо того, чтобы работать. За "подрыв коллективизации и колхозного строя" его наказали годом лишения свободы, из которого он отбыл десять месяцев.

Дальше Иван держал язык за зубами – понял, что здесь не Франция.

После приезда Гринцевичей в Беларусь Янина много болела, изменение климата и питания сильно отразилось на ее здоровье. Заработанные во Франции деньги пошли не на землю, а на выживание семьи после переезда и лечение дочери.

В СССР Янина дальше учиться не смогла: она знала французский и польский языки, белорусским и русским не владела. Друзья остались во Франции, сверстники в белорусском селе иногда даже дразнили ее.

"Там они были русскими, так как приехали из бывшей Российской империи, а здесь их называли французами", – говорит сын Янины Чеслав Сташко.

Янину спасла в жизни швейная машинка "Зингер", которую они привезли из Франции. Она шила даже ночами – так много было заказов.

В белорусском селе Янина Гринцевич вышла замуж за Михаила Сташко, который работал в колхозе электриком, родила детей Чеслава и Анну.

Янина работала швеей на быткомбинате, почтальоном, но мечтала вырваться из деревни. После свадьбы они с мужем захотели поехать жить в Вильнюс – за 60 километров. Но паспортов у них не было, и прописаться в городе они не могли.

"Один раз мать встретила в Вильнюсе французскую делегацию, услышала знакомую речь, поняла, как плохо переводит советский гид, хотела подойти помочь. Ей так захотелось услышать вести с родины, пообщаться с французами. Но сдержала себя, побоялась. Чтобы не попасть, как отец, в тюрьму за длинный язык".

Случилась такая встреча с французами только один раз за всю жизнь в СССР.

В доме Янины хранятся снимки из Франции, книги и журналы, изданные перед их переездом. Она их сберегла – и по модным французским журналам 1940-х шила еще в 1970-е. Попытки наладить переписку с подругами закончились ничем – письма не доходили. Связь с Францией оборвалась.

Но одна ниточка связи с Францией все же возобновилась – уже после того, как в 1969 году умерла мать Янины Станислава. В 1973 году французское государство отыскало в Беларуси Ивана Гринцевича. Пришло письмо, в котором ему объяснили, что поскольку он работал во Франции много лет, то согласно французскому трудовому законодательству ему положена пенсия.

"В письме было написано: если ты жив, Иван, то отзовись, и мы будем выплачивать тебе пенсию, – говорит Чеслав Сташко. – Но тут деда пригласили в райисполком и, ссылаясь на КГБ, рекомендовали ответить, что он и так хорошо живет, и поэтому отказывается от французской пенсии.

Дед мой был не слишком грамотный, и тут уже я вступил в дело, – говорю ему, чтобы без меня никаких документов не подписывал. Он так и сделал, ничего не подписал и в конце концов получил французскую пенсию".

Пенсию из Франции могли класть на валютный счет, переводить в советские рубли или выдавать в чеках "Внешпосылторга". Решили брать в чеках. Пенсия Ивана составляла около 100 долларов. Это были хорошие деньги на то время. Советской пенсии ему насчитали 12 рублей.

За французские деньги Гринцевич иногда покупал в деревенском магазине виноградное вино, которое ему нравилось еще со времен жизни во Франции, а внукам покупал подарки. Чеславу, который увлекался спортом, покупал хорошие спортивные костюмы. Хотел купить ему машину, даже начал откладывать в банке деньги, но не успел – умер в 1980 году. После этого пенсию Ивана из Франции еще получала его вторая жена.

Когда посол Франции предложил Янине организовать поездку на родину, она без колебаний согласилась, хотя уже немолода и ходит с палочкой –перенесла две операции после переломов шейки бедра.

В посольстве обещали дать визу, организовать встречу и размещение в Франции.

Говорить о возвращении матери на родину уже поздно, считает ее сын Чеслав. Восстановления справедливости сейчас никто уже не требует – ни государство, ни люди. Ни материально, ни морально никто ее не восстановит.

А дети Янины не чувствуют себя французами, язык они не выучили, во Францию не собираются.

"В Беларуси мне нравится, для меня это родина, менять ее из каких-то экономических или иных причин не хочу. Будем надеяться, что когда-то белорусы будут жить не хуже французов. Может, доживем до этого времени, а, может, нет", – рассуждает сын Янины Чеслав.

https://www.currenttime.tv/a/29395929.html

V

Сказка рассказаннаяУльяной-большой

Давным-давно... «Нет, Семка, не в далекой-далекой галактике», – в некотором царстве, в некотором государстве,стоял пионерский лагерь. И вот однажды приехал туда пионер. До конца смены оставалась всего неделя, а он взял и приехал, только что он, глупый, за эту неделю успеет?

«Сестренка,не морщись, это история не про черного пионера, а наоборот.Откуда я про черного знаю? Так все про него сочиняют,не ты одна.»

Что он там делал, эту неделю, никто не вспомнит, наверное: ни другие пионеры,ни он сам, ни вожатая, может только кто-то из персонала, если захочет, но ведь давно же это было. А на следующую смену опять приехал, и тоже с опозданием, и наследующую, и на следующую…

«Что значит, сколько лет пионеру было? Неважно, это же сказка, Алиса, ты просто слушай. Про Питера Пена читала? Ну вот,а сейчас слушай. Семнадцать ему было, каждую смену. И другим пионерам тоже, а кому и меньше. Кое-кому и четырнадцать, в сентябре исполнялось.»

И так каждую смену и всегда семнадцать,сказка же. Да, остальные пионеры тоже одни и те же приезжали, только вовремя,на полную смену и никто из них прошлую смену не помнил.

«Семка,не мешайся, и вообще, не путайся под ногами,это моя сказка,а не твоя. Ты ту, свою, которую на острове начал рассказывать,так и не закончил, а ведь Гришка все ждет. Хорошо, что он маленький и для него все в одно бесконечное лето сливается, а то давно бы плюнул и ждать перестал.»

Ну и отличался наш пионер от остальных-прочих,а чем – потом расскажу.

Много с ним всякого за эту неделю происходило, но всегда, в каждый его заезд, все, как будто повторялось. Начинал с того, что, как положено, с обходным бегал, с пионерами знакомился, с кем-то так привет-привет,пока-пока; с кем то ближе, с кем то совсем близко и каждый раз думал, что вот, смена закончится, он друзей-то не потеряет. А смена заканчивалась, он домой приезжал,и оказывалось, что все это сон и что пионеру тому, на самом деле, двадцать семь лет, семьи у него нет, любимой девушки нет, друзей нет, любимой работы нет, просто одна тоска безрадостная.День проходил, а вечером он опять засыпали опять ему снилось, что он пионер,опоздавший к началу смены.

Так много смен прошло, а пионер тот…

«Как звали? Не важно, пусть будет Степан.»

Так вот, Степан те свои сны утром забывал и днем жил обычной жизнью, а во сне сначала помнил, что хоть он и пионер,но ему на самом деле двадцать семь, и зима у него в городе, и Новый год скоро,а потом почти забывал, что это сон, верил,что все, что в лагере – на самом деле с ним происходит, а сон – это та его взрослая жизнь. И правильно верил, потому что однажды он взял и сам себе записку оставил и на следующую смену ее прочитал.И на следующую, и на следующую… В общем,если долго колотить по одному месту, то когда-нибудь в этом месте появится трещина, в общем, когда в сто тысяч миллионный раз ему эта записка попалась,вспомнил он, как эту записку писал и постепенно понял, что на самом деле все здесь живут, просто забывают об этом, а то, что считают домом – только сон. Ну,еще разные проверки делал и в лагере, и дома, но все сходилось. И как только он это понял, так начал свою жизнь в лагере запоминать, а те сны, что про взрослую жизнь, у него постепенно прекратились.Он помнил, что ему двадцать семь и иногда вел себя так, как будто ему двадцать семь, но внешне был как все пионеры и ничем от них старался не отличаться.

А он отличался,помните, я говорила? Просто, все в лагере жили, как роботы: записано в программе у роботов, что нужно купальный сезон в четверг открывать, а в субботу спортивный праздник устраивать – так и будет,записано, что вон тому пионеру должна нравиться вот эта пионерка – так и будет, написано, что другая пионерка должна убежать купаться за территорию на четвертый день после приезда, значит она убежит, и ее там поймает вожатая и накажет, потому что у вожатой тоже программа – пойти и проверить выходы к воде за территорией. А что там дальше,вокруг лагеря, их не интересовало, и даже самые любопытные дальше костровой поляны не ходили никогда. И думали все,что так и надо, что это как будто онисами все делают, так как хотят.

«Да, Сем, спасибо, очевидные причинно-следственные связи, именно так.»

А когда тот пионер приезжал вся программа начинала рассыпаться, потому что тот пионер просто жил, даже когда еще ничего не помнил: сегодня он на гитаре учится играть, в следующую смену вдруг активистом оказывается, в следующую – прячется от всех, – что-то в его программе не учли и она не работала. Ну а остальные только рады были и тоже начинали жить, потому что программа рассыпалась и надо самим думать, потому что они, хоть и как куклы были, но не куклы же, пусть они ничего и не помнили, и программа ими руководила,но они тоже любили и чувствовали, и плохо им было, где-то внутри, пусть они и не понимали, что с ними происходит.

«Сем, если тяжело сидеть, ты ляг. Мы не обидимся.»

Ну, а тот пионер, он разворошит лагерь и хорошо ему, потому что видит,что и люди вокруг, оказывается, живые,и сам он живой, а не кукла и не сумасшедший.С кем-то подружится, в какую-то девочку влюбится, какая-то в него влюбится. Он может потому и понял все про себя, что все, что человеческого от пионеров получал, он в себя впитывал и сам изменялся, может быть просто случайно, может по недосмотру программы. А когда изменений много накопилось, он и стал отличаться от того пионера для которого программа была записана.

«Алгоритм поведения, спасибо, Семк. Девочки, я понятно рассказываю? Хорошо.»

Вот только плохо ему бывало потом,когда старый цикл заканчивался, а новый начинался.

«Цикл?Да, он, сестренка, смены циклами стал называть, потому что все по кругу ходило.»

Приезжает в лагерь, а там все по прежнему и никто его не помнит, даже та,с кем в любви друг-другу клялись –смотрит на него и не узнает и надо все с начала начинать. Начинаешь с начала,а результат другой: с кем неделю назад дружил, с тем сегодня поссорился, кто тебе жуков в ботинки подбрасывал – тебе в глаза заглядывает и каждое слово ловит, потому что живые же люди и С…Степан, и те, что вокруг него, они не могут каждый раз одинаково. А на следующий цикл опять надо по полной выкладываться,чтобы до пионеров достучаться, потому что если просто сидеть и ничего не делать, то все пионеры и ведут себя как куклы, а так, из цикла в цикл, в окружении кукол, с ума можно сойти. Некоторые исходили.

«Молчи, Семка, не говори ничего».

Вот тот пионер и решил из этих циклов вырваться, взял и сбежал из лагеря. И получилось так, что прибежал в другой лагерь, точно такой же, думал, что убегает, а оказался в другом лагере. Цикл там прожил – убежал в третий. Потом в четвертый, пятый,тридцать третий. Много лагерей и все одинаковые и в каждом одинаковые пионеры.Почти одинаковые, потому что живые же люди, не может программа совсем все в человеке отключить. И Степан тот опыта набирался и вот однажды получилось у него до двоих достучаться так, что они тоже стали все помнить. А на следующий цикл еще до одного, а потом еще, потому что, чем больше человек в лагере проснулось, тем легче разбудить следующего. И даже если кто опять уснет,он просыпается уже легко, как будто что-то там в голове у него включается.

Вот только те пионерк… пионеры из самого первого лагеря, из которого Степан убежал, они же никуда не делись, они так с ним и остались, в памяти его, и забыть их не получается, и он себя виноватым передними чувствует. Потому что они столько ему дали человеческого, а он разбудить их не может. Вот такая сказочка. Ложь,да в ней намек.

– Подруга, ты в журналы не пробовала писать? В «Уральский следопыт» или в «Пионер» какой?

– А зачем, Алиса?Все равно не напечатают. Я же так, для себя и для вас на ходу сочинила.

– Ну так запиши это, и в стенгазету отдай, хоть нашу.Пусть народ почитает, потому что красиво у тебя получилось.

Вообще, чаепитие удалось. Семен, внешне угрюмый, оказался остроумным и понимающим собеседником нисколько не давящим разницей в возрасте и в статусе. «Девочки, окажетесь у меня на спортплощадке, будете звать меня по имени-отчеству, а сейчас, пожалуйста,просто по имени и на ты. Может быть потом, лет через десять, а сейчас, меня до сих пор коробит.» Рассказали про свой лагерь,расспросили про житье в здешнем. «Почему вожатая меня не помнит – да кто ж ее знает, сам удивляюсь. А бросаться ей на шею с криком: «Оля!» – жены боюсь». Рассказали про футбольную команду в своем лагере, тут Ульяна-младшая с особым интересом посмотрела на гостей и повздыхала: «Жаль, что у нас такой нет.»Поблагодарили за показанное озеро. «Не за что, нам то оно уже не пригодится,потом вам еще одно место покажем.Считайте, что наследство получили. Нет,Ольга о нем не должна знать, все может быть, конечно, но вряд ли. Вот Виола и Анатолий – те знают, но туда не ходят и болтать не будут». «Кто такой Толик? Знаешь, давай не будем ворошить чужие секреты. Вы считали его дурачком, вот и продолжайте делать вид, что считаете. Вреда он никому не принес, а пользы –многим.» «До нашего лагеря? Мы за полдня добрались, но это дорогу нужно знать.» О разном еще поговорили, пошутили, Алиса даже пожалела, что гитару не взяла.

Когда, где-то через час после отбоя, Рыжие шли к себе Ульяна спросила.

– Ну и как они тебе?

– Твоя «сестренка», та, конечно, девушка хорошая, но молодая еще. А вот Семен… Что он там говорил о себе? Что он физрук и заместитель вожатой у себя в лагере? Был бы он у нас в лагере, я бы может и не хамила ему никогда.

– Так я и поверила. Не хамить ты не можешь, только очень близким людям если, а Семен уже занят. Другое дело, что он бы понимал тебя, и на твою ругательность внимания бы не обращал.

– Да, я не знала,что физруки умные бывают. Правда, он может, на лето только, физруком устроился,а зимой, не знаю, может работает где, там где голова нужна.

Тут девочки одновременно встали и одновременно же сделали шаг в сторону ближайших кустов,куда не добивал свет от фонарей, чтобы пропустить совершающую вечерний обход Ольгу Дмитриевну. Та подошла к спортзалу, постояла на крыльце, занеся руку и собираясь постучаться, но передумала и свернула к пляжу.

– Отбой тревоги. Уля, ну ты и слово придумала, «ругательность».

– Алис, а я все  о сказке этой думаю. Как ты думаешь, о ком она?

– А я знаю? Ну не о Семене же. Не хочешь же ты сказать, что мы одну и ту же смену постоянно проживаем,а Семен раньше с нами жил и сейчас проведать приехал. Я так думаю, что ее та Ульяна сочинила, и просто рассказать кому-то незнакомому захотела, чтобы проверить, как получилось.

День, богатый неожиданными событиями, закончился. Девочки добрались до домика, взяли полотенца и побежали к умывальнику. Нужно было успеть умыться и залечь в койки. Скоро, мимо их домика, должна была пройти вожатая, и выслушивать порцию воплей совершенно не хотелось, не хотелось портить впечатление от, в целом, хорошего дня.