Результаты поиска по запросу «

Очень грустный лев

»

Запрос:
Создатель поста:
Теги (через запятую):



Лев грустные картинки Ларри Паннелл длиннопост дикая природа 

Фотографии последних часов жизни льва, изгнанного из прайда

Когда-то лев по кличке Скайбед Скар был королем Национального парка Крюгера, ЮАР. С тех пор прошли годы, некогда величественный хищник растерял былую силу и остался без прайда. Фотограф Ларри Энтони Паннелл запечатлел последние часы жизни изгнанного льва.

"Я хотел, чтобы он знал, что не умрет в одиночестве, - рассказал Ларри. - Мы оба знали, что это конец, и просто смотрели друг другу в глаза".

"Рухнув, он сделал последний вздох. Король был мертв"


и* fi fll ¿,Лев,грустные картинки,Ларри Паннелл,длиннопост,дикая природа

Лев,грустные картинки,Ларри Паннелл,длиннопост,дикая природа

Лев,грустные картинки,Ларри Паннелл,длиннопост,дикая природа

Лев,грустные картинки,Ларри Паннелл,длиннопост,дикая природа

Лев,грустные картинки,Ларри Паннелл,длиннопост,дикая природа


Развернуть
Нет, это ты пидор!
Melotron Melotron06.11.201915:24ссылка
+29.2
Вы все пидары!
SteelAdder SteelAdder06.11.201915:26ссылка
+39.1

Чернобыль много текста Очень грустно Реактор читающий Людмила Игнатенко 

Отрывок из книги «Чернобыльская молитва. Хроника будущего» автора Светланы Алексиевич

«Я не знаю, о чем рассказывать... О смерти или о любви? Или это одно и то же... О чем?

... Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли... Я говорила ему: «Я тебя люблю». Но я еще не знала, как я его любила... Не представляла... Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду».

Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось... Все небо... Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами... Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар... Четыре часа... Пять часов... Шесть... В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы... Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.) Иногда будто слышу его голос... Живой... Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет... И во сне... Это я его зову...

Семь часов... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины «Скорой помощи» заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: «Пропусти меня!» - «Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо»


Держу ее: «Только посмотреть». «Ладно, - говорит, - тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут». Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... «Надо молока. Много молока! - сказала мне знакомая. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра». - «Но он не пьет молоко». - «Сейчас будет пить». Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют... Умрут... Но никто тогда этого не знал... В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые...

Спрашиваю: «Васенька, что делать?» - «Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок». А я - беременная. Но как я его оставлю? Просит: «Уезжай! Спасай ребенка!» - «Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим». Прибегает моя подруга Таня Кибенок... Ее муж в этой же палате... С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом... Покупаем много трехлитровых банок с молоком... Шесть - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало... Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках...

Вечером в больницу не пропустили... Море людей вокруг... Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали... Ночь... По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону - сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене... Мы по ней идем... Ругаемся и плачем... По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки... Брали с собой гитары, магнитофоны...

Плакали только те, чьи мужья пострадали.

Не помню дороги... Будто очнулась, когда увидела его мать: «Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!» Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я - на шестом месяце беременности. Мне так плохо... Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: «Люся! Люсенька!» А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу... (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама... «Куда ты такая?» - плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.

Дороги не помню... Дорога опять выпала из памяти... В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, я даже удивилась, потому что нас пугали: государственная тайна, совершенно секретно.

Шестая больница - на «Щукинской»...

В эту больницу, специальная радиологическая больница, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, и тогда она говорит: «Иди». Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его...

Она сразу меня спросила:

- У вас есть дети?

Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно. - Есть. - Отвечаю.

- Сколько?

Думаю: «Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит».

- Мальчик и девочка.

- Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью...

«Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным». - Еще слушай: если заплачешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса. Но я знала, что уже отсюда не уйду. Если уйду, то с ним. Поклялась себе!

Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.

- Вася! - кричат ему.

Поворачивается:

- О, братцы, я пропал! И здесь нашла!

Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор...

- А чего это ты вдруг пропал? - Спрашиваю.

И он хочет меня обнять.

- Сиди-сиди, - не пускает его ко мне врач. - Нечего тут обниматься. Как-то мы это в шутку превратили. И тут уже все сбежались, и из других палат тоже. Все наши. Из Припяти. Их же двадцать восемь человек самолетом привезли. Что там? Что там у нас в городе. Я отвечаю, что началась эвакуация, весь город увозят на три или пять дней. Ребята молчат, а было там две женщины, одна из них, на проходной в день аварии дежурила, и она заплакала:

- Боже мой! Там мои дети. Что с ними?

Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:

- Не садись рядом. Возьми стульчик.

- Да, глупости все это, - махнула я рукой. - А ты видел, где произошел взрыв? Что там? Вы ведь первые туда попали...

- Скорее всего, это вредительство. Кто-то специально устроил. Все наши ребята такого мнения.

Тогда так говорили. Думали.

На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире... Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены. Слева, справа и этаж под ними... Там всех выселили, ни одного больного... Под ними и над ними никого... Три дня я жила у своих московских знакомых. Они мне говорили: бери кастрюлю, бери миску, бери все, что надо... Я варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь: Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура. В магазине купила им всем зубную пасту, щетки, мыло. Ничего этого в больнице не было. Маленькие полотенца купила... Я удивляюсь теперь своим знакомым, они, конечно, боялись, не могли не бояться, уже ходили всякие слухи, но все равно сами мне предлагали: бери все, что надо. Бери! Как он? Как они все? Они будут жить? Жить... (Молчит). Встретила тогда много хороших людей, я не всех запомнила... Мир сузился до одной точки... Укоротился... Он... Только он... Помню пожилую санитарку, которая меня учила: «Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки».

Рано утром еду на базар, оттуда к своим знакомым, варю бульон. Все протереть, покрошить... Кто-то просил: «Привези яблочко». С шестью полулитровыми баночками... Всегда на шестерых! В больницу... Сижу до вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило? Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!! - Но там нет кухни. Как я буду им готовить?

- Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду. Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Спасало то, что все это происходило мгновенно; некогда было думать, некогда было плакать.

Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились... Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются...

Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает...

В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все «горело». И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего. Одежду, сказали, может, привезем, а, может, и нет, навряд ли она поддастся «чистке». В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: «Батюшки, что с тобой?» А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие... Потом кто-то отдал мне свою кастрюльку, кажется, уборщица или дежурная гостиницы. Кто-то - досочку, на которой я резала свежую петрушку. В больничном халате сама я не могла добраться до базара, кто-то мне эту зелень приносил. Но все бесполезно, он не мог даже пить... Проглотить сырое яйцо... А мне хотелось достать что-нибудь вкусненькое! Будто это могло помочь. Добежала до почты: «Девочки, - прошу, - мне надо срочно позвонить моим родителям в Ивано-Франковск. У меня здесь умирает муж». Почему-то они сразу догадались, откуда я и кто мой муж, моментально соединили. Мой отец, сестра и брат в тот же день вылетели ко мне в Москву. Они привезли мои вещи. Деньги. Девятого мая... Он всегда мне говорил: «Ты не представляешь, какая красивая Москва! Особенно на День Победы, когда салют. Я хочу, чтобы ты увидела». Сижу возле него в палате, открыл глаза:

- Сейчас день или вечер?

- Девять вечера.

- Открывай окно! Начинается салют!

Я открыла окно. Восьмой этаж, весь город перед нами! Букет огня взметнулся в небо.

- Вот это да!

- Я обещал тебе, что покажу Москву. Я обещал, что по праздникам буду всю жизнь дарить цветы...

Оглянулась - достает из-под подушки три гвоздики. Дал медсестре деньги - и она купила.

Подбежала и целую:

- Мой единственный! Любовь моя!

Разворчался:

- Что тебе приказывают врачи? Нельзя меня обнимать! Нельзя целовать!

Мне не разрешали его обнимать... Но я... Я поднимала и сажала его... Перестилала постель... Ставила градусник... Приносила и уносила судно... Всю ночь сторожила рядом...

Хорошо, что не в палате, а в коридоре... У меня закружилась голова, я ухватилась за подоконник... Мимо шел врач, он взял меня за руку. И неожиданно:

- Вы беременная?

- Нет-нет! - Я так испугалась, чтобы нас кто-нибудь не услышал.

- Не обманывайте, - вздохнул он.

Я так растерялась, что не успела его ни о чем попросить.

Назавтра меня вызывают к заведующей:

- Почему вы меня обманули? - спросила она.

- Не было выхода. Скажи я правду - отправили бы домой. Святая ложь!

- Что вы наделали!!

- Но я с ним...

Всю жизнь буду благодарна Ангелине Васильевне Гуськовой. Всю жизнь! Другие жены тоже приезжали, но их уже не пустили. Были со мной их мамы... Мама Володи Правика все время просила Бога: «Возьми лучше меня». Американский профессор, доктор Гейл... Это он делал операцию по пересадке костного мозга... Утешал меня: надежда есть, маленькая, но есть. Такой могучий организм, такой сильный парень! Вызвали всех его родственников. Две сестры приехали из Беларуси, брат из Ленинграда, там служил. Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет. (Замолкает.)

Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: «Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая». Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. «Только бы он жил», - говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда кончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла... А я тогда металась из одной палаты в другую, от него - к ней. Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему... Возле его кровати стоял маленький стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: «Люся, где ты? Люсенька!» Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала... Только он... Он... А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер... Как молотком по темечку...

Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа начала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить:

«Даже удобно. Не надо носить расческу». Скоро их всех постригли. Его я стригла сама. Я все хотела ему делать сама. Если бы я могла выдержать физически, то я все двадцать четыре часа не ушла бы от него. Мне каждую минутку было жалко... Минутку и то жалко... (Долго молчит.) Приехал мой брат и испугался: «Я тебя туда не пущу!» А отец говорит ему: «Такую разве не пустишь? Да она в окно влезет! По пожарной лестнице!» Отлучилась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не желтый, а розовый. Улыбается: «Меня угостили. Возьми себе». А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно. «Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины». Я беру апельсин в руки. А он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал. Наркотики. Медсестра смотрит на меня в ужасе... А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: «Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки». А я как умалишенная: «Я его люблю! Я его люблю!» Он спал, я шептала: «Я тебя люблю!» Шла по больничному двору: «Я тебя люблю!» Несла судно: «Я тебя люблю!» Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь...

А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю... Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:

- Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?

- А как мы его назовем?

- Ну, это ты уже сама придумаешь...

- Почему я сама, если нас двое?

- Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташка.

- Как это Вася? У меня уже есть один Вася. Ты! Мне другого не надо. Я еще не знала, как я его любила! Он... Только он... Как слепая! Даже не чувствовала толчков под сердцем... Хотя была уже на шестом месяце... Я думала, что он внутри меня мой маленький, и он защищен... О том, что ночую у него в барокамере, никто из врачей не знал. Не догадывался... Пускали меня медсестры. Первое время тоже уговаривали: «Ты - молодая. Что ты надумала? Это уже не человек, а реактор. Сгорите вместе». Я, как собачка, бегала за ними... Стояла часами под дверью. Просила-умоляла... И тогда они: «Черт с тобой! Ты - ненормальная». Утром перед восьмью часами, когда начинался врачебный обход, показывают через пленку: «Беги!». На час сбегаю в гостиницу. А с девяти утра до девяти вечера у меня пропуск. Ноги у меня до колен посинели, распухли, настолько я уставала... Пока я с ним... Этого не делали... Но, когда уходила, его фотографировали... Одежды никакой. Голый. Одна легкая простыночка поверх. Я каждый день меняла эту простыночку, а к вечеру она вся в крови. Поднимаю его, и у меня на руках остаются кусочки его кожи, прилипают. Прошу:

«Миленький! Помоги мне! Обопрись на руку, на локоть, сколько можешь, чтобы я тебе постель разгладила, не покинула наверху шва, складочки». Любой шовчик - это уже рана на нем. Я срезала себе ногти до крови, чтобы где-то его не зацепить. Никто из медсестер не мог подойти, прикоснуться, если что-нибудь нужно, зовут меня. И они фотографировали... Говорили, для науки. А я бы их всех вытолкнула оттуда! Кричала бы! Била! Как они могут! Все мое... Все любимое... Если бы я могла их туда не пустить! Если бы... Выйду из палаты в коридор... И иду на стенку, на диван, потому что я их не вижу. Говорю дежурной медсестре: «Он умирает». - Она мне отвечает: «А что ты хочешь? Он получил тысяча шестьсот рентген, а смертельная доза четыреста. Ты сидишь возле реактора». Все мое... Все любимое. Когда они все умерли, в больнице сделали ремонт... Стены скоблили, взорвали паркет и вынесли... Столярку.

Дальше... Последнее... Помню вспышками... Обрыв...

Ночь сижу возле него на стульчике... В восемь утра: «Васенька, я пойду. Я немножко отдохну». Откроет и закроет глаза - отпустил. Только дойду до гостиницы, до своей комнаты, лягу на пол, на кровати лежать не могла, так все болело, как уже стучит санитарка: «Иди! Беги к нему! Зовет беспощадно!» А в то утро Таня Кибенок так меня просила, молила: «Поедем со мной на кладбище. Я без тебя не смогу». В то утро хоронили Витю Кибенка и Володю Правика... С Витей они были друзья... Мы дружили семьями... За день до взрыва вместе сфотографировались у нас в общежитии. Такие они наши мужья там красивые! Веселые! Последний день нашей той жизни... Такие мы счастливые! Вернулась с кладбища, быстренько звоню на пост медсестре: «Как он там?» - «Пятнадцать минут назад умер». Как? Я всю ночь у него. Только на три часа отлучилась! Стала у окна и кричала: «Почему? За что?» Смотрела на небо и кричала... На всю гостиницу... Ко мне боялись подойти... Опомнилась: напоследок его увижу! Увижу! Скатилась с лестницы... Он лежал еще в барокамере, не увезли... Последние слова его: «Люся! Люсенька!» - «Только отошла. Сейчас прибежит», - успокоила медсестра. Вздохнул и затих... Уже я от него не оторвалась... Шла с ним до гроба... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет... Этот пакет... В морге спросили:

«Хотите, мы покажем вам, во что его оденем». Хочу! Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Все - рана... В больнице последние два дня... Подниму его руку, а кость шатается, болтается кость, тело от нее отошло... Кусочки легкого, кусочки печени шли через рот... Захлебывался своими внутренностями... Обкручу руку бинтом и засуну ему в рот, все это из него выгребаю... Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить... Это все такое родное... Такое любимое... Ни один размер обуви невозможно было натянуть... Положили в гроб босого...

На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась...

Съехались все... Его родители, мои родители... Купили в Москве черные платки... Нас принимала чрезвычайная комиссия. И всем говорила одно и то же, что отдать вам тела ваших мужей, ваших сыновей мы не можем, они очень радиоактивные и будут похоронены на московском кладбище особым способом. В запаянных цинковых гробах, под бетонными плитками. И вы должны этот документ подписать... Если кто-то возмущался, хотел увезти гроб на родину, его убеждали, что они, мол, герои и теперь семье уже не принадлежат. Они уже государственные люди... Принадлежат государству. Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией... По рации передают: «Ждите наших приказаний! Ждите!» Два или три часа колесили по Москве, по кольцевой дороге. Опять в Москву возвращаемся... По рации: «На кладбище въезд не разрешаем. Кладбище атакуют иностранные корреспонденты. Еще подождите». Родители молчат... Платок у мамы черный... Я чувствую, что теряю сознание. Со мной истерика: «Почему моего мужа надо прятать? Он - кто? Убийца? Преступник? Уголовник? Кого мы хороним?» Мама:

«Тихо, тихо, дочечка». Гладит меня по голове... Полковник передает:

«Разрешите следовать на кладбище. С женой истерика». На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили... Одни мы были... Засыпали моментально. «Быстро! Быстро!» - командовал офицер.

Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы... Все крадком... Мгновенно купили и принесли обратные билеты... На следующий день. Все время с нами был какой-то человек в штатском, с военной выправкой, не дал даже выйти из гостиницы и купить еду в дорогу. Не дай Бог, чтобы мы с кем-нибудь заговорили, особенно я. Как будто я тогда могла говорить, я уже даже плакать не могла. Дежурная, когда мы уходили, пересчитала все полотенца, все простыни... Тут же их складывала в полиэтиленовый мешок. Наверное, сожгли... За гостиницу мы сами заплатили... За четырнадцать суток...

Клиника лучевой болезни - четырнадцать суток... За четырнадцать суток человек умирает...

Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала «Скорая помощь». «Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется. Это такой страшный сон».

Мне было двадцать три года...

Я помню сон... Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. «Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?» - «Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет». А он вырос среди леса. Я помню сон. - Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто. Я сню... Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем... Просил, наверное, чтобы я не плакала... Давал знак. Оттуда... Сверху...

(Затихает надолго.)

Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему!

И там на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила... Вызвали «Скорую»... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: «Рожать приезжай к нам». На две недели раньше срока родила...

Мне показали... Девочка... «Наташенька, - позвала я. - Папа назвал тебя Наташенькой». На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла... И опять, что мы ее вам не отдадим! Как это не отдадите?! Это я ее вам не отдам! Вы хотите ее забрать для науки, а я ненавижу вашу науку! Ненавижу! Она забрала у меня сначала его, а теперь еще хочет... Не отдам! Я похороню ее сама. Рядом с ним... (Молчит.)

Все не те слова вам говорю... Не такие... Нельзя мне кричать после инсульта. И плакать нельзя. Потому и слова не такие... Но скажу... Еще никто не знает... Когда я не отдала им мою девочку... Нашу девочку... Тогда они принесли мне деревянную коробочку: «Она - там». Я посмотрела... Ее запеленали... Она в пеленочках... И тогда я заплакала: «Положите ее у его ног. Скажите, что это наша Наташенька».

Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила...

Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей. Ползаю у могилы на коленках... Всегда на коленках... (Бессвязно). Я ее убила... Я... Она... Спасла... Моя девочка меня спасла, она приняла весь радиоудар на себя, стала как бы приемником этого удара. Такая маленькая. Крохотулечка. (Задыхаясь) Она спасла... Но я любила их двоих... Разве... Разве можно убить любовью? Такой любовью!!... Почему это рядом? Любовь и смерть... Вместе... Кто мне объяснит? Ползаю у могилы на коленках... (Надолго затихает).

...В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года... Сню сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... «Почему ты всегда необутый?» - «Да потому, что у меня ничего нет». Пошла в церковь... Батюшка меня научил:

«Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему». Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: «А ведомо тебе, как это делать надо?» Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. «А записку ты написала?» - «Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит». - «Там они все в одном мире. Найдут его». У меня никакого желания к жизни не было. Ночью стою у окна, смотрю на небо: «Васенька, что мне делать? Я не хочу без тебя жить». Днем иду мимо детского садика, стану и стою... Глядела бы и глядела на детей... Я сходила с ума! И стала ночью просить: «Васенька, я рожу ребенка. Я уже боюсь быть одна. Не выдержу дальше. Васенька!!» А в другой раз так попрошу: «Васенька, мне не надо мужчины. Лучше тебя для меня нет. Я хочу ребеночка». Мне было двадцать пять лет...

Я нашла мужчину... Я все ему открыла. Всю правду - что у меня одна любовь, на всю жизнь... Я все ему открыла... Мы встречались, но я никогда его в дом к себе не звала, в дом не могла... Там - Вася... Работала я кондитером... Леплю торт, а слезы катятся... Я не плачу, а слезы катятся... Единственное, о чем девочек просила: «Не жалейте меня. Будете жалеть, я уйду». Я хотела быть, как все...

Принесли мне Васин орден... Красного цвета... Я смотреть на него долго не могла... Слезы катятся...

...Родила мальчика. Андрей... Андрейка... Подруги останавливали: «Тебе нельзя рожать», и врачи пугали: «Ваш организм не выдержит». Потом... Потом они сказали, что он будет без ручки... Без правой ручки... Аппарат показывал... «Ну, и что? - думала я. - Научу писать его левой ручкой». А родился нормальный... красивый мальчик... Учится уже в школе, учится на одни пятерки. Теперь у меня есть кто-то, кем я дышу и живу. Свет в моей жизни. Он прекрасно все понимает: «Мамочка, если я уеду к бабушке, на два дня, ты дышать сможешь?» Не смогу! Боюсь на день с ним разлучиться. Мы шли по улице... И я, чувствую, падаю... Тогда меня разбил первый инсульт... Там, на улице... «Мамочка, тебе водички дать». - «Нет, ты стой возле меня. Никуда не уходи». И хватанула его за руку. Дальше не помню... Открыла глаза в больнице... Но так его хватанула, что врачи еле разжали мои пальцы. У него рука долго была синяя. Теперь выходим из дома: «Мамочка, только не хватай меня за руку. Я никуда от тебя не уйду». Он тоже болеет: две недели в школе, две дома с врачом. Вот так и живем. Боимся друг за друга. А в каждом углу Вася. Его фотографии... Ночью с ним говорю и говорю... Бывает, меня во сне попросит: «Покажи нашего ребеночка». Мы с Андрейкой приходим... А он приводит за руку дочку... Всегда с дочкой... Играет только с ней... Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше... (Встает. Подходит к окну). Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...

Но я вам рассказывала о любви... Как я любила...»


Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко
Развернуть

грустные картинки remedios не может в теги 

/' РАБОТАЙ, пока они веселятся, и однажды будешь ещё больше работать как лох, пока они веселятся, в итоге проработаешь всю жизнь и будешь получать пенсию 12 тыщ так и не повеселившись,грустные картинки,remedios не может в теги
Развернуть

Отличный комментарий!

Ma-Zar Ma-Zar17.01.202315:36ссылка
+46.8

двач новости медицина грустная история ошибочка вышла 

Directed by Robert B. Weide
В Италии хирург ампутировал пенис пациенту, чтобы спасти его от рака. Позже выяснилось, что диагноз был ошибочным 3 марта 2023,двач,новости,медицина,грустная история,ошибочка вышла

Развернуть

Россия для грустных серотонин глушитель инфа 

(аЮИММапа есть инфа что по всей России установлены секретные серотониновые глушилки,Россия для грустных,серотонин,глушитель,инфа


Развернуть

картинки с надписями урбанистика урбанизм Левые правые политика 

УРБАНИЗМ ЛЕВЫХ Давайте создадим велосипедную инфраструктуру и ограничим скорость машин в центре до 30 км/ч. Короче, чтобы быть в безопасности, просто бери машину, которая выше и тяжелее машины чувака, в которого ты врежешься.,картинки с
Развернуть

d&d длиннопост Творчество посетителей Реактора писанина очень много букв очень много текста в комментариях продолжение песочница мелтарион 

Продолжение предыдущего поста

Предыдущий пост


Решил запостить первую главу целиком (хотел, да джойреактор написал "Text is too long", так что пришлось сократить до 3х подглав. Так что последние два будут в комментариях). Всего глав на данный момент три, и четвёртая уже на подходе. Я в комментариях буду открыт для любых дискуссий и вопросов. Попрошу не стесняется делится своим мнением в комментариях, каким бы оно не было.


***


Автор: Долгушев Константин (ака Three Dog Night)

Редакторы: Виктор Некрасов (ака Conan) и Торикова Ярослава (ака Yara Hedgehog)


Начало всегда начинается с чего то малого. Малого, но великого. Началом всех начал послужил свет. Теплый, белый, благодарственный. Свет, что дал форму, а главное - осязаемость мира. Это было пробуждение великого из великих. Эрофес. Отец всего. Сам свет и тепло его. И вместе с ним пробудился второй. Темный, холодный, незыблимый. Ноктюрн. Сама тьма, ночь и пустота. Так началась первая эра - Эшт.


Между собой они договорились, что создадут творение, чтобы наблюдать за ним, и чтобы их сыновья и дочери им правили. Был у них общий замысел, известный им одним. И тогда они сотворили себе своих приемников. Первенцом Эрофеса было само его тепло, сконцентрированное в одной своей сущности. Агос - сам жар и пламя. Первенцей же Ноктюрна была сама его пустота и холод. Осязаемая и обволакивающая. Айхне - сама густая пустота. Поведали они своим первенцам о своем замысле и дали им голос, и цель. Дабы продолжить исполнять ведомый им одним замысел мира. Вторым же стала Тао. Рожденная от жара и холода отцов, Закаленная и окаменелая. И вместе с ней и Фетус - само движение, рвение, перемена времени и пространства. Им также поведали о замысле, дали голос и цель. 


И хоть каждый из сыновей и дочерей исполнял свою Цель и играл свою роль, общий замысел пришел к тупику. Просто выполняя роль никто не мог внести нечто большее, что было необходимо. Всё застыло, и казалось безжизненным, без искры созидания. И тогда Эрофес создал еще одного сына - величайшего из всех. Чудесного и всесильного. Мелтарион.


Эрофесе не стал ведать ему об общем замысле, но дал ему власть не следовать цели и роли. Он был свободен от правил и ограничений. И попросил его лишь об одном - сделай мир живым. Он принял эту просьбу, со всей добротой и рвением. И одарил он своих братьев и сестер тем, чего им не доставало. Мыслями, эмоциями, желаниям. Душой. Однако, Ноктюрн возмутился, что Эрофес нарушил общий замысел, создав сына без их общего согласия. И тогда он обезумел, и направил свои черные крылья на общих приемников. Первым удар получила Тао. Когти Ноктюрна пробили ее каменное тело, до самого ее сердца, оставив на ней смертельную, непоправимую рану. Но вмешалась Айхне, встав между ними, и умоляя о сострадании и прощения. Черные крылья на мгновения замерли, перед родной Дочерью. Но этого хватило, чтобы Мелтарион вцепился с ним в смертельную схватку. Он крикнул ему, что больше не позволит ему кому либо из сыновей и дочерей навредить, за что был зверски растерзан Ноктюрном на маленькие частицы. Но пожертвовав собой, он только добился своего. Его маленькие частицы засияли, и своим светом отрезал его от своих братьев и сестер, послужив барьером.


Как только страшное было позади, Айхне от горя обняла смертельную рану сестры Тао, став с ней одним целым. Так создалась земля, какой мы её знаем. Тао стала материками и горами. Айхне льдами и морями. Фетус стал ветром и временем. А Агос стал огнем и солнцем. И именно звезды стали тем самым напоминанием о самом чудесном и великом из всех сыновей и сестер. И тьма за этими звездами стали той тревожной угрозой, что нависал над всеми. Так закончилась первая эра - Эшт.


Но история Мелтариона на этом не закончилась.


Мелтарион


Из оранжевого горизонта, сквозь верхушки голых деревьев начало подниматься яркое солнце. В краях Факсонии, находящимся на отдаленном полуострове великого материка вдоль горного хребта далеко на севере, это обычное будничное утро. Но и оно же последнее перед долгой темной зимой, когда солнечный свет будет прятаться за горным хребтом, лишь изредка окрашивая небо в едва заметную зарю. И именно в этот день, в деревне Финдел начнётся праздник. И он будет длится вплоть до самой ночи, пока последний луч света не скроется за горами.


Детвора, беспрепятственно играет около деревни, без боязни и присмотра. Так как все взрослые в деревне были слишком заняты приготовлениями к празднику, они решили подальше убежать в небольшой редкий лес. Местность очень мирная и спокойная, даже хищники практически не появляются, поэтому никто не беспокоится за них. Дети перешептываются между собой, словно хотят кого-то найти и, желательно, остаться незамеченными. 

 - Я прочитал в отцовской книге, что где-то ближе к чаще есть часовня, которая сейчас заброшена, - хвастается один из мальчиков.

 - Здорово! Может там есть клад? - размечтался второй.

 - А вдруг там живет вампир, который ходит к нам по ночам? - трусливо возразил третий.

 - Не городьте вы ерунду! - Упрекнула единственная девочка – ничего из этого там нет. 

 - Но всё равно интересно узнать, что там есть. - сказал первый. - Я прочитал, что там есть что очень крутое.

 - А что именно? - спросил второй.

 - Не знаю. Я еле успел спрятаться, когда папа пришел. Я еле-еле смог прочитать, что там было написано. Я еще не очень хорошо умею читать.


Немного времени спустя они дошли уже до той части леса, где деревья растут более густо. И там же они нашли небольшую часовню. У нее не было колокольни, потому что она валялась рядом разрушенной, из-за чего она же и была незаметна под кронами деревьев. Они молча и осторожно отпирают дверь часовни. Первое, что они увидели в ней перед собой – библиотеку.

 - Ой... Да ладно,.. - разочаровался первый, - еще книги...

 - А вдруг здесь есть что-то еще? - с энтузиазмом сказал второй.

 - Хотелось бы найти что получше…

Ребята смело входят в глубь библиотеки, но дальше становится темнее, и они уменьшают шаг. Они замечают за углом мягкий свет, словно от свечи. Но когда они подошли к повороту за книжными полками, вход в часовню с грохотом закрылся и внутри стало темнее.

 - Гхах, - испугался третий, - может вернемся... мне страшно.

 Первый взял его за руку и повел дальше за поворот. Там стоял небольшой столик с открытой книгой и зажженной свечой около нее, а также лежал недоеденный кусок хлеба. 

 - Тут что ли кто-то живет? - сказала девочка. Позади них из тени пронесся крадущийся шум, словно кто-то ловко скачет из тени в тень. Ребята обернулись и еще сильнее сжались вместе, и задом попятились к столу. У них возникало чувство, что за ними кто-то наблюдает из тени. 

 - Я хочу домой... - прохныкал третий. На что девочка начала его успокаивать.

 - Кто тут? - в тот же миг рявкнул первый. Ответа они не получили, но почувствовали, что некто из тени к ним подходит ближе. Самый трусливый сильнее попятился за спины остальных и случайно оперся на стол, отчего тот пошатнулся и свеча на столе наклонилось, готовясь упасть. И ровно в этот момент некто из тени резко выскочил на них, от чего дети вскрикнули.


Но тень пролетела за их спины, и падающая свеча резко потухла, погрузив всю комнату в темноту, в которой всё едва видно. И этот некто из тени издал истошный вопль, от чего еще сильнее напугал детей, и те резко и с криками побежали прочь к выходу. Сквозь темноту и едва не спотыкаясь, они накинулись на дверь, но она не поддается. Даже навалившись на нее скопом, они поняли, что она заперта, и они снова услышали шорохи позади себя. Обернувшись, они из темноты увидели силуэт, который устрашающе возвышается над ними. 

 - Тихо ребята... Спокойно, - хрипло пробормотал он и навел на детей ужас, от чего они заревели.

 - Не ешь нас, вампир! Пожалуйста, - проревел третий. Силуэт зловеще протянул к ним руку, и дети зажмурились, ожидая своей участи.

 - Никакой я не вампир - прохрипел тот, и из его руки появился белый свет, рассеивающий темноту. Перед ними показался юноша с короткими каштановыми волосами и левитирующим комочком света над его ладонью. Его мягкие черты лица и немного грустные, но добрые глаза не выглядели как что-то угрожающее, но его несколько приподнятые скулы говорят о том, что он терпит неприятную боль. На руках его виднелись застывшие капли воска, вокруг которых кожа заметно покраснело от ожогов. Но не смотря на это, он стянул свои губы и щеки в дружелюбную улыбку, но они слегка болезненно дрожали.

 - Для вампиров тут слишком холодно - снова прохрипел он, сдерживая свой голос от боли.


Книга первая
Звезда


Глава 1
Волшебник Полукровка


1-1


 Обстановка немного разрядилась. Всё продолжали настороженно смотреть на юношу, который пару мгновений назад крался в тени. Но всё что он делал, это неловко смотрел на них самих. Он понял, что пожалуй надо брать инициативу в свои руки.

- Эм... Привет. - неуверенно сказал он дрожащим радушным тоном, и спрятал свободную руку за затылок. Дети же, продолжали смотреть на него как парализованные. И так они стояли ещё пару мгновений, пока они вроде как не расслабились.

 - И-и-извинить-те, - неуверенно заикнулся он. - Й-й-я не хотел вас н-напугать. 

Немного погодя, юноша вгляделся в детей, понял, что чего-то не хватает, и медленно повернул свою голову в правую сторону, где над его ладонью висит комок света. Напротив него стоял один из детей, который с расширенными глазами восхищенно смотрел на него.

 - Вау. Ты волшебник?! - жадно вдыхая воздух, восхитился он.

 - Хих, - схватился он за своё право плечо юноша и попытался улыбнуться, уже от смущения. Румян, увы, на его лице не видно, потому что всё оно красное от боли. - Я не волшебник. Просто знаю пару несложных... эээ...

Пока он это говорил, мальчик словно пропускал все мимо ушей и продолжал радостно и изумленно смотреть на свет. 


 - Эй, Франк! Отойди от него. - Чуть шепотом скомандовал один из детей.

 - Да, именно! А вдруг он злой волшебник! - сжатым голосом поддакивает другой рядом с ним.

 - Помолчи, Тими… - ещё более тихим шепотом сказала единственная девочка.

 - Я н-н-не злой - занервничал Юноша. 

 - Да? А почему вы закрыли дверь? - спросила девочка, учтиво обращаясь на "вы"

 - Так ведь дует же, - ответил юноша.

 - А темно почему так?

 - Ну, мне хватает одной свечки. Если бы знал, что ко мне идут гости, я бы встретил.

 - И когда к тебе приходили в последний раз? - Спросил другой мальчик.

 - Эм... Никогда...

Настало неловкое молчание. Комок света над ладонью начал немного колебаться, юноша это заметил и сосредоточился на его поддержании. 

 - Мне сейчас несколько неудобно его так держать... Давайте я зажгу свет.


Спустя какое-то время и после того, как юноша расставил свечи, он наконец зажег ту свечку, что стояла на столе, а им уже остальные. Дети же нашли и принесли ветхую скамейку, на которой все и расселись. 

 - А почему ты не зажег его своим волшебством? - подметил Франк.

 - Я не умею управляться огнем, - ответил юноша. - Как и сказал - я немного заклинаний знаю.

Франк несколько разочаровался, но потом снова загорелся искренним любопытством.

 - А что ты умеешь?! - восхищенно поинтересовался он.

Юноша натянул смущенную ухмылку на своём лице и взмахнул рукой. С полки над головой мальчика залеветировала книга. Она зависла перед детьми, и как только она открылась, из нее выплыл парусник и морские волны. Словно настоящая, но миниатюрная, перед ними предстала сцена из книги. Парусник бороздил наплывающие волны, с плеском об них ударяясь, и разбрызгивая морской бриз. Франк восхищенно разинул рот. Он тут же потянул к нему руку и на мгновение ощутил капли морского бриза, но в то же время мираж растворился в воздухе. Юноша чуть дернулся, словно ощутил это прикосновение.

 - Это не совсем иллюзия, но у меня никогда не получалось сделать его осязаемым дольше, чем на мгновение.

Юноша снова дёрнул рукой, и книга захлопнулась в воздухе и поплыла на место, откуда и прилетела. 

 - Так кто ты, и что тут делаешь? - спросил первый.

 - А, ну да, мы же и не познакомились, - с энтузиазмом в голосе ответил юноша. - Меня зовут Юстас Старлайт. 

 - О, а меня зовут Франк! Просто Франк! - возбуждено представился пожалуй единственный ребёнок, который был настроен дружелюбно. Остальные дети не решались что либо говорить. Уже в третий раз повисло недоверчивое молчание.

 - Ну, а ваши имена я могу услышать? - попросил Юстас. Но в ответ была только тишина.

 - О! А можно я их представлю? - Воодушевился Франк.

 - Нет. - хором ответили все дети. Юстас побледнел от такой недоверчивости. 

 - В общем, вот его зовут Тими - Указал Франк на зажатого мальчика, что сидел максимально по отдали от Юстаса, позади всех остальных. - он третий по старшинству после меня. А вторым по старшинству является Зена. Она кстати дочурка старосты нашей деревни!

 - Франк… хватит… - раздраженно выдохнул последний не представленный мальчик.

 - О, а вот его зовут Август Дааль. - продолжил тот, словно не замечая его недовольства - Он самый взрослый из нас. И у вас обоих кстати, как я заметил, есть фамилии. Здорово, правда…

 - Хах, да, интересное замечание… - сново засмущался Юстас. 

 - Только вот, в отличии от тебя, мой отец является самым влиятельным купцом нашей деревни - враждебно выступил Август. - А про тебя я ни разу не слышал. 

 - Август. Не груби. Это неучтиво - сделала замечание Зена.

 - Да. Он же не сделал ничего плохого. - продолжил Франк.

 - Тогда почему он живёт здесь, вдали ото всех, и не показываясь всем на глаза?

 - Ну, у меня есть некоторые причины всех сторонится… - стыдливо сказал Юстас, опустив голову взглядом в пол. - но я никому зла не причинил, честно. 

 - Подожди-ка, - приказала Зена, и Юстас, немного опешив, замер. Она заметила что-то под плащом за его спиной. Потянув руку к нему, она стянула плащ в сторону.


Из-под плаща показался хвост. Он был продолговатым, толстым и покрытым коричневой короткой шерсткой. Гибкий обезьяноподобный хвост. 

 - Мутант! - встревожился Тими, от чего в тот же миг получил по затылку от Зены. 

 - Погоди, - проговорил Август, - мне папа о тебе говорил. О парне-полукровке. 

Юстас от этих слов виновато сжался и втянул свой хвост к себе в руки. 

 - Ты же воруешь еду из папиного прилавка.

 - Ну, я вынужден был, так как...

 Юстас не успел договорить, как Август встал из-за скамьи и вцепился в руку Франка.

 - Мы не должны возиться с ворами и нелюдями. 

 - Погоди. С чего вы взяли, что он ворует? - возразил Франк, но не получил ответа, потому что Август потащил его и всех остальных к выходу.

 - Но я хотел сказать... - говорил Юстас вслед за ними, но у него не хватило духа продолжить. Он чувствовал себя виновато. И все уже поняли, что Август прав. И только Франк пытался сопротивляться, захотев остаться с ним. Но Августу еще помогал Тими, который, пожалуй, больше всего хотел уйти отсюда. Перед самым выходом Франк вопрошающе посмотрел на Юстаса, но все, что он увидел в его глазах, это было сожаление. А напоследок Зена посмотрела на него с тоской и вздохнула. Так они и ушли, оставив Юстаса одного. Вздохнув, он вернулся к столу, где лежала книга, и сел за него, начав доедать уже зачерствевший кусок хлеба. 


1-2


Дети дошли до пустыря у деревни, когда ещё едва начало вечереть. Тими и Зена ушли вперед, не дожидаясь остальных и пошли по домам. А Август все еще вел за руку Франка, таща его у себя в хвосте.

 - Мы же придем к нему снова, правда? - спросил Франк, едва успевая и стараясь не споткнуться.

 - Нет! - твердо ответил Август, даже не оборачиваясь. 

 - Почему?

 - Потому.

Август не хотел даже обсуждать это. Но потом он почувствовал, что тащить за собой стало резко тяжелее. Все потому, что Франк повалился на землю. Август снова потянул его, но тот и не думал вставать. 

 - Хочешь, чтобы я волочил тебя по земле? - возразил Август, словно бы ставил ультиматум.

 - Я никуда не пойду, пока ты не пообещаешь, что мы снова навестим Юстаса!

 - Мы не пойдём к нему, и точка. - продолжал он стоять на своём. Немного погодя и напрягшись, он потянул его сильнее. Но он так же резко застопорился, словно Франк за что-то ухватился и держится до последнего. 

 - Мы познакомились с ним только что, а ты уже на что-то обозлился! Ты должен извиниться перед ним!

 - Извиниться!? Мне не за что извинятся перед вором! Это он должен просить прощения у папы за всё, что он у него украл!

 - Ну и что? Если тебе это так важно, то я попрошу его больше не красть еду у твоего папы...

Августу уже осточертело это слушать, и он с размаху дал пощечину по щеке Франка. А потом он с хрипом набрал воздуха в грудь, готовясь высказать всё, что он думает.

 - Хватит его оправдывать! Я всё знаю про таких грязнокровных выродков, как он! Они воруют, грабят, избивают и убивают ради наживы и потехи ради. Думаешь они просто так не живут в городах и деревнях, подальше от людей! Да он ничем не отличается от тех головорезах, что прячутся в лесах и горах вдоль крупных дорог! А что если он с нами что-то сделает? Кто будет в этом виноват?!

На этих словах, Август уже начал захлебываться в слезах, с трудом пытаясь выдавить из себя хоть ещё одно слово. Франк же держась за щеку опустил голову вниз, и продолжал так лежать, так же подвсхлипывая. 

 - Я… Сам бу… бу… буду прин-н-носить ему еду… - сквозь слёзы выдавил из себя Франк, не поднимая своей головы. - Ш-чтобы он бол-льше н-н-не… *фырк*… н-не воровал…


 Август просто не находил слов, которые были бы уместным. Его переполняло обида, стыд и гнев. В конце концов, он просто отпустил его, и пошёл дальше без него.

 - Дурак! Ты просто неисправимый дурак! - кричал он напоследок, и просто пошёл в отцовских дом.


Его дом был чуть в стороне от деревни, образуя небольшой хутор. Дома никого не было. Ни матери, которая скорее всего будет ночевать в деревне, ни отца, который так еще и не вернулся в деревню. Август подумал, что это хорошая возможность снова заглянуть в отцовский журнал, но, к сожалению, его на месте также не оказалось. Ничего не сделав, он улегся спать. 


Спустя какое-то время он услышал резкий грохот, что разбудил его.

 - В любом случае, я обещал тебя довести до деревни, но вот ночлег предложить не могу. Лучше иди прямо туда. Там всё равно этой ночью никто не будет спать. 

Август узнал отцовский голос, который скорее всего пришёл не один. Но как только Август встал, в комнате стало темно. За время, пока он спал, уже успело стемнеть. И только он тихо подкрался за дверь, чтобы посмотреть с кем отец разговаривает, входная дверь успела закрыться. Из его проемов сочился мягкий факельный свет, который стал понемногу тускнеть. Да и сам отец тоже ушел спать. Тогда он тихо подкрался к окну, но было уже так темно, что можно было различить лишь силуэт от факельного света, который спустя недолгое время быстро потух. Это немного удивило. Ведь уже слишком темно, и фигура попросту испарилась в ночной темноте. В голове Августа проскочила пара вопросов.

 - Кто он? И почему потушил факел? Как он собирается добираться до деревни?

Но потом он замечает маленькую белую точку вдалеке, словно тусклую звезду. Он и раньше его замечал, но она располагалась подозрительно низко от звездного неба, и, по сути, его должны перекрывать горы. Но теперь он начинает понимать, что это не звезда.


Тем временем, Юстас наблюдал за огнями деревни с верхушки старой ели. Он смастерил на ней себе смотровую площадку, на которой он мог спокойно сидеть, лишь слегка покачиваясь на ветру. Сегодня для него первая ночь после лета, которая, действительно, станет темной, а не сумерками, когда солнце просто прячется за горой. Сегодня же деревенский праздник уходящего солнца, и всю ночь никто не будет спать. Вместе с ними и не хочет спать Юстас. Но даже в такие моменты он не может оторваться от чтения. Он сидел, держа в одной руке магический комочек света, а в другой – книгу. Но он периодически посматривает на огни деревни. Он все чаще глядел туда с тоской и мечтой в глазах одновременно. Возможно, он бы и хотел там быть, но про себя говорил, что ему это не нужно. 

Вдруг на секунду дунул сильный ветер, от чего страницы книги в его руках начали быстро бежать. Он резко закрыл книгу и начал спускаться вниз. Он не боится высоты, так как даже если он упадет, сможет ловко ухватиться за ветки и специальные лазы. В этот же момент он всхлопнул комок света над своей ладонью.

Вслед за этим дуновением нахлынул еще один, более сильный и напористый. Уже это дуновение вырвало книгу из рук, и Юстас постарался быстро поймать книгу своим хвостом. К сожалению, в темноте он услышал звук рвущейся бумаги. И хвостом лишь почувствовал, что держит один листок. Верхушка ели сильно наклонилась, и он почувствовал, как его ноги стали скользить вниз, однако он ухватился обеими руками за ствол. Когда ветер стих, верхушка вернулась на исходное положение. Юстас снова зажег свет над своей рукой и посмотрел в ту сторону, куда могла упасть книга, но стоило ему обернуться, как он краем глаза заметил еще огни. Он присмотрелся к ним, дабы удостовериться, не из деревни ли они. Но нет. Правее от него самого он увидел огни, похожие на разбитый лагерь. 

У Юстаса в голове промелькнул один вопрос: “А почему они не в деревне?”


Его одолело любопытство и легкое чувство тревожности. Он слез с ели и первым делом подобрал упавшую книгу. Она, к счастью, упала в кучу красной листвы и не пострадала. Затем проверил, что именно за страница была вырвана и вложил её обратно. После этого он сунул книгу под плащ и осторожно направился в сторону неизвестных огней, желая узнать, кого занесло в это место. 


1-3


Как только Юстас стал различать силуэты деревьев от кострового света, он погасил свой магический свет и стал приближаться более осторожно. Он вышел на поляну, где расположился довольно большой лагерь. Около 15 палаток и всего один костер на краю. У этого костра сидели два человека в капюшонах, которых он хотел рассмотреть получше. Он подкрался к костру ближе, но не выходя на его свет. Они носили странную одежду, которая отражала бликами свет от костра и не сгибалась под их движениями. Он читал о нечто подобном, но вживую не видел. Похоже на них были железные доспехи. Над костром кипел котелок.

 - Брррррр, - затрещал один из них. - Даже костер не помогает от здешнего холода. Почему нам нельзя снять обмундирование?

 - Мы на посту, - ответил другой, - ты же не хочешь, чтобы на нас напали, пока на тебе нет защиты.

 - Да кто на нас тут может напасть?! Я не думаю, что деревушка может нам как-либо угрожать.

 - Так или иначе, это приказ. Ты забыл? Мы на секретном задании, и он не был бы секретным, если бы его выполнение не угрожало появлением врагов. А если они узнают, мы должны быть готовы к тому, чтобы они не смогли нам помешать.

После этих слов повисла пара секунд неловкого молчания.

 - А в чем заключается наше задание?

Еще пара секунд неловкого молчания.

 - Я не знаю, - пожал другой плечами.

И еще пара секунд неловкого молчания…

 - А почему мы не знаем о задании?

 - Идиот! Чтобы мы не смогли о нем проболтаться. Секретность же.

 - Аааааа… - немного погодя, согласился тот. - А кому мы можем проболтаться?

 - Эм… Врагам… Очевидно же…

 - А нас окружают враги что ли?

 - Эм… А ведь не исключено,.. - вдруг тот стал несколько напряженнее. Он привстал и взялся за свой меч в ножнах на изготовку. - А давай-ка проверим. 


Юстас чуть испугался того, что его обнаружили, и эти стражники начали внимательно вглядываться вокруг, но вдруг…

 - Вы что тут разорались? - из палатки неподалеку выглянул еще один стражник, вяло, но сердито окликая их - Тут вообще-то люди спят.

 - Извини, - ответил другой, отвлекшись от мысли. - Мы тут просто…

 - Вы кстати че на огне то варите, - вдруг третий обратил внимание на котелок. - Вы же суп закоптите! Надо варить на углях, а не на открытом огне.

 - Я же говорил, что-то вода слишком быстро закипела, - говорит первый стражник второму, упрекая его. - А ты: “Я только мясо закинул, все нормально, я еще залью воды, чтобы вся она не выкипела”.

 - Заткнись, заткнись! - рявкнул тот в ответ. - Ты лучше помоги котелок с огня снять.


Они уже и позабыли, что хотели осмотреть местность, словно и не заводили об этом речь. От этого Юстас смог с облегчением выдохнуть. Он подумал, что стоит обыскать лагерь получше, чтобы понять что тут происходит. Он обошел стражников у костра и прокрался в глубь лагеря, пока все спят. Чтобы понять, что они тут делают, он решил обыскать их вещи. Лопаты, киянки, кисточки, колышки, веревки... Провизия, факелы, белье, флажки, лебедка... Юстас с трудом пытается связать эти вещи. Но зайдя еще глубже, он заметил палатку, которая сильно выделялась от остальных. 


Эта палатка была больше, и имела темно-багровый цвет. Да и выглядела сама по себе более роскошно и богато. А также она выделяется тем, что его сторожат два человека, которые отличаются от тех, что находились у костра. Их лица по-прежнему скрывают капюшоны, но одеты они были уже в рясы того же темно-багрового цвета. Они смирно стояли, держа в руках посохи с железными обоюдными концами. Внешне они выглядели мрачно и грозно. И пока он всматривался в них, он заметил, как у этой же палатки в стороне стоит ваза со свитками. 


Юстас обошел их со стороны и подкрался сзади палатки, дабы взять один свиток. Однако, подойдя к вазе ближе, он заметил прорезь света на земле. В этом месте палатка имела рваную дыру, из которой скорчился свет. Ткань палатки, оказалось, попросту не просвечивается, так как она была плотной. Юстас решил заглянуть в эту дыру размером с его голову. Внутри, посреди палатки, стоял стол и горящий на нем масляный фонарь. А перед дырой стояла стойка с мечами. Видимо, дыра была проделана по неосторожности, когда эти мечи ставили на стойки. Но на ощупь края дыры твердые, словно подпаленные. Впрочем, Юстас оставил мысль об этом. С того ракурса, в котором была дыра, увы, не разглядеть того, что еще стоит на столе. Однако все таки Юстас замечает один свиток с противоположного края стола. Он решил все-таки попробовать его стащить. Он протянул руку к дыре и легонько взмахнул ей, словно закидывая невидимое лассо. Свиток легонько залеветировал и сполз со стола. Движением своих пальцев он словно манил свиток к себе, а тот, медленно паря по воздуху, приманивался к нему. И как только он подлетел к дыре, свиток прошел через нее и лег в его руках.

 - Я потом его верну, - пробормотал он себе под нос. 


Но только он повернулся, как его рукав зацепился за краешек свитка в вазе, что стоял напротив, от чего упала вся ваза. Это, определенно, услышали стражники. Из-за угла выглянул один из стражников, но увидел только вазу, лежащую на боку, и пару вывалившихся из него свитков. Юстас спрятался недалеко, за следующем углом палатки. Стражник решил подойти поближе. Передвигался он бесшумно, но при этом тонно. Он остановился у вазы и преклонился над ней. Подобрал вывалившиеся свитки обратно в вазу и поставил её на место, закрывая дыру в палатке. Он сделал это неторопливо, чтобы убедиться, что ваза стоит ровно и не упадет снова. После чего тяжело вздохнул...

 - И почему он такой вспыльчивый,.. - пробормотал он басистым голосом. Юстасу что-то показалось странным в его голосе, но он не смог понять, что именно. После чего стражник вернулся на свой пост.


Оставаться здесь – рискованно, - подумал Юстас и начал прокрадываться из лагеря.

 - Что это тут происходит! - вдруг послышалось у него за спиной. От чего Юстаса парализовало от страха.

 - Мы?! - послышался знакомый голос. - Мы бдим свой ночной пост, сэр. 

 - Имена.

 - Болди, сэр.

 - Эрик, сэр, - прозвучал второй знакомый голос

 Юстас снова выдохнул свой “мини-инфаркт”, и он уже устал так пугаться третий раз. Так или иначе, ему стало любопытно подслушать. Голос доносился со стороны костра. И он решил так же подкрасться на прежнее место, со стороны леса. 

 - А теперь можете подробно рассказать, чем вы тут занимаетесь? - голос звучал сурово и в то же время спокойно. 

 - Сэр, мы готовим себе провизию, сэр.

 - Я вижу, но почему вы разожгли костер?

Как только Юстас расположился там, где хотел, он увидел, как двоих у костра начал отчитывать, как ему кажется, их капитан. Он также выглядел иначе, нежели они.


Это был крепкий мужчина с седыми волосами и бородой. Вместо брони он носил кожаную кирасу, на левой груди которой была пришита геральдика с изображением головы грифона. За его спиной был деревянный щит, окантованный железом, а на поясе висели меч в ножнах, небольшие свертки и сумка. 

 - Так ведь ночь, сэр. Никто же не увидит дым в небе. 

 - Зато увидят сам костер. Вы хотите что ли нарушить нашу маскировку?

 - Эээ,.. - растерялся Болди. 

 - Это недопустимо, - спокойно отрезал капитан и отвернулся в сторону.

 - Чертова Факсония с ее чертовым Климатом, - бормотал про себя Болди. - Не разжигай костер, чтобы нас не выдавал дым. А за первую ночь, спустя вечность, не разжигай костер, чтобы не выдавал свет...

 - Так получается, что костер нас выдает в любом случае, - упрекнул Эрик

 - Заткнись, Заткнись...

 В эту же секунду капитан накрыл костер каким-то котлом. Его дно было прорезано, а по сторонам находились дырки, от чего стало куда темнее.

 - Надо использовать маскировочный экран, - спокойно проговорил капитан, - так от костра будет меньше света, да и еда приготовится быстрее. 

 Капитан излучал спокойствие, и его басистый и суровый голос больше успокаивал, чем вселял страх.

 - Спасибо, - кивнул Болди, - сэр Вильямс...


*В комментариях продолжение*

Развернуть

феминизм Нобелевская премия новости все очень плохо 

Нобелевский фонд рассматривает предложения об увеличении числа женщин среди лауреатов престижной премии, посвятив этой теме отдельную встречу в Стокгольме. Об этом в понедельник сообщает шведское агентство TT.
 «Мы обсудили несколько предложений, как усовершенствовать систему вручения Нобелевских премий, чтобы среди победителей появилось больше женщин, — сообщил агентству председатель правления Нобелевского фонда  Карл-Хенрик Хелдин. — Одним из возможных вариантов может стать выдвижение большего числа женщин в качестве номинантов». 
По словам Хелдина, если посмотреть на список нобелевских лауреатов, можно заметить явный «гендерный перекос». За всю историю вручения премии ее почетными обладателями стали 892 человека. При этом в числе победителей было всего 48 женщин, или 5,4%. «У нас есть проблема, которую нужно воспринимать всерьез, — отметил Карл-Хенрик Хелдин. — Мы должны предпринять все возможное, чтобы гарантировать, что женщины не находятся в ущемленном положении». Как отметил глава Нобелевского фонда, ни по одному из обсуждавшихся на встрече предложений решение пока не принято. Дальнейшая проработка поступивших инициатив продолжится в нобелевских комитетах, которые помогают выбирать лауреатов.

феминизм,Нобелевская премия,новости,все очень плохо


Ссылка на новость https://news.tut.by/world/580737.html
http://tass.ru/nauka/4950246


Развернуть

Во все тяжкие Сериалы ведьмак фэндомы Мемы смешные картинки грустный и весёлый хэнк Dean Norris' Reaction 

Я выкую тебе клинок которым ты сможешь МЕЧ ИЗ ОБРЕЗКОВ СТАЛЬНОЕ ОРУЖИЕ А1-51 УРОН,Во все тяжкие,Сериалы,ведьмак,фэндомы,Мемы,Мемосы, мемасы, мемосики, мемесы,смешные картинки,фото приколы,грустный и весёлый хэнк,Dean Norris' Reaction
Развернуть

Король Лев Дисней Мультфильмы песочница 

Король Лев,The Lion King,Дисней,Disney,Мультфильмы,Мультсериалы, Cartoons,песочница
Развернуть

Отличный комментарий!

В этом разделе мы собираем самые смешные приколы (комиксы и картинки) по теме Очень грустный лев (+1000 картинок)