Сегодня у нас с вами крипота из классики. Много текста. Но прекрасного.

Рэй Брэдбери. Маленький убийца
Она не могла бы сказать, когда к ней пришла мысль о том, что ее убивают. В последний месяц были какие-то странные признаки, неуловимые подозрения, ощущения, глубокие, как океанское дно, где водятся скрытые от людских глаз монстры, разбухшие, многорукие, злобные и неотразимые.
Комната плавала вокруг нее, источая бациллы истерии. Порой ей попались на глаза какие-то блестящие инструменты. Она слышала голоса, видела людей в белых стерильных масках.
- "Мое имя? - подумала она. - Как же меня зовут? Ах, да! Алиса Лейбер. Жена Дэвида Лейбера."
Но от этого ей не стало легче. Она была одинока с этими белыми, невнятно бормочущими людьми. И в ней была жуткая боль, и отвращение, и смертельный ужас.
- "Меня убивают на их глазах. Эти доктора, эти сестры, они не понимают, что со мной происходит. И Дэвид не знает. И никто не знает кроме меня и него - убийцы, этого маленького убийцы. Я умираю, и ничего не могу им сказать. Они посмеются надо мной, скажут, что это бред. Они увидят убийцу, будут держать его на руках, и никогда не подумают, что он виноват в моей смерти. И вот я, перед богом и людьми чиста в помыслах, но никто не поверит мне, меня успокоят ложью, похоронят в незнании, меня будут оплакивать, а моего убийцу - ласкать."
- "Где же Дэвид? - подумала она. - Наверное в приемной, курит сигарету за сигаретой и прислушивается к тиканью часов".
Пот брызнул из всего ее тела и с ним предсмертный крик:
- Ну же! Ну! Убей меня! Но я не хочу умирать! Не хочу-у!
И пустота. Вакуум. Внезапно боль схлынула. Изнеможение и мрак. Все кончилось. О, господи! Она погружалась в черное ничто, все дальше, дальше...
Шаги. Мягкие приближающиеся шаги. Где-то далеко глухой голос сказал:
- Она спит. Не беспокойте ее.
Запах твида, табака, одеколона "Лютеция". Над ней склонился Дэвид. А позади него специфический запах доктора Джефферса. Она не стала открывать глаза.
- Я еще не сплю, - спокойно сказала она. Это было удивительно: она была жива, могла говорить и почти не ощущала боли.
"Ты хотел посмотреть на убийцу, Дэвид? - подумала она. - Я слышала, ты хотел взглянуть на него. Ну, что ж, кроме меня тебе его никто не покажет."
Она открыла глаза. Очертания комнаты стали резче. Она сделала слабый жест рукой и откинула покрывало.
Убийца со своим красным маленьким личиком спокойно смотрел на Дэвида Лейбера. Его голубые глазки были безмятежны.
- Эй! - воскликнул Дэвид, улыбаясь. - Да он же чудесный малыш!
Доктор Джефферс ждал Дэвида Лейбера в день, когда он приехал забрать жену и новорожденного домой. Он усадил Лейбера в кресло в своем кабинете, угостил сигарой, закурил сам, пристроившись на краешке стола. Откашлявшись, он пристально посмотрел на Дэвида и сказал:
- Твоя жена не любит ребенка, Дэвид.
- Что?!
- Он ей тяжело дался. И ей самой потребуется много любви и заботы в ближайшее время. Я не говорил тебе тогда, но в операционной у нее была истерика. Она говорила странные вещи, я не хочу их повторять. Можно сказать только, что она чувствует себя чужой ребенку. Возможно, все можно уяснить одним вопросом. - Он глубоко затянулся и спросил. - Это был желанный ребенок?
- Почему ты это спрашиваешь?
- Это очень важный вопрос.
- Да, да. Это, конечно, был желанный ребенок! Мы вместе ждали его. И Алиса была так счастлива, когда поняла, что...
- Это усложнит дело. Если бы ребенок не был запланирован, все свелось бы к тому случаю, когда женщине ненавистна сама идея материнства. Значит, к Алисе это не подходит. - Доктор Джефферс вынул изо рта сигару и задумчиво почесал подбородок. - Видно, здесь что-то другое. Может что-нибудь захороненное в детстве, что сейчас вырывается наружу. А может просто временные сомнения и недоверие матери, прошедшей через невыносимую боль и предсмертное состояние, как Алиса. Если это так, то пройдет немного времени, и она исцелится. Но все-таки я счел нужным поговорить с тобой, Дэйв. Это поможет тебе быть спокойным и терпеливым, если она начнет говорить, что хотела бы, ну... чтобы ребенок родился мертвым. Ну, если заметишь, что что-то не так, приезжайте ко мне все втроем. Ты же знаешь, я всегда рад видеть старых друзей. А теперь давай-ка выпьем по одной за младенца
Был чудесный весенний день. Их машина медленно ползла по бульварам, окаймленным зеленеющими деревьями. Голубое небо, цветы, теплый ветерок.
Дэйв много болтал, пытаясь увлечь Алису разговором. Сначала она отвечала односложно, равнодушно, но постепенно оттаяла. Она держала ребенка на руках, но в ее позе не было ни малейшего намека на материнскую теплоту, и это причиняло Дэйву почти физическую боль. Казалось, молодая женщина просто везла фарфоровую статуэтку.
- Да, - сказал он, принужденно улыбнувшись.
- А как мы его назовем?
Алиса равнодушно посмотрела на убегающие деревья.
- Давай не будем пока решать этого. Лучше подождем, пока не выберем для него какое-нибудь исключительное имя. Не дыми, пожалуйста ему в лицо.
- Ее предложения монотонно следовали одно за другим. Последнее из них не содержало ни материнского упрека, ни интереса, ни раздражения. Дэйв засуетился и выбросил только что закуренную сигару в окно.
- Прости, пожалуйста, - сказал он.
Ребенок лежал на руках матери. Тени деревьев пробегали по его лицу. Голубые глаза были широко раскрыты. Из крошечного розового ротика раздавалось мерное посапывание. Алиса мельком взглянула на ребенка и передернула плечами.
- Холодно? - спросил Дэйв.
- Я совсем продрогла. Закрой, пожалуйста, окно, Дэвид.


Они ужинали. Дэйв принес ребенка из детской и усадил его на высокий, недавно купленный стул, подоткнув со всех сторон подушки.
- Он еще не дорос до стула, - сказала Алиса, глядя на свою вилку.
- Ну, все-таки забавно, когда он сидит с нами, - улыбаясь сказал Дэвид. - И вообще у меня все хорошо. Даже на работе, если так пойдет дальше, я получу в этом году не меньше 15 тысяч. Эй, посмотри на этого красавца. Весь расслюнявился.
Вытирая ребенку рот, он заметил, что Алиса даже не повернулась в его сторону.
- Я понимаю, что это не очень интересно, - сказал он, снова принимаясь за еду. - Но мать могла бы проявлять побольше внимания к собственному ребенку.
Алиса резко выпрямилась:
- Не говори так! По крайней мере, в его присутствии! Можешь сказать это позже, если необходимо.
- Позже?! - воскликнул он. - В его присутствии, в его отсутствии... Да какая разница? - Внезапно он пожалел о сказанном и обмяк. - Ладно, ладно. Я же ничего не говорю.
После ужина она позволила ему отнести ребенка наверх, в детскую. Она не просила его - она позволила.
Вернувшись, он застал ее у радиоприемника. Играла музыка, которую она явно не слышала. Глаза ее были закрыты. Когда Дэйв вошел, она вздрогнула, словно испугалась, порывисто бросилась к нему и прижалась губами к его губам. Дэйв был ошеломлен. Теперь, когда ребенка не было в их комнате, она снова ожила - она была свободна.
- Благодарю тебя, - прошептала она. - Благодарю тебя за то, что на тебя всегда можно положиться, что ты всегда остаешься самим собой.
Он не выдержал и улыбнулся:
- Моя мать говорила мне: "Ты должен сделать так, чтобы в своей семье было все что нужно".
Она устало откинула назад свои блестящие темные волосы.
- Ты перестарался. Иногда я мечтаю о том, чтобы все у нас было так, как после свадьбы. Никакой ответственности, никаких детей. - Она сжимала его руки в своих. Лицо ее было неестественно белым. - О, Дэйв! Когда-то были только ты и я. Мы защищали друг друга, а сейчас мы защищаем ребенка, но мы сами никак не защищены от него. Ты понимаешь? Там, в больнице, у меня было много времени, чтобы подумать об этом. Мир заполнен злом...
- Действительно?
- Да, это так! Но законы защищают нас от этого. А если бы их и не было, то защищала бы любовь. Я не смогла бы сделать тебе ничего плохого, потому что ты защищен моей любовью. Ты уязвим для меня, для всех людей, но любовь охраняет тебя. Я совсем не боюсь за тебя, потому что любовь смягчает твои неестественные инстинкты, гнев, раздражение. Ну, а ребенок? Он еще слишком мал, чтобы понимать, что такое любовь и ее законы. Когда-нибудь мы возможно научим его этому. Но до тех пор мы абсолютно уязвимы для него.
- Уязвимы для ребенка? - Дэйв отодвинулся от нее и пристально посмотрел ей в глаза.
- Разве ребенок понимает разницу между тем что правильно, а что нет? Нет, но он научит понимать.
- Но ведь ребенок такой маленький, такой аморальный. Он просто не знает, что такое мораль и совесть... - она оборвала свою мысль и резко обернулась. - Этот шорох! Что это?
Лейбер огляделся.
- Я ничего не слышал...
Она, не мигая, смотрела на дверь в библиотеку. Лейбер пересек комнату, открыл дверь в библиотеку и включил свет.
- Здесь никого нет. - Он повернулся к ней. - Ты совсем устала. Идем спать.
Они погасили свет и молча поднялись на верх.
- Прости меня за все эти глупости, - сказала Алиса. - Я, наверное, действительно устала, очень устала.
Дэвид кивнул. Они нерешительно постояли перед дверью в детскую. Потом она резко взялась за ручку и распахнула дверь. Он видел, как она подошла к кроватке, наклонилась над ней и испуганно отшатнулась, как будто ее ударили в лицо.


"Дэвид!"
Лейбер быстро подошел к ней.
Лицо ребенка было ярко-красным и очень влажным, его крошечный ротик открывался и закрывался, глаза были темно-синими. Он беспорядочно двигал руками, сжимая пальцы в кулачки.
- О, - сказал Дэвид. - Да он видно сильно плакал.
- Плакал? - Алиса нагнулась и, чтобы удержать равновесие, схватилась за перекладину кровати. - Я ничего не слышала.
- Но ведь дверь была закрыта!
- Поэтому он так тяжело дышит, и лицо у него такое красное?
- Конечно. Бедный малыш. Плакал один, в темноте. Пускай он сегодня спит в нашей комнате. Если опять заплачет мы будем рядом.
- Ты испортишь его, - сказала Алиса.
Лейбер чувствовал за спиной ее пристальный взгляд, когда катил кроватку в их спальню. Он молча разделся и сел на край кровати. Внезапно он поднял голову, чертыхнулся и щелкнул пальцами.
- Совсем забыл тебе сказать. В пятницу я должен лететь в Чикаго.
- О, Дэвид, - прошептала Алиса.
- Я откладывал эту поездку уже два месяца, а теперь это мне необходимо. Я обязан ехать.
- Мне страшно остаться одной...
- С пятницы у нас будет новая кухарка. Она будет здесь все время, а я буду отсутствовать всего несколько дней.
- Я боюсь, даже не зная чего. Ты не поверишь мне, если я скажу тебе. Кажется, я схожу с ума.
Он был уже в постели. Алиса выключила свет, подошла и, откинув одеяло, легла рядом. Ее хорошо вымытое тело источало теплый женский запах.
- Если хочешь, я могу попробовать подождать несколько дней, - неуверенно сказал он.
- Нет, поезжай, - ответила она. - Это важно, я понимаю. Только я никак не могу перестать думать о том, что сказала тебе. Законы, любовь, защита. Любовь защищает тебя от меня, но ребенок... - она глубоко вздохнула. - Что защищает тебя от него?
Прежде, чем он мог ответить, прежде, чем он смог сказать ей, как глупо так рассуждать о младенце, она внезапно включила свет - ночник, висевший над кроватью.
- Смотри! - воскликнула она.
Ребенок лежал и смотрел на них широко раскрытыми глазами. Дэвид выключил свет и лег. Алиса, дрожа, прижалась к нему.
- Это ужасно - бояться существа, тобой же рожденного. - Ее голос понизился до шепота, стал почти неслышным. - Он пытался убить меня. Я клянусь! - она разразилась рыданиями.
- Ну, ну! Успокойся! - обнял ее Дэвид.
Она долго плакала в темноте. Было уже очень поздно, когда они, наконец, уснули. Но даже во сне она продолжала вздрагивать и всхлипывать. Дэвид тоже задремал, но прежде, чем его ресницы окончательно сомкнулись, погружая его в глубокий поток сновидений, он услышал странный приглушенный звук: сопение маленьких пухлых губ. Ребенок...
И потом - сон.
Утром светило солнце. Алиса улыбалась. Дэвид крутил свои часы над детской кроваткой.
- Видишь, малыш? Что-то блестящее, что-то красивое. Да-да. Что-то блестящее, что-то красивое.
Алиса улыбалась. Она сказала ему, чтобы он отправлялся в Чикаго. Она будет молодцом, ему не о чем беспокоиться. Все будет в порядке.


Самолет взмыл в небо и взял курс на восток. Впереди было небо, солнце, облака и Чикаго, приближавшийся со скоростью 600 миль в час. Дэйв окунулся в атмосферу указаний, телефонных звонков, деловых встреч и банкетов. Тем не менее, он каждый день посылал письмо или телеграмму Алисе, а иногда и посылку.
На шестой день, вечером, в его номере раздался длинный телефонный звонок, и он сразу понял, что это междугородний. На проводе был Лос-Анжелес.
- Алиса?
- Нет, Дэйв. Это Джефферс.
- Доктор?!
- Собирайся, старина. Алиса больна. Лучше бы тебе следующим рейсом вылететь домой - у нее пневмония. Я сделаю все, что смогу. Если бы это не сразу после ребенка! Она очень слаба.
Лейбер положил трубку. Он не чувствовал ни рук. ни ног. Все его тело стало чужим. Комната наполнилась серым туманом.
- Алиса, - проговорил он, невидящим взглядом уставившись на дверь.


Пропеллеры замерли, отбросив назад время и пространство. Только в собственной спальне к Дэвиду начало возвращаться ощущение окружающей реальности. Первое, что он увидел - это фигуру доктора Джефферсона, склонившегося над постелью, на которой лежала Алиса. Доктор медленно выпрямился и подошел к Дэвиду.
- Твоя жена - слишком хорошая мать. Она больше заботится о ребенке, чем о себе...
На бледном лице Алисы еле уловимо промелькнула горькая улыбка. Потом она начала рассказывать. В ее голосе слышался гнев, страх и полная обреченность.
- Он никак не хотел спать. Я думала, что он заболел. Лежал, уставившись в одну точку, а поздно ночью начинал кричать. Очень громко, и все ночи напролет... Я не могла успокоить его и прилечь хоть на минутку.
Доктор Джефферс медленно кивнул.
- Довела себя до пневмонии. Ну, теперь мы начинили ее антибиотиками, и дело идет на поправку.
- А ребенок? - устало спросил Дэвид.
- Здоров, как бык. Гуляет с кухаркой.
- Спасибо, доктор.
Джефферс собрал свой чемоданчик и, попрощавшись, ушел.
- Дэвид! - Алиса порывисто схватила его за руку. - Это все из-за ребенка. Я пытаюсь обмануть себя, думаю, что может это все глупости. Но это не так! Он знал, что я еле на ногах стою после больницы, поэтому кричал каждую ночь. А когда не кричал, то лежал совсем тихо. Когда я зажигала свет, он смотрел на меня в упор, не мигая...
Дэвид почувствовал, что все в нем напряглось. Он вспомнил, что и сам не раз наблюдал эту картину: ребенок молча лежал в темноте с открытыми глазами. Он не плакал, а пристально смотрел из своей кроватки... Дэвид постарался отогнать эти мысли - они были безумны.
А Алиса продолжала рассказывать.
- Я хотела убить его. Да, хотела. Прошел день твоего отъезда. Я пошла в его комнату и положила руку ему на горло. И так стояла долго-долго. Но я не смогла! Тогда я завернула его в одеяло, перевернула его на живот и прижала лицо к подушке. Потом я выбежала из комнаты.
Дэвид пытался остановить ее.
- Нет, дай мне закончить, - хрипло сказала она, глядя на стену. - Когда я выбежала из комнаты, я думала, все это просто. Дети задыхаются каждый день, никто бы и не догадался. Но когда я вернулась, чтобы застать его мертвым, Дэвид, он был жив! Да, он перевернулся на спину, дышал и улыбался! После этого я не могла прикоснуться к нему. Я бросила его и не приходила даже кормить. Наверное, о нем заботится кухарка, не знаю. Я знаю только, что своим криком он не давал мне спать, и я мучилась все ночи и металась по комнате, а теперь я больна. А он лежит и думает, как бы убить меня. Проще - он понимает, что я слишком много знаю о нем. Я не люблю его, между нами нет никакой защиты и не будет никогда.
Она выговорилась. Бессильно откинувшись на подушку, она некоторое время лежала с закрытыми глазами, затем уснула. Дэвид долго стоял над ней, не в силах пошевелиться. Кровь застыла у него в жилах; казалось, все клетки замерли в оцепенении.
На следующее утро он сделал то, что ему оставалось сделать. Дэвид пошел к доктору Джефферсу и все ему рассказал. Ответ Джефферса был весьма хладнокровен:
- Не стоит расстраиваться, старина. В некоторых случаях матери ненавидят своих детей, и мы считаем это, совершенно естественным. У нас есть даже специальный термин для этого явления - амбивалентность: способность ненавидеть любя. Любовники, например, очень часто ненавидят друг друга, дети ненавидят матерей...
Лейбер прервал его:
- Я никогда не ненавидел свою мать.
- Конечно, ты никогда не признаешь этого. Люди никогда не любят признаваться в таких вещах. Да, зачастую, эта ненависть бывает абсолютно бессознательна.
- Но Алиса признает, что ненавидит своего ребенка.
- Точнее скажем, у нее есть навязчивая идея. Она сделала шаг вперед от примитивной амбвивалентности.
Кесарево сечение дало жизнь ребенку и чуть было не лишило Алису жизни. Она винит ребенка в своем предсмертном состоянии и в пневмонии. Она путает причину и следствие и сваливает вину за свои беды на самый удобный объект. Господи, да все мы так делаем! Мы спотыкаемся о стул, и проклинаем его, а не нашу неловкость. Если мы промазали, играя в гольф, то ругаем клюшку, мячик, неровную площадку. Или неприятности в бизнесе, мы обвиняем бога, погоду, судьбу, но только не самих себя. Я могу повторить тебе только то, что говорил раньше: люби ее. Духовный покой и гармония - лучшее лекарство. Найди способ продемонстрировать ей свои чувства, придай ей уверенность в себе. Помоги ей понять, какое невинное и безобидное существо ребенок. Убеди ее, что ради ребенка стоило рискнуть жизнью. Пройдет время, все уляжется, она забудет о смерти и полюбит ребенка. Если через месяц она не успокоится, дай мне знать. Я поищу хорошего психиатра. А теперь, иди к Алисе и преобрази свою унылую физиономию.
На следующий день Алиса решила сама отвезти его на работу. На пол-пути она вдруг свернула к обочине и затормозила. Затем медленно повернулась к мужу.
- Я хотела бы куда-нибудь уехать. Я не знаю, сможешь ли ты сейчас взять отпуск, но если нет, то отпусти меня одну. Пожалуйста. Мы могли бы кого-нибудь нанять присмотреть за ребенком. Но мне необходимо куда-нибудь уехать на время. Я думала, что отделаюсь от этого... от этого ощущения. Но я не могу, я не могу оставаться с ним в комнате. И он смотрит на меня, как будто смертельно ненавидит. Я не могу заставить себя прикоснуться к нему... Я хочу куда-нибудь уехать, прежде чем что-то случится.
Он молча вышел из машины, обошел ее кругом и знаком попросил Алису отодвинуться.
- Все, что тебе нужно, это побывать у психиатра. Если он предложит съездить в отпуск, я согласен. Но это не может так дальше продолжаться. У меня просто голова кругом идет. - Дэвид устроился за рулем и включил зажигание.
- Дальше я поведу машину сам.
Она опустила голову, пытаясь удержать слезы. Когда они приехали к конторе Дэвида, Алиса повернулась к нему:
- Хорошо. Поговори с доктором. Я готова поговорить с кем хочешь.
Он поцеловал ее.
- Вот теперь, мадам, вы рассуждаете разумно. Ты в состоянии добраться домой самостоятельно?
- Конечно, чудак.
- Тогда до ужина. Поезжай осторожнее.
- Я всегда так езжу. Пока.
Дэвид отступил на обочину и посмотрел вслед удаляющейся машине.
Первое, что он сумел сделать, придя на работу, это позвонить Джефферсону и попросить договориться о приеме у надежного психиатра.
День тянулся невыразимо долго, дела не клеились. Его сознание было окутано каким-то туманом, в котором ему виделось искаженное ужасом лицо Алисы, повторявшей его имя. Ей все-таки удалось внушить ему свои страхи. +Она буквально убедила его, что ребенок в какой-то степени ненормален. Он диктовал какие-то нудные письма, разговаривал с бестолковыми клерками, подписывал никому не нужные бумаги. В конце дня он был как выжатый лимон, голова раскалывалась от боли, и он был счастлив, что отправляется домой.
Когда наступило лето, страсти, казалось, действительно начали утихать. Дэйв, хотя и был поглощен работой, находил время и для своей жены. Она, в свою очередь, много время проводила на воздухе - гуляла, играла с соседями в бадминтон. Стала более уравновешенной. Казалось, она забыла о своих страхах...
Алиса проснулась, дрожа от страха. За окном лил дождь и завывал ветер. Она схватила мужа за плечо и трясла, пока он не проснулся и не спросил сонным голосом, что случилось.
- Что-то здесь в комнате. Следит за нами, прошептала она.
Дэйв включил свет.
- Тебе показалось, - сказал он. - Успокойся, все в порядке. У тебя давно уже этого не было.
Она глубоко вздохнула, когда он выключил свет, и внезапно сразу уснула. Дэйв обнял ее и задумался о том; какая славная и, вместе с тем странная женщина, его жена.
Прошло примерно полчаса. Он услышал, как скрипнула и немного отворилась дверь в спальню. Дэйв знал, что за дверью никого нет, а поэтому нет смысла вставать и закрывать ее. Однако ему не спалось. Он долго лежал в темноте. Кругом была тишина. Наверное прошел еще час.
Вдруг из детской раздался пронзительный крик. Это был одинокий звук, затерянный в пространстве из звезд, темноты, дыхания Алисы в его объятиях.
Лейбер медленно сосчитал до ста. Крик продолжался. Стараясь не потревожить Алису, он выскользнул из постели, надел тапочки и прямо в пижаме двинулся из спальни. "Надо спуститься вниз, - подумал он. - Подогрею молоко и..." Его нога поскользнулась на чем-то мягком, и он полетел вниз, в темноту. Инстинктивно расставив руки, Дэйв ухватился за перила лестницы и удержался. Он выругался.
Предмет, на который он наступил, пролетел вниз и шлепнулся на ступеньку. Волна ярости накатила на Дэйва. "Какого черта разбрасывать вещи на лестнице!" Он наклонился и поднял этот предмет, чуть было не лишившей его жизни. Пальцы Дэйва похолодели. У него перехватило дыхание. Вещь, которую он держал в руке, была игрушкой.
Нескладная, сшитая из кусков и лоскутов, купленная им в шутку для ребенка, кукла.
В лифте он подумал: А что, если бы я сказал Алисе про игрушку - про ту тряпичную куклу, на которой я поскользнулся на лестнице ночью? Бог мой, да это совсем выбило бы ее из колеи. Нет. Ни за что, мало ли что бывает..."
Уже начинало смеркаться, когда он подъехал к дому на такси. Расставшись с шофером, Дэвид вышел из машины и по бетонной дорожке двинулся к дому. Дом почему-то казался очень молчаливым, необитаемым. Дэвид вспомнил, что сегодня пятница, а значит кухарка со второй половины дня свободна. А Алиса, наверное, уснула, измотанная своими страхами. Он вздохнул и повернул ключ в замочной скважине. Дверь беззвучно подалась на хорошо смазанных петлях. Дэвид вошел, бросил шляпу на стул возле портфеля. Затем он начал снимать плащ, и тут, случайно взглянув на лестницу, замер...
Лучи заходящего солнца проникали через боковое окно и освещали яркие лоскуты тряпичной куклы, лежащей на верхней ступеньке. Но на куклу он почти не обратил внимания. Его взгляд был прикован к Алисе, лежавшей на лестнице в неестественной позе сломанной марионетки, которая больше не может танцевать. Алиса была мертва. Если не считать грохота ударов его сердца, в доме была абсолютная тишина. Алиса была МЕРТВА!!!
Он бросился к ней, сжал в ладонях ее лицо, он тряс ее за плечи. Он пытался посадить ее, бессвязно выкрикивая ее имя. Все было напрасно. Он оставил ее и бросился наверх. Распахнул дверь в детскую, подбежал к кроватке. Ребенок лежал с закрытыми глазами. Его личико было потным и красным, как будто он долго плакал.
- Она умерла, - сказал Лейбер ребенку. - Она умерла.
Он захохотал сначала тихо, потом все громче и громче. В таком состоянии и застал его Джефферс, который был обеспокоен его звонком и зашел повидать Алису. После нескольких крепких пощечин, Дэвид пришел в себя.
- Она упала с лестницы, доктор. Она наступила на куклу и упала. Сегодня ночью я сам чуть было не упал из-за этой куклы, а теперь...
Джефферс энергично потряс его за плечи.
- Эх доктор, - Дэвид улыбался, как пьяный. - Вот ведь забавно. Я же, наконец, придумал имя для этого ребенка.
Доктор молчал.
- Я буду крестить его в воскресенье. Знаете, какое имя я ему дам? Я назову его Люцифером.
Было уже одиннадцать часов вечера. Все эти странные и почти незнакомые люди, выражавшие свое соболезнования уже ушли из дома. Дэвид и Джефферс сидели в библиотеке.
- Алиса не была сумасшедшей, - медленно сказал Дэвид. - У нее были основания бояться ребенка.
Доктор предостерегающе поднял руку:
- Она обвиняла его в своей болезни, а ты - в ее смерти. Мы знаем, что она наступила на игрушку и поскользнулась. Причем же здесь ребенок.
- Ты хочешь сказать Люцифер?
- Не надо его так называть!
Дэвид покачал головой.
- Алиса слышала шум по ночам, какие-то шорохи в холле. Ты хочешь знать, кто его мог создавать? Ребенок. В четыре месяца он мог прекрасно передвигаться в темноте, подслушивать наши разговоры. А если я зажигал свет, ребенок ведь такой маленький. Он может спрятаться за мебелью, за дверью...
- Прекрати! - прервал его Джефферс.
- Нет, позволь мне сказать то, что я думаю. Иначе я сойду с ума.
Когда я был в Чикаго, кто не давал Алисе спать и довел ее до пневмонии? А когда она все же выжила, он попытался убить меня. Это ведь так просто - оставить игрушку на лестнице и кричать кричать в темноте, пока отец не спустится вниз за твоим молоком и не поскользнется. Просто, но эффективно. Со мной это не сработало, а Алиса - мертва.
Дэвид закурил сигарету.
- Мне уже давно нужно было сообразить, я же включал свет ночью. Много раз. И всегда он лежал с открытыми глазами. Дети все время обычно спят, если они сыты и здоровы. Только не этот. Он не спит, он думает.
- Дети не думают.
- Но он не спит, что бы там не происходило в его мозгах. А что мы, собственно, знаем о психике младенцев? У него были причины ненавидеть Алису. Она подозревала, что он не обычный ребенок. Совсем, совсем не обычный. Что мы знаем о детях, доктор? Общий код развития? Да. Ты знаешь, конечно, сколько детей убивают своих матерей при рождении. За что? А может это месть за то, что их выталкивают в этот непривычный для них мир? - Дэвид наклонился к доктору. - Допустим, что несколько детей из всех мальчиков рождаются способными передвигаться, видеть, слышать, как многие животные и насекомые. Насекомые рождаются самостоятельными. Многие звери и птицы становятся самостоятельными за несколько недель. А у детей уходят годы на то, чтобы научиться говорить и уверенно передвигаться на своих слабых ногах. А если один ребенок на биллион рождается не таким? Если он от рождения умудрен и способен думать? Инстинктивно, конечно, он может ползать в темноте по дому и слушать, слушать. А как легко кричать всю ночь и довести мать до пневмонии. Как легко при рождении так прижаться к матери, что несколько ловких маневров обеспечат перитонит.
- Ради бога, прекрати! - Джефферс вскочил на ноги. - Какие ужасные вещи ты говоришь!
- Да, я говорю чудовищные вещи. Сколько матерей умирает при родах? Сколько их, давших жизнь странным маленьким существам и заплативших за это своей жизнью? А кто они, эти существа? Над чем работают их мозги в кровавой тьме? Примитивные маленькие мозги, подогреваемые клеточной памятью, ненавистью, грубой жестокостью, инстинктом самосохранения. А самосохранение в этом случае означает устранение матери, ведь она подсознательно понимает, какое чудовище рождает на свет. Скажи-ка, доктор, есть ли на свете что-нибудь более эгоистическое, чем ребенок?
Доктор нахмурился и покачал головой.
Лейбер опустил сигарету.
- Я не приписываю такому ребенку сверхъестественной силы. Достаточно уметь ползать, на несколько месяцев опережая нормальное развитие, достаточно уметь слушать, уметь покричать всю ночь. Этого достаточно, даже более, чем достаточно.
Доктор попытался обратить все в шутку.
- Это обвинение в предумышленном убийстве. В таком случае убийца должен иметь определенные мотивы. А какие мотивы могут быть у ребенка?
Лейбер не заставил себя долго ждать и ответил:
- А что может быть на свете более удобным и спокойным, чем состояние ребенка во чреве матери? Его окружает блаженный мир питательной среды, тишины и покоя. И из этого, совершенного по своей природе, уюта ребенок внезапно выталкивается в наш огромный мир, который своей непохожестью на все, что было раньше, кажется ему чудовищным. Мир, где ему холодно и неудобно, где он не может есть когда и сколько захочет, где он должен добиваться любви, которая была его неотъемлемым правом. И ребенок мстит за это. Мстит за холодный воздух и огромное пространство, мстит за то, что у него отнимают привычный мир. Ненависть и эгоизм, заложенные в генах, руководят его крошечным мозгом. А кто виноват в этой грубой смене окружающей среды? Мать! Так абстрактная ненависть ребенка ко всему внешнему миру приобретает конкретный объект, причем чисто инстинктивно. Мать извергает его, изгоняет из своей утробы. Так отомсти ей! А кто это существо рядом с матерью? Отец! Гены подсказывают ребенку, что он тоже как-то виноват во всем этом. Так убей и отца тоже!
Джефферс прервал его:
- Если то, что ты говоришь, хоть в какой-то степени близко к истине, то каждая мать должна остерегаться, или по крайней мере, бояться своего ребенка.
- А почему бы и нет? Разве у ребенка нет идеального алиби? Тысячелетия слепой человеческой веры защищают его. По всем общепринятым понятиям он беспомощный и невиновный. Но ребенок рождается с ненавистью, и со временем положение еще больше ухудшается. Новорожденный получает заботу и внимание в большом объеме. Когда он кричит или чихает, у него достаточно власти, чтобы заставить родителей прыгать вокруг него и делать разные глупости. Но проходят годы, и ребенок чувствует, что его власть исчезает и никогда уже не вернется. Так почему бы не использовать ту полную власть, которую он пока имеет? Почему бы не воспользоваться положением, которое дает такие преимущества? Опыт предыдущих поколений подсказывает ему, что потом уже будет слишком поздно выражать свою ненависть. Только сейчас нужно действовать. - Голос Лейбера опустился почти до шепота. - Мой малыш лежит по ночам в кроватке с влажным и красным личиком, он тяжело дышит. От плача? Нет, от того, что ему приходится выбираться из кроватки и в темноте ползать по комнатам. Мой малыш... Я должен убить его, иначе он убьет меня.
Доктор поднялся, подошел к окну, затем налил в стакан воды.
- Никого ты не убьешь, - спокойно сказал он. - Тебе нужно отдохнуть. Я дам тебе несколько таблеток, и ты будешь спать. Двадцать четыре часа. Потом подумаем, что делать дальше. Прими это.
Дэвид проглотил таблетки и медленно запил их водой. Он не сопротивлялся, когда доктор провожал его в спальню, укладывал в кровать. Джефферс подождал, пока он уснул, затем ушел, погасив свет и взял с собой ключи Дэвида.
Сквозь тяжелую дремоту, Дэвид услышал какой-то шорох у двери. "Что это?" - слабо пронеслось в сознании. Что-то двигалось по комнате. Но Дэвид Лейбер уже спал.


Было ранее утро, когда доктор Джефферс вернулся. Он провел бессонную ночь, и какое-то смутное беспокойство заставило его приехать пораньше, хотя он был уверен, что Лейбер еще спит.
Открыв ключом дверь, Джефферс вошел в холл и положил на столик саквояж, с которым никогда не расставался. Что-то белое промелькнуло наверху лестницы. А может ему просто показалось. Внимание доктора привлек запах газа в доме. Не раздеваясь он бросился наверх, в спальню Лейбера.
Дэвид неподвижно лежал на кровати. Вся комната была наполнена газом, со свистом выходящим из открытой форсунки отопительной системы, находившейся у самого пола. Джефферс быстро нагнулся и закрыл кран, затем распахнул окно и бросился к Лейберу. Тело Дэвида уже похолодело - смерть наступила несколько часов назад. Джефферса душил кашель, глаза застилали слезы. Он выскочил из спальни и захлопнул за собой дверь. Лейбер не открывал газ, он физически не мог бы этого сделать. Снотворное должно было отключить его по меньшей мере до полудня. Это не было самоубийством. А может осталось какая-то возможность этого?
Джефферс задумчиво подошел к двери в детскую. К его удивлению, дверь оказалось запертой на замок. Джефферс нашел в связке нужный ключ и, отперев дверь, подошел к кроватке. Она была пуста.
С минуту доктор стоял в оцепенении, затем медленно произнес вслух:
- Дверь захлопнулась. И ты не смог вернуться обратно в кроватку, где ты был бы в полной безопасности. Ты не знал, что эти замки могут сами защелкиваться. Маленькие детали рушат лучшие планы. Я найду тебя, где бы ты не прятался, - доктор оборвал себя и поднес ладонь ко лбу. - Господи, кажется я схожу с ума. Я говорю, как Алиса и Дэвид. Но их уже нет в живых, а значит у меня нет выбора. Я ни в чем не уверен, но у меня нет выбора!
Он опустился вниз и достал какой-то предмет. Где-то сбоку послышался шорох, и Джефферс быстро обернулся.
"Я помог тебе появиться в этом мире, а теперь должен помочь уйти из него", - подумал он и сделал несколько шагов вперед, подняв руку. Солнечный свет упал на предмет, который он держал в руке.
- Смотри-ка малыш, что-то блестящее, что-то красивое!
Скальпель.