Разлагающее искушение унынием
Мы многому научились за прошедший год. Мы увидели людей и нелюдей, человеческое и бесчеловечное, существенное и пустое, разумное и безумное. Мы — а если быть точнее, то уж и самые слепые среди нас и прежде всего те, кто является «нашими» — увидели, что Вязкое Третьвековье было наполнено бесчеловечным, пустым, безумным. Мы — а если быть точнее, то «наши» — увидели, что закончилось время дискуссий и объяснений.
Хотя бы потому, что дискуссии и объяснения не работают там, где невозможно никакое общение. Нельзя объяснять тем, кто хочет только одного — убить тебя. Нельзя аргументировать там, где твои аргументы заранее объявлены бессмысленными. Нельзя говорить тогда, когда ты виноват уж тем, что существуешь.
А ещё мы увидели, что многое из казавшегося смешным и отсталым, устаревшим и мракобесным, проступает сквозь пену и пустоту. Проступает как вечное, как абсолютное, как нерушимое. Нам казалось немодным и несовременным слово «грех». Нам казалось немодным и безынтересным слово «честь». Нам казалось неважным и мешающим слово «гордыня».
Всё Вязкое Третьвековье было построено на отрицании чести, на превозношении гордыни, на прославлении греха. И вот мы сталкиваемся с ними вновь — но смотрим на них совершенно другими глазами. Потому что честь — вот она, по ту сторону от экрана для самого тривиального обывателя, а то и по ту сторону от плеча для сидящего в окопе. Потому что гордыня — вот она, по ту сторону от экрана для читателя «телеграма» или зрителя «ютуба». Потому что грех — вот он, в разрушенном обществе, разрушенном государстве, разрушенных человеческих жизнях, разрушенных зданиях, разрушенных умах и силах тысяч и миллионов людей.
И в разрушениях этих, вопреки пафосным постанываниям и скулежам адептов Вязкого Третьвековья вроде «испанского блогера», виновны не те, кто пришли напомнить о чести и грехе. А те, кто треть века сидел на потоках грехов, реках ненависти, лавинах злобы, стихиях обиды и ярости. Например, тот самый «испанский блогер» (вот же удобная понятийная пара к словосочетанию «испанский стыд», а?). Но сейчас не о нём.
Священное разрушается не низменным. Священное разрушается похабным
Сейчас о том, что Вязкое Третьвековье стало лишь вершиной разрушения человеческого общества. Точнее, не так: вершиной разрушения как человеческого, так и общества.
Человек столетиями вырастал из грязи — потому что больше и не из чего было вырастать. Человек тысячелетиями возводил песочный замок своего общества — а волны веков смывали этот замок, заставляя начинать работу сначала. Песочный — потому что больше и не из чего было строить.
В этом-то страшном процессе, где спрятан труд миллионов и миллиардов людей, постепенно отбирались, складировались, упорядочивались те немногие камешки, которые находились в этом песке. Они очищались, отмывались в водах Мирового Океана Истории, они составляли всё более высокие и всё более могучие стены общества. Каждый камешек становился находкой. Каждый нашедший такой камешек — героем, поэтом, учёным, проповедником, святым, подвижником, спасителем.
И вот во второй половине ХХ века самоуверенные потомки миллиардов, положивших свои жизни на алтарь восхождения этой самоуверенности, решили внезапно, что всё. Борьба закончилась. Ничего с замком общества уже произойти не может. История закончилась. Можно паразитировать на кровью предков отвоёванном клочке у стихий и Океана наследии, можно разрисовывать камни, можно облачать в клоунские цвета памятники и мемориалы, можно играться камешками. Труд закончился — началось развлечение.
Этой инфантильно-преступной идее тут же услужливо подпела к тому моменту окончательно деградировавшая либеральная идеология. Которая ещё в восемнадцатом веке была прогрессивной, была частью того самого мучительного процесса поиска камешков и возведения колоссального здания, но — как и всё в этом мире — состарилась и превратилась из двигателя в тормоз.
И вот уже больше полувека разрушается всё сакральное, священное, возвышенное. Опохабливается искусство и уничтожается наука, разлагается литература и воняет спорт. На псевдоумном языке это называется постмодерном, но не всё ли равно, как это называется?
Ведь в сущности своей — это процесс приватизации камешков. Тех самых, которые собирались кровью, потом, слезами миллиардов людей. Тех самых, которые трудом и мыслями миллионов выкладывались в колоссальное общее здание. Общее, а не приватизированное и личное. Общее, а не моё собственное.
Вот этот-то процесс приватизации камешков начался с провозглашения «ты есть самое важное и самое нужное в этом мире». А если это так — то мысли и чаяния миллиардов прошедших и ушедших людей уже не значимы, правда? Если это так, то выбор Богдана Хмельницкого и Сидора Ковпака не имеет никакого права голоса, так ведь? Если это так, то святые, просиявшие в земле русской за тысячу лет, бесправны перед сегодняшними предпринимателями от религии. И всё это лишь на том основании, что «имеющие право голоса» физически и формально живы.
Эти «имеющие право голоса» не копались в низменном, чтобы найти камешки возвышенного. Низменное вообще не мешает возвышенному, оно становится почвой для вырастания возвышенного. Возвышенное умирает под ударами похабного, а не низменного.
Свобода быть ничтожеством
Именно похабное творит ничтожеств. Именно похабное — то, что отделяет Родиона Раскольникова или Яго, низменных и грязных, от Вавилена Татарского или Октава Паранго, пустых и античеловечных. Родион ещё может вернуться в человеческое, что с ним и происходит в конце концов, а вот Октав — никогда.
Именно свобода стать ничтожеством — главная из свобод, которая предлагается уходящим миром. Тем самым Вязким Третьвековьем. Именно эта инерция ничтожеств — то, что до сих пор не позволяет нам разглядеть во всей полноте и красе контуры и абрисы наступающего нового мира. В принципе, это понятно и неизбежно: нет возможности построить рай, кроме как руками демонов, населяющих этот мир. Нет возможности победить фашизм, кроме как руками небезгрешных, несовершенных, не идеальных, зато вполне реальных людей.
Людей, которые к тому же постоянно находятся перед искусом остаться на стороне мира ничто. Мира пустоты. Мира ничтожеств. Стать такими, как все — криэйторы, интеллектуалы, эксперты, комментаторы, медиаавторитеты, ЛОМы и прочие профессиональные производители чепухи. А эти люди выбирают кровь, грязь, пот, слёзы, страдания, усилия — чтобы в этой грязи найти новый камешек, чтобы вернуть на место убранный или выдернутый камешек.
Кстати, именно поэтому так омерзительны, например, российские «белодельцы», которые, сидя в тёплом тылу, возмущаются тем, что на освобождённых от коричневого морока территориях восстанавливаются памятники Ленину и советские названия. Эти «белодельцы», будучи умственными потомками допустивших распад своего здания, теперь способны только мешать строить здания своим историческим обидчикам — тем самым людям, которые сквозь коричневое десятилетие на территории Руины пронесли память о прошлом, уважение к Победе, любовь к Родине.
Но сейчас не о них. Сейчас о куда более важном последствии всего описанного выше. Два века тому прозвучало (в несколько иной форме), что если бога нет, то всё дозволено. Два века спустя мы можем уточнить, что если нет общества и общего для всех людей дела, то всё дозволено. А ещё хуже то, что если нет общества, то всё страшно и никто не бесстрашен.
Вот почему дети «либеральной идеологии» так весело ломятся то в одну, то в другую сторону через Верхний Ларс. Потому что им страшно. Никто из них не бесстрашен, как бы они ни бравировали у себя в инстаграмчиках. Им страшно слово «призыв», им страшно слово «приказ» и непонятно назначенье границ, им страшно слово «война» и оглуплено слово «протесты», им страшна очередная цветная революция в Тбилиси и очередное громыхание над Шебекино, им страшен гул танков под Авдеевкой и страшен гуд асфальтоукладчиков на трассе «Таврида-2».
Потому что в такой голове нет ничего важнее, чем «я», «моё», «меня». Такой голове никогда не понять многократно прозвучавшее во множестве советских фильмов о войне «Не опозорь нашу фамилию». Такой голове никогда не стать частью многоголосья и многоголовья, колоссальной и исполинской симфонии, совместного творчества и труда.
Зато такое ничтожество способно с блеском производить один из любимых продуктов и самых ходовых товаров современного мира — а именно пустоту. Пустоту своего мнения, пустоту «уникального видения мира», пустоту эмоционирования, пустоту «гиперценного переживания», пустоту бессмысленного «Я», «Я», «Я». А ведь советская цивилизация предупреждала…
Упасть духом — это пасть духом и пропасть духа
…Среди семи смертных грехов один у меня всегда вызывал удивление и непонимание. Можно понять прелюбодеяние или зависть: они как минимум противоречат Декалогу; можно понять чревоугодие или жадность: они угрожают выживанию другого человека рядом, подвергая его лишениям; но уныние? Чем уныние виновато?
И ведь современный пустой и опустевший мир, похлопывая по плечу, полностью поддержит этот вопрос. В конце концов, это личное дело каждого — быть в том или ином состоянии, правда? В конце концов, если ты можешь оплатить лишний визит к психоаналитику, то можешь хандрить и унывать сколько твоей душе (или что там у тебя) угодно.
Но вот наступил конец конца истории, наступила смерть Вязкого Третьвековья. И люди с удивлением и ужасом обнаруживают, что один за другим низвергаются в пропасть духа те, кого они считали своими соратниками или даже учителями. А вслед за этим происходило и духопадение: на месте подвижника, героя, спасителя оказывался кривляющийся шут, лжец, мракобес, лжегерой. Сколько таких антипреображений и метаморфоз мы видели?
Вот тут-то и стало понятно, что уныние — это не просто смертный грех. Уныние — это грех смерти человека. Человека, так долго шедшего к тому, чтобы стать человеком.
Именно из уныния растёт безверие. Как многие из «властителей дум» и «инженеров общественных душ» вокруг нас за этот год превратились в лжепророков неверия и безверия? И как многие из них начали с уныния — или, как минимум, с его распространения? Не стоит обсуждать, впали они в уныние сами или обратились к этой «промежуточной ступени», чтобы свою паству в неё ввергнуть, тут важнее сама эта логика пути вниз по лестнице, вымощенной вроде бы как добрыми намерениями и мыслями.
Именно из уныния растёт трусость и слабость. Потому что если «всё пропало», если «нас предали», если «генералы некомпетентны», если «у власти марионетка», если «десять лет тому можно было всё решить, а сейчас уже невозможно» — то что остаётся, кроме как упиваться собственной иллюзорной правотой? Что остаётся, кроме как бояться — и требовать того же от других, насаждать этот страх среди других, делиться им и умножать его?
Именно из уныния растёт предательство. Сколь во многих сюжетах литературы и кино это описано! И даже когда это предательство рядится в ризы благочиния и патриотизма (здравствуйте, А.А. Власов!) — оно остаётся предательством. И когда это предательство накидывает на себя белую тогу заботы о родине и «борьбы с коррупцией» (здравствуйте, ещё один А.А.!) — оно остаётся предательством. Ещё более грязным и подлым оттого, что оно рвётся к самым светлым и лучшим струнам в душах людей.
Именно из уныния вырастает зависть и гордыня. Потому что уныние нуждается в поддержке себя. В том, что оно право. В том, что мир именно таков — а значит, единственный правильный взгляд на него монополизирован носителем этого уныния.
Все эти признаки падшего духа и духа падения рождаются из мути уныния. Которое, как видите, вовсе не является «сугубо личным делом». Особенно во времена, когда ничего личного не осталось, а политическим и боевым становится всё — от патриотизма до любви, от счастья до спорта, от погоды до борща.
Дети Софии против детей Уныния
Но ещё больше растёт восхищение колоссальностью и ювелирной точностью постройки многовекового здания человеческого, когда ты внезапно осознаёшь, что тончайшую линию обороны против многочисленных детей уныния держат лишь три дочери Софии. Три дочери мудрости. Те самые Вера, Надежда и Любовь, о которых уже давно подзабыли.
Один из крупнейших и самых недооценённых геополитиков XIX века Фёдор Тютчев, человек глубоко интеллектуальный, мыслящий и образованный, — и тот в момент какого-то прозрения высветил из себя «в Россию можно только верить». И в тяжёлые времена, и в счастливые — верить.
Верить, потому что вера побеждает неверие, отчаяние, слабость, паникёрство, разобщённость.
Надеяться, потому что надежда побеждает отчаяние, трусость, предательство, разобщённость.
Любить, потому что любовь побеждает паникёрство, эгоцентризм, паразитизм, самоуверенность, разобщённость, зависть.
Они побеждают всё то, что вырастает из уныния. Уныния расчётливого, рационального, холодно-обоснованного, рассудочного, но не мудрого. Не мудрого той мудростью, той Софией, которая всегда дышит верой, надеждой и любовью.
Вот почему в чёрноротых «блогерах», «аналитиках», «корреспондентах», «экспертах» с лёгкостью можно найти кого угодно из многочисленных детей Уныния. Неверие, отчаяние, трусость, предательство, слабость, зависть, паникерство, эгоцентризм, паразитизм, самоуверенность, разобщённость, зависть — всё это пронизывает и жалобное «а вот нам не додали мавиков», и возмущённое «доколе?», и скандалящее «всё украли, сплошная коррупция!», и злорадное «а я ещё девять лет назад говорил».
Уныние разнообразно. Пятьдесят оттенков серого уныния найдут путь к любой душе. Упущенные в прошлом возможности (у кого их нету?) и недостатки в работе (вероятно, те, кто швыряют эти камни, сами безгрешны), поражения и отступления («мы долго молча отступали…») и вынужденные решения и действия (как будто нарекающие сами решают всё без исключения в этом мире) — любой из этих мостиков может стать лазейкой в крепость души человеческой для Уныния и его агентов.
Концлагерь «Улыбка»
И всё это обосновывается такими громкими словами, как «механизмы обратной связи» и «гражданский активизм», «неравнодушные граждане» и «живой контакт с общественностью». Но почему-то Князем Лжи и Тишины в своей собственной вотчине все они не допускаются. Недавняя история с грузинским «законом об иноагентах» стала в этом смысле очень показательной и характерной. Создавать иллюзию «возмущённой общественности» или «всепропальщического активизма» можно на территориях колоний и ленных владений, но никак не у сюзерена и в метрополиях.
Да элементарно достаточно вспомнить, как информкампания, сопровождавшаяся развал (а в том, что это был именно целенаправленный развал, а не стихийный распад, полагаю, уже нет никаких сомнений?) СССР, начиналась с «нагнетания чернухи», с «открытых архивов», с «а власти скрывали», с вала негатива.
Князь Лжи и Тишины насаждает уныние и слабость среди врагов своих — ибо именно так он отыскивает тропки, калитки, тайные ходы в души тех, кто ему сопротивляется.
А вот на своих владениях он не допускает этого. Концлагерь «Улыбка» должен жить по распорядку дня, всем надеть цаки и радоваться! Казалось бы, — нет ли здесь противоречия? Не выйдут ли из власти рабы Князя Лжи и Тишины?
Не выйдут. Ибо слуг своих он уже вверг в предельное уныние, которое прячется за спектаклем счастья и единения. Настолько спектаклем, что даже запредельно лживые и двуличные западные медиа что-то заподозрили.
Так, в бывшей УССР не допускается уныние. В бывшей УССР немыслим феномен массового «военкорства», так впечатливший за прошедший год здравомыслящую часть российского общества. В бывшей УССР невозможно массовое социальное критиканство. И все — даже бывшие оппозиционеры — превратились в баранов, шагающих в ряд и бьющих в барабаны.
Почему?
Да потому же, почему в одной детской книге император требовал носить улыбающиеся маски от всех подданных на своей планете.
Уныние нужно, чтобы взломать и сломать общество. Взломать и сломать противника. И сеющий уныние достоин разве что судьбы распространителей паникёрства восемьдесят лет назад — если, конечно, общество и государство собираются выживать и побеждать. И сеющий уныние должен задуматься: он сознательный враг или же бессознательный помощник врага? И сеющий уныние в первую очередь должен на себя поворотиться — уж во всяком случае, прежде чем проповедь прочесть возжелать людям.
Надежда на смелость
Запад залапал, затаскал, загрязнил много высоких и чистых слов и мыслей. Одно из таких словосочетаний мы уже затрагивали — и снова к нему возвращаемся. Потому что несложно надеяться, когда ты гегемон. Не представляет усилий лелеять упования, когда ты побеждаешь — или уже победил. И много сложнее веровать в тёмные времена.
А ещё Вязкое Третьвековье разучило нас понимать глубины слов. Не смелость надежды, ибо надежда всегда смела и храбра, и в этом смысле «смелость надежды» — это тавтология. Ведь надежда — это уже противопоставление себя миру. Надежда на смелость — вот что действительно важно. А уныние и головы этой гидры, которыми она прикусывает людей — вот главный охранник концлагеря.
И прежде всего надежда на смелость — это отказ от и от уныния, и от гордыни. Гордыня — это не неверное ощущение себя, это ощущение себя не тем, чем ты являешься на самом деле.
Именно гордыня — неизбежная спутница нытика и всезнайки, то есть того, кто отказался от надежды и впал в трусость. Всезнайки, который разменял светлую и высокую надежду на зелёную тоску и золотое во всех смыслах уныние. Всезнайки, который культивирует свою гордость под сурдинкой «я один понимаю, я один всё вижу, а вы дураки и не лечитесь». Всезнайки, который надувает щёки пустотой своих намёков, недоговорок, мнимой объективности и даже эмодзи — благо современный интернет вернул нас во времена доиероглифические, к пиктографическому и предметному письму.
Именно комплементарная пара «Гордыня — Уныние», убив надежду в одном человеке, рыщут вокруг, ища, кого бы пожрать. А для этого — собирают всё самое худшее (вот, к примеру), игнорируют все позитивные сигналы (вот, например). Для этого — насаждают свою «единственно истинную картину мира», ибо «незачем смотреть на что-то позитивное, вы смотрите только на негативное» (вот, например). Для этого создают целую мифологию то про «кремлёвских старцев», то про «безвольных куколдов» (о, как любят это бессмысленно-инфантильное словечко нынешние тупицы!), то про «продажный олигархат», то про «дворцы Путина», то про «непобедимый Запад», то про «изоляцию России»…
Да мало ли. Всё, что может стать неподсанкционным топливом для бледно-голубого свечения Уныния — всё идёт в ход. И гордыня тут оказывается немаловажным как для говорящего, так и для слушающего. Говорящий, нарциссично культивируя своё эго, убеждает свою паству в своей избранности, особенности, эксклюзивности, «инсайтности». Слушающий, трусливо убегая в обидчивое чванство, объясняет себе, почему вокруг него так мало кто паникует, так мало кто разделяет его религиозную веру в наступившие последние времена, так мало кто согласен с необходимостью задирать лапки вверх.
Нытики и унытики
Вот почему унытики (про которых мы уже писали в публичном пространстве — всегда союзники Князя Лжи и Тишины. Ибо если ты — гордое меньшинство, которое знает Истину, но обречено на непонимание Народом-Ибо-Не-Тот-с, то что-либо говорить уже бессмысленно. Ведь всё уже предрешено, никаких шансов нет. А значит — Тишина.
Унытик в личном пространстве — всегда соблазн к трусости. Ведь такой унытик самим своим присутствием являет, что можно искать чужую надежду, чужие силы, чужую веру, а не воспитывать, защищать и согревать свои собственные. И это соблазн страшный — как и любой соблазн паразитизма. А ежели твоя рука тебя соблазняет, что нужно сделать с рукой?
Что точно нужно помнить — так это то, что уныние есть с неизбежностью удар по микроячейке сопротивления и мысли. Паника противоположна мысли, даже когда рядится в тогу мышления. Впервые слова о том, что «у России закончились ракеты», я услышал в начале марта 2022 года. Услышал ли я за прошедший год от тех же людей — далеко не проукраинских! — извинения за ту панику, которую они нагнетали в моей жизни и моём мире? Признали ли они свои ошибки? Сопоставили ли они свои слова с реальностью — а именно сопоставление и есть мысль? Нет, сколь бы жирным количеством ссылок, каким бы объёмом эрудиции и знаний ни сопровождали они свои жалобы и рыдания.
Вот почему ещё полтысячелетия тому было прямо заявлено: «Унынье — не лекарство, горький яд!» Вот почему спустя полтысячелетия было сказано: «Грех предаваться унынию, когда есть и другие грехи». Вот почему прежде, чем завопить в ужасе, стоит подумать и о том, поможет ли это избыть ужас; и о том, поможет ли это тем, кто борется с причинами ужаса; и о том, стыдно ли будет когда-нибудь за этот ужас.
Ведь, в конце концов, уныние — это не только самый страшный грех, это ещё и предательство примкнувшего к тебе локтём к локтю, предательство в гордыне и самоуверенности, в рабстве своего страха и эгоизма. А рабов бьют.
Андреас-Алекс Кальтенберг,
https://alternatio.org/articles/articles/item/116450-razlagayuschee-iskushenie-unyniem
