У нас в деревне случай был, я сам тому свидетелем не был, малой был тогда еще, рассказывали. / anon

У нас в деревне случай был, я сам тому свидетелем не был, малой был тогда еще, рассказывали. Когда помирала какая-нибудь баба, неважно молодая ли, старая, ее на ночь в церкви оставляли перед похоронами. Ну и наутро ее находили всегда с задранной юбкой, всю помятую и со следами ебли, как будто ночью ебал ее кто-то. Даже на батюшку грешили поначалу, но того ночью видали в другом месте, так что зря. Сельчане уж не знали что и думать, все шепотом про эту церковь говорили, боялися даже вслух ее упоминать. А стояла она еще на отшибе, от леса недалече, километров за 5 от села надо было пройти по дороге. В общем, глухое было место, нечистое, проклятое.

А жила от нас через три дома одна девка, по имени Настя. Ну как девка: было ей уж за пятьдесят, а она все одинокой ходила, так что можно сказать што и девка. Приехала она в наши края из каких-то ебеней лет десять назад. Жила она одна, хозяйство вела сама, мать у ней померла что ли, когда та Настя еще девчонкой была, не знаю. А сама Настя не больно-то о себе рассказывала, нелюдимая была. И мужиков до себя не допускала, да и не шибко зарились на нее. Мордой-то совсем не вышла, и голос грубый еще... Вот Настя ента и говорит: хули, грит, мне-то, я вот пойду, грит, ночью в церкву ту, да и посмотрю, кто там над покойницами ругается. Смелая девка была, значитца, Настя-то эта.

Ну и как завечерелося, собралася она в дорогу и пошла. А идти было не так уж далече, Настя-то, считай, с краю деревни жила, ей ближе было. Пришла она к церкви той уже затемно, грит, всю дорогу пока шла, кто-то в лесу выл, да тоскливо так, а на волка непохоже, страхов-то, грит, натерпелася. Ну залезла она в церковь через окошко, не знаю уж как. Видит: там лампадки горят, и упокойница лежит в гробе посреди храма. Ну Настя взяла ее, из гроба-то выволокла и под иконостас спрятала, а сама в гроб залезла, крышкой накрылася и стала ждать, что же случится. Щель только небольшую оставила между крышкой, чтобы наблюдать, лежит и в щелку смотрит. Тут пробило двенадцать, как что-то загремело, застучало где-то в глубине церкви, как будто скатилося что-то с громким грохотом. Настя та лежит ни живая, ни мертвая. Видит она: появился видом как вроде бесенок, росточку небольшого, косматый весь, с хвостиком, черный, копченый будто, вроде как только из пекла вылез. И черт этот сразу к гробу направился, в котором Настя лежала, а она мертвой притворилася. Ну черт крышку приоткрыл чуть и в щелку смотрит, и говорит: "Ну здравствуй, красавица! А я черт-ебун, щас я тя ебать буду!" А Настя глаза открывает и на черта смотрит и ему говорит: "Нет, не можно меня ебать, а я самого тебя щас ебать буду!" Крышку отодвинула, черта того схватила, в гроб его затащила к себе и крышкой накрылася. Уж что она с ним там делала - неизвестно.

Только наутро батюшка пришел церковь открыть, в гроб заглянул, а там - дохлый черт лежит, весь истерзанный, и в очке огромная круглая дырка. Больше покойниц никто не порочил, да собственно, и некому было. А Настя та оказалася мужиком поехавшим. Уж не знаю с чего он с ума сошел, а только назвал он себя бабьим именем да и переехала в наши края от родни подальше, где никто его не знает. А борода у него не росла отчего-то. Батюшка потом после того случая, как он нечистого собственной персоной в гробу нашел, сказал, что место это теперь оскверненное, и Господу молитвы отправлять он в этом месте проклятом больше не будет. Так церкву ту и заколотили, сельчане наши потом в другое село пиздовали, за 15 верст, чтоб всевышнему помолиться.