Белое солнце пустыни
Абдулла все смотрел на спящую с ним рядом любимую жену, вспоминая о том, что случилось с самой первой их встречи…
Поскольку по долгу службы Абдулла постоянно находился при Алимхане, все дела хозяина не были для него тайной. Так, однажды правитель Бухары и Самарканда, решив перестроить один из своих дворцов на родине, пригласил в свою петербургскую резиденцию русских специалистов — реставратора и хранителя музея, немолодых мужчин, рекомендованных правителю известным ученым-востоковедом… Реставратор, бывший церковный служитель, выслушав Алимхана, отказался сразу, оправдываясь незнанием восточной специфики, и тут же был с миром отпущен. Хранитель же, ученый, ранее преподававший в университете, фамилия которого была Лебедев, напротив, заинтересовался предложением.
— Скажите, профессор… — начал Алимхан.
Лебедев тут же перебил его:
— Простите, но я пока не профессор.
— Э-э… пустое, — махнул рукой Алимхан. — Мне рекомендовали вас как редкого знатока Востока… Так вот, какая, по-вашему, главная разница между Востоком и Западом? — Он бросил свой вопрос как пробный шар, явно желая испытать Лебедева.
— Полагаю — Восток духовнее, — коротко ответил Лебедев.
— Вы имеете в виду некоторую часть нашего государства?
— Я имею в виду всю Российскую империю.
— Хорошо… Но у меня сложилось впечатление, что вы не благоволите Западу? — улыбнулся Алимхан, раскуривая папироску.
— Запад дает знание, а Восток понимание, что гораздо выше.
— О-о!.. — восхитился Алимхан. — Какая прекрасная мысль.
— Это не моя мысль, — заметил Лебедев. — Она принадлежит великому знатоку человеческой сущности Гурджиеву.
— С удовольствием разделяю эту точку зрения… Но… — Алимхан задумался, подбирая выражение.
— Понимаю, ваше высочество. Вы вынуждены считаться с Западом, ибо такова традиция света, тех людей, среди которых вы вращаетесь. Не так ли?
— Именно… А теперь перейдем к делу, профессор… Я реставрирую свою резиденцию в Педженте. Там трудятся лучшие мастера Востока. Вас я хотел бы попросить заняться экспозицией дворца, интерьером. В частности, собрать экспонаты, вернее, выбрать из множества имеющихся там, чтобы создать, так сказать, достойный музейный ансамбль… Дворец мне дорог, ибо это мой курортный дом… Как для государя — Ливадия, — Алимхан улыбнулся своей шутке.
Лебедев молча кивнул. Приняв его молчание за нерешительность и сомнения, Алимхан поспешил подбодрить хранителя.
— В средствах не будет никаких ограничений… Назовите сумму вашего вознаграждения. — Он взял со стола золотое перо, раскрыл чековую книжку, собираясь вывести цифру. — Прошу.
— Я работаю не ради денег, — с достоинством ответил хранитель.
Алимхан улыбнулся и встал.
— Тогда сумму я назначу сам, — проговорил он.
Лебедев тоже поднялся с кресла. Абдулла открыл хранителю дверь.
— Этот сделает все, как надо, — сказал Алимхан, когда Лебедев вышел. — У русских есть много достоинств.
Зазвонил телефон, Алимхан снял трубку, позолоченную с инкрустациями; трубку поднес к уху, микрофон — ко рту. На лице у него появилась легкая улыбка.
— Здравствуй, князь, — сказал он в микрофон. — Что?.. Ну, конечно! С удовольствием!.. — Положив трубку, взглянул на Абдуллу. — Князь приглашает нас на мальчишник.
Абдулла, улыбнувшись, наклонил голову.
— А сейчас возьми мотор и поезжай за… — Алимхан, в свою очередь, улыбнувшись, сделал паузу. — За одной прекрасной барышней. Ты ее еще не видел — я сам знаком с ней всего две недели… Поезжай, шофер знает адрес.
Абдулла снова склонил голову, но теперь без улыбки, и, четко повернувшись, пошел к дверям.
Мотор, обгоняя конные экипажи, быстро двигался по улицам Петербурга. От громких звуков его клаксона шарахались в сторону лошади. Абдулла и в автомобиле сидел, как на коне во время парадного выезда: прямая спина, гордо поднятая неподвижная голова. Правда, внутренне он сейчас слегка морщился: ему не очень нравились поручения, связанные с женщинами хозяина. Суровый, самолюбивый воин, он считал эти поручения унижающими его достоинство. Но что поделаешь: его блестяще начатая и до сих пор также продолжающаяся карьера целиком зависела от Алимхана.
Шофер остановил мотор у подъезда красивого дома на Невском. Дверь квартиры на втором этаже Абдулле открыла хорошенькая горничная, вся в кружевах, рюшках и оборочках. Пропуская «красивого офицера», она «случайно» прикоснулась к нему мягкой грудью и, улыбнувшись, побежала доложить хозяйке.
Абдулла спокойно стоял в прихожей, ждал. Через минуту, не больше, из внутренних покоев появилась стройная и, казалось, совсем еще юная женщина — таким нежным и чистым было ее лицо.
Взглянув на нее, Абдулла замер: перед ним стояла та самая женщина, которую он когда-то увидел на станции Бологое и чей образ до сих пор носил в своем сердце. Нет, это, конечно же, была другая женщина, но у нее был тот же овал лица, те же огромные фиалковые глаза, та же ласковая, чуть дразнящая улыбка.
Она протянула ему красивую, с узкой ладонью руку и неожиданно низким, чуть хриплым, но мелодичным голосом произнесла:
— Здравствуйте!.. Я Александра Дмитриевна. Для друзей — Сашенька.
Она кокетливо пришепетывала, и «Сашенька» в ее устах прозвучало как «Сафенька».
Абдулла двумя пальцами чуть сжал ее ладонь — в его лапище ее рука утонула бы почти до локтя — и глухо пробормотал свое имя.
На улице Абдулла, опустив глаза, распахнул перед Сашенькой дверцу и помог ей взобраться на высокую ступеньку авто.
Как потом выяснилось, он тоже понравился Сашеньке с первой встречи. Ей льстило, как этот суровый, гордый мужчина с мягкими движениями могучего тела смущался от одной только ее улыбки и краска проступала на его красивом смуглом лице.
…Обгоняя конные экипажи, они катили по главной улице города. Абдулла сидел впереди, рядом с шофером, все еще напряженный и поэтому молчаливый. Сашенька склонилась к нему, почти коснувшись губами его уха. Абдулла вдохнул тонкий аромат ее духов, но, выросший в пустыне и привыкший различать множество запахов, он почувствовал также и нежный, волнующий аромат ее кожи.
— Скажите, Абдулла, у вас женщины ходят в чадрах? — улыбнувшись, спросила она.
— В чадрах, — вздохнул Абдулла, множество раз отвечавший на этот вопрос.
— Это ужасно! — воскликнула Сашенька. — Идти по улице и не видеть лиц женщин… Зачем же тогда на улицу выходить!
— Что поделаешь — таков закон нашей религии.
— Но ведь можно ужасно ошибиться!..
Абдулла понял, что Сашенька кокетничает с ним, и от этого улеглась его напряженность. Осталось только приятное волнение. Он слегка повернулся к ней, чуть не коснувшись усами ее пухлых губ, и, улыбнувшись, сказал:
— Нет, ошибиться невозможно. Красавица и под чадрой красавица. Это сразу понятно.
— Не понимаю… — Сашенька широко открыла свои и без того огромные глаза. — Ведь не видно ни глаз, ни губ, ни улыбки… — перечислила она самое лучшее в своем лице.
Абдулла взглянул в ее бездонные фиалковые глаза и, не удержавшись, пылко ответил:
— А если вы, госпожа Сашенька, наденете чадру разве можно ошибиться?!
— О-о-о!.. — проворковала польщенная женщина. — Лучшего комплимента я давно не слыхивала! Вы опасный человек, Абдулла!
— Я — опасный?! — подыгрывая ей, «удивился» Абдулла. — Помилуйте — я всего-навсего слуга вашего господина!
Сашенька, перестав улыбаться, замолчала, в задумчивости тихо произнесла:
— Да, да… господин… мой господин… — Погодя поинтересовалась. — Ну и что сейчас поделывает Алик?
— Алик? — переспросил Абдулла, не поняв, о ком она говорит, но потом сообразил, что так она называет Алимхана, правителя Бухары и всей территории до самого Каспия.
— Ждет вас, — коротко ответил он, больше не оборачиваясь и глядя прямо перед собой.
Проводив Сашеньку до кабинета Алимхана, Абдулла прикрыл за ней дверь, а сам сел напротив, не спуская с двери глаз, — минуты тянулись бесконечно долго. Он ругал себя за то, что сидит здесь, но все же не уходил — острые коготки ревности потихоньку впивались в сердце.
Наконец дверь распахнулась, вышла смеющаяся Сашенька, следом появился Алимхан, тоже веселый. Абдулла вскочил со стула, опустил глаза, но краем глаза следил за ними.
— А Абдулла будет не против? — весело спросила Сашенька у Алимхана.
— Думаю, он будет только рад, — ответил тот, целуя женщине на прощание руку.
…Абдулла вез Сашеньку обратно той же улицей. Она была все такой же многолюдной, полной пролеток и фланирующих людей; витрины магазинов ярко светились.
— Знаете, Абдулла, я, наверное, соглашусь на предложение Алимхана… — улыбнулась Сашенька, когда
Абдулла, подавая ей руку, помогал выбраться из мотора.
— Какое? — невольно вырвалось у Абдуллы; ни с кем другим он бы не позволил себе такого любопытства.
Сашенька улыбкой отметила его порыв и, помолчав, весело сказала:
— Посетить ваши края.
Она упорхнула к своему подъезду и скрылась в легком тумане, ореолом светящемся вокруг фонарей.
У Абдуллы забилось сердце — он действительно обрадовался.
Вскоре они покинули Петербург и выехали в Бухару. В дороге Алимхан придумал Сашеньке еще одно имя и стал называть ее по-восточному — Ханум.
— Почему Ханум? — спросила Сашенька.
— Ханум по-нашему — госпожа, — ответил Алимхан. — Ты будешь моей госпожой… Ты хочешь быть моей госпожой?
Сашенька с грустной улыбкой ответила:
— Какая рабыня не мечтает стать госпожой.
— Нет, нет! — с излишним пафосом закричал Алимхан. — Ты не рабыня, ты — моя госпожа!
…Лебедев, которого поместили в соседнем вагоне, всю дорогу читал, делал выписки; пейзажем за окном не интересовался.
Начались степи — милая глазу картина. Всадники-сорбазы встретили поезд и поскакали вдоль железнодорожного полотна, приветствуя своего господина и повелителя.
Алимхан, Абдулла, а с ними и Лебедев сошли с поезда на границе песков, где только еще прокладывалась новая колея, и в коляске покатили в Педжент вдоль штабелей новых деревянных шпал, вкусно пахнувших мазутом.
Сашенька осталась в поезде под присмотром многочисленной прислуги и охранников.
В Педженте в ту пору было лишь несколько глинобитных домов; отдельно от остальных располагалась таможня — небольшой двухэтажный дом белого цвета, окруженный глухим, белым же глиняным забором, — там поселился новый таможенник по фамилии Верещагин…
«Кавалер, храбрец, большой физической силы человек», как сообщил о нем Алимхан и рассказал о первом же деле, благодаря которому тот прославился и запомнился всем надолго: контрабандисты, набрав беспошлинного товару, стали уходить морем на баркасе. Верещагин выбежал из таможни с пулеметом и после нескольких предупредительных окриков в упор расстрелял баркас, изрешетил его. Баркас стал тонуть. Тех, кто доплывал до берега, Верещагин самолично брал в плен, оглушая ударами своего здоровенного кулака. Затем связал всех одной веревкой и так, гуськом, пешим ходом, доставил их в красноводскую тюрьму, тогда именуемую острогом…
Дворец, резиденция Алимхана, был почти завершен — высокое, отделанное цветными изразцами, с резными арками и балконами здание красиво выделялось на фоне окружающего пейзажа и предназначалось для отдыха и приема гостей.
Поселок вокруг быстро разросся — дворцу требовались рабочие руки, обслуга. Здесь, на побережье, остро пахло морем, было прохладно, особенно вечерами, и само море синим лоскутом далеко просматривалось меж глинобитными домами, особенно синее на фоне желтого песка.
Алимхан, Лебедев и Абдулла прошлись по комнатам, поднялись на второй этаж; Лебедев уже был в тюбетейке; он сделал несколько толковых замечаний по поводу конструкции здания, и мастера, следовавшие за ними, согласились с русским специалистом.
Потом все трое спустились в подвалы, где были сложены картины, утварь и прочие ценности, предназначенные для украшения покоев дворца; там они провели несколько часов, советуясь друг с другом, иногда споря, причем Алимхан часто уступал, поняв, что ему действительно попался редкий знаток Востока…
— А если вам будет скучно, можете посетить в таможне вашего соотечественника Верещагина, — сказал на прощание Алимхан Лебедеву. Затем он повернулся к Абдулле. — Ты встречался с ним?
— Приходилось, — усмехнулся Абдулла.
— Ну и как кончались ваши встречи?
— Пока вничью… как в шахматах.
— Неплохо. Верещагин крупный шахматист в своем деле!
…Они вышли из дворца, уселись в коляску и покатили на станцию, оставляя за собой шлейф песчаной пыли. Железнодорожная станция располагалась на границе песков, в трех часах езды от Педжента.
Алимхан обронил фразу, запомнившуюся Абдулле:
— Этот Лебедев умный человек. Смотри, чтобы он не сбежал в свою Россию. У русских это называется ностальгией.
— Я понимаю, друг Алимхан, — с легким оттенком иронии ответил Абдулла.
Алимхан, повернувшись, пристально посмотрел на него, и они оба рассмеялись.
В Бухаре цвел урюк, пахло свежей листвой, ароматным дымом от жаровен с горками желтого плова.
Здесь Алимхан был постоянно занят своими многочисленными делами. Абдулла же почти все свое свободное от поручений хозяина время проводил с Сашенькой.
Они гуляли по саду, окружающему роскошную резиденцию правителя, беседовали, играли в нарды — этой восточной игре обучил Сашеньку Абдулла, и она, сражаясь с ним, проявляла великий азарт.
Абдулла все больше привязывался к русской женщине, боясь этого и одновременно стремясь к ней. Он проклинал себя за возникшее чувство, стыдясь и терзаясь, ибо по-прежнему был очень предан Алимхану, но все равно стремился к Сашеньке, злясь на себя и на Алимхана, однако вел себя очень сдержанно.
— Абдулла, ты такой робкий, — смеялась Сашенька, заставляя трепетать его сердце.
Как-то, гуляя по саду, Абдулла рассказал Сашеньке о той молодой женщине, которую он когда-то увидел на станции, на российской земле — всю в белом, с белым зонтом, в белых по локоть перчатках, — рассказал о ее лице, о глазах, глядя при этом на Сашеньку. Это было почти прямое признание, но Сашенька «наивно» спросила:
— Абдулла, а ты, часом, стихов не пишешь? — и улыбнулась.
Абдулла обиделся. Он считал это занятие недостойным настоящего воина. Поняв это, Сашенька тотчас попросила у него прощения, ласково прикоснувшись к его плечу.
— Значит, тебе нравятся русские барышни? — спросила она погодя, когда он успокоился.
— Очень нравятся, — признался Абдулла. — Они красивые и светлые, как… — он поискал сравнение. — Как пустыня… — закончил он.
Сашенька сдержала смех, подумав, что Абдулла опять обидится.
— Наверное, еще никто не сравнивал женщин с пустыней, — заметила она как можно деликатнее.
— Для нас пустыня — это жизнь.
— Значит, женщина и жизнь одинаковые понятия? Да, Абдулла?
— Да.
— Все женщины?
— Почему — все?.. Я же говорил об одной… — Он страстно взглянул на Сашеньку, но та перевела разговор на другое:
— Абдулла, у тебя есть гарем?..
— Есть, небольшой… — ответил он.
— Скажи, какую из женщин твоего гарема любишь больше всех?
— Никакую, — отвернувшись, коротко бросил Абдулла.
— Но это же глупо!.. Если бы я была мужчиной и имела гарем, я бы любила в нем каждую женщину. Это же так прекрасно!.. Каждая женщина по-своему очень интересна.
Абдулла улыбнулся и пожал плечами, поняв, что она снова кокетничает.
…Однажды Сашенька вроде бы в шутку предложила Абдулле убежать в горы, которые белели вдали снежными вершинами, ослепительно сверкающими на солнце.
— Я соскучилась по снегу, понимаешь? — говорила она и все чаще вспоминала Петербург.
Вспомнила, как в затуманенном свете газовых фонарей стоял под ее окном приехавший за ней Абдулла, как он волновался, ожидая ее, как одергивал полы черкески, как проводил рукой по газырям и как темнели его глаза, когда он видел ее выходящей из подъезда.
Алимхан заметил их взаимную приязнь, но, считая себя человеком светским, относился к этому вполне интеллигентно. Все же, позвав Абдуллу к себе на ужин, как бы невзначай поинтересовался его личными делами: как у него дома, как поживают жены?
Абдулла, поклонившись, поблагодарил хозяина за заботу, а тот, улыбаясь, продолжал:
— Мой друг Абдулла, кызыл-паша, короче говоря, старший евнух сейчас обновляет состав моего гарема. У него на примете много подрастающих красавиц… Я решил тебе, как другу, подарить двух совершенно очаровательных девиц, и притом, заметь, очень сообразительных и игривых. Скоро они появятся в твоем доме.
Абдулла снова молча поклонился, и от Алимхана не укрылось, как пылали щеки его начальника охраны. Удовлетворенный, правитель понял, что Абдулла полностью уловил суть разговора.
— Вот и прекрасно, — улыбнулся он. — Как поживает твой отец?
— Спасибо, светлейший, хорошо.
— Передай уважаемому Исфандияру мой поклон, — закончил аудиенцию Алимхан.
Абдулла покинул кабинет, решив впредь избегать встреч с Сашенькой. Он оценил деликатность Алимхана, но разозлился на него за то, что тот не прибегнул к прямому мужскому разговору.
Целую неделю он самозабвенно занимался делами или делал вид, но с Сашенькой не встречался.
— Абдулла, — капризно сказала она, как-то остановив его в одной из увитых цветами галерей дворца, — если ты будешь избегать меня, я обижусь всерьез!.. В чем дело?..
— Поверь, госпожа, я очень занят, — ответил Абдулла, пряча глаза.
Вскоре до Бухары дошли слухи о перевороте в России. Потом там началась Гражданская война. Русские уничтожали русских. Алимхан жаловался Абдулле, что перестал понимать все происходящее в России: зачем нужно русским истреблять людей, которые являлись цветом нации и составляли гордость, славу и мощь империи; почему не щадят они ни уникальную и единственную на всей земле русскую интеллигенцию, ни даже священников, ниспровергая тем самым самого Господа Бога?..
На окраинах империи появились неизвестные до того русские люди. Они призывали дехкан к свободе и к мировой революции. Что это значило, толком не понимал никто — понимали лишь одно: нужно разорять тех, кто богаче тебя, и уничтожать их… В Средней Азии началась война между красноармейцами и «басмачами» — так назывались люди, подобные Абдулле. Эта война обещала быть очень длительной, как все войны России на Кавказе и в Средней Азии.
В Бухаре пока было спокойно, но встревоженный всем происходящим вокруг Алимхан решил спрятать свои ценности, закопав их в потайных местах пустыни. Руководить этой операцией было поручено Абдулле, и тот четко выполнил приказание правителя: закопал клады в разных местах, а всех, кто помогал ему в этом, собственноручно расстрелял.
Пришло время, и начались волнения в самой Бухаре. По приказу Алимхана Абдулла жестоко расправился с зачинщиками, призывающими дехкан выходить на улицы с требованиями все той же свободы: поотрубал им головы на площади.
Сашенька была шокирована этими «азиатскими» действиями Алимхана, даже перестала разговаривать с ним, уединилась, ни с кем не желала видеться.
Злой от всего происходящего, высокомерный Алимхан возмутился поведением своей русской наложницы и, начисто позабыв про свою «светскость», велел наказать ее несколькими ударами плети, что и было исполнено евнухом в ее же покоях.
Абдулла по приезде в резиденцию узнал об экзекуции, очень опечалился и в душе рассердился на Алимхана. Несколько часов он провел у покоев Сашеньки в надежде, что увидит ее, но безрезультатно. И лишь когда Абдулла громким кашлем решился дать знать о своем присутствии, Сашенька отворила дверь и кивком пригласила его зайти.
— Ненавижу вас всех! — гневно сказала она, притворив за ним дверь.
А когда он попытался объяснить, что по восточным законам нельзя перечить мужу, даже если он неправ, погнала его прочь.
— Ты такой же, как он!
Абдулла взял ее за руки, попытался успокоить, но она вырвалась и вытолкала его за дверь.
…Через сутки Сашенька сама вышла из своих покоев, была подчеркнуто весела и мила, но что-то в ней изменилось, словно оборвалось, — такая она стала Абдулле еще желанней.
Поскольку по долгу службы Абдулла постоянно находился при Алимхане, все дела хозяина не были для него тайной. Так, однажды правитель Бухары и Самарканда, решив перестроить один из своих дворцов на родине, пригласил в свою петербургскую резиденцию русских специалистов — реставратора и хранителя музея, немолодых мужчин, рекомендованных правителю известным ученым-востоковедом… Реставратор, бывший церковный служитель, выслушав Алимхана, отказался сразу, оправдываясь незнанием восточной специфики, и тут же был с миром отпущен. Хранитель же, ученый, ранее преподававший в университете, фамилия которого была Лебедев, напротив, заинтересовался предложением.
— Скажите, профессор… — начал Алимхан.
Лебедев тут же перебил его:
— Простите, но я пока не профессор.
— Э-э… пустое, — махнул рукой Алимхан. — Мне рекомендовали вас как редкого знатока Востока… Так вот, какая, по-вашему, главная разница между Востоком и Западом? — Он бросил свой вопрос как пробный шар, явно желая испытать Лебедева.
— Полагаю — Восток духовнее, — коротко ответил Лебедев.
— Вы имеете в виду некоторую часть нашего государства?
— Я имею в виду всю Российскую империю.
— Хорошо… Но у меня сложилось впечатление, что вы не благоволите Западу? — улыбнулся Алимхан, раскуривая папироску.
— Запад дает знание, а Восток понимание, что гораздо выше.
— О-о!.. — восхитился Алимхан. — Какая прекрасная мысль.
— Это не моя мысль, — заметил Лебедев. — Она принадлежит великому знатоку человеческой сущности Гурджиеву.
— С удовольствием разделяю эту точку зрения… Но… — Алимхан задумался, подбирая выражение.
— Понимаю, ваше высочество. Вы вынуждены считаться с Западом, ибо такова традиция света, тех людей, среди которых вы вращаетесь. Не так ли?
— Именно… А теперь перейдем к делу, профессор… Я реставрирую свою резиденцию в Педженте. Там трудятся лучшие мастера Востока. Вас я хотел бы попросить заняться экспозицией дворца, интерьером. В частности, собрать экспонаты, вернее, выбрать из множества имеющихся там, чтобы создать, так сказать, достойный музейный ансамбль… Дворец мне дорог, ибо это мой курортный дом… Как для государя — Ливадия, — Алимхан улыбнулся своей шутке.
Лебедев молча кивнул. Приняв его молчание за нерешительность и сомнения, Алимхан поспешил подбодрить хранителя.
— В средствах не будет никаких ограничений… Назовите сумму вашего вознаграждения. — Он взял со стола золотое перо, раскрыл чековую книжку, собираясь вывести цифру. — Прошу.
— Я работаю не ради денег, — с достоинством ответил хранитель.
Алимхан улыбнулся и встал.
— Тогда сумму я назначу сам, — проговорил он.
Лебедев тоже поднялся с кресла. Абдулла открыл хранителю дверь.
— Этот сделает все, как надо, — сказал Алимхан, когда Лебедев вышел. — У русских есть много достоинств.
Зазвонил телефон, Алимхан снял трубку, позолоченную с инкрустациями; трубку поднес к уху, микрофон — ко рту. На лице у него появилась легкая улыбка.
— Здравствуй, князь, — сказал он в микрофон. — Что?.. Ну, конечно! С удовольствием!.. — Положив трубку, взглянул на Абдуллу. — Князь приглашает нас на мальчишник.
Абдулла, улыбнувшись, наклонил голову.
— А сейчас возьми мотор и поезжай за… — Алимхан, в свою очередь, улыбнувшись, сделал паузу. — За одной прекрасной барышней. Ты ее еще не видел — я сам знаком с ней всего две недели… Поезжай, шофер знает адрес.
Абдулла снова склонил голову, но теперь без улыбки, и, четко повернувшись, пошел к дверям.
Мотор, обгоняя конные экипажи, быстро двигался по улицам Петербурга. От громких звуков его клаксона шарахались в сторону лошади. Абдулла и в автомобиле сидел, как на коне во время парадного выезда: прямая спина, гордо поднятая неподвижная голова. Правда, внутренне он сейчас слегка морщился: ему не очень нравились поручения, связанные с женщинами хозяина. Суровый, самолюбивый воин, он считал эти поручения унижающими его достоинство. Но что поделаешь: его блестяще начатая и до сих пор также продолжающаяся карьера целиком зависела от Алимхана.
Шофер остановил мотор у подъезда красивого дома на Невском. Дверь квартиры на втором этаже Абдулле открыла хорошенькая горничная, вся в кружевах, рюшках и оборочках. Пропуская «красивого офицера», она «случайно» прикоснулась к нему мягкой грудью и, улыбнувшись, побежала доложить хозяйке.
Абдулла спокойно стоял в прихожей, ждал. Через минуту, не больше, из внутренних покоев появилась стройная и, казалось, совсем еще юная женщина — таким нежным и чистым было ее лицо.
Взглянув на нее, Абдулла замер: перед ним стояла та самая женщина, которую он когда-то увидел на станции Бологое и чей образ до сих пор носил в своем сердце. Нет, это, конечно же, была другая женщина, но у нее был тот же овал лица, те же огромные фиалковые глаза, та же ласковая, чуть дразнящая улыбка.
Она протянула ему красивую, с узкой ладонью руку и неожиданно низким, чуть хриплым, но мелодичным голосом произнесла:
— Здравствуйте!.. Я Александра Дмитриевна. Для друзей — Сашенька.
Она кокетливо пришепетывала, и «Сашенька» в ее устах прозвучало как «Сафенька».
Абдулла двумя пальцами чуть сжал ее ладонь — в его лапище ее рука утонула бы почти до локтя — и глухо пробормотал свое имя.
На улице Абдулла, опустив глаза, распахнул перед Сашенькой дверцу и помог ей взобраться на высокую ступеньку авто.
Как потом выяснилось, он тоже понравился Сашеньке с первой встречи. Ей льстило, как этот суровый, гордый мужчина с мягкими движениями могучего тела смущался от одной только ее улыбки и краска проступала на его красивом смуглом лице.
…Обгоняя конные экипажи, они катили по главной улице города. Абдулла сидел впереди, рядом с шофером, все еще напряженный и поэтому молчаливый. Сашенька склонилась к нему, почти коснувшись губами его уха. Абдулла вдохнул тонкий аромат ее духов, но, выросший в пустыне и привыкший различать множество запахов, он почувствовал также и нежный, волнующий аромат ее кожи.
— Скажите, Абдулла, у вас женщины ходят в чадрах? — улыбнувшись, спросила она.
— В чадрах, — вздохнул Абдулла, множество раз отвечавший на этот вопрос.
— Это ужасно! — воскликнула Сашенька. — Идти по улице и не видеть лиц женщин… Зачем же тогда на улицу выходить!
— Что поделаешь — таков закон нашей религии.
— Но ведь можно ужасно ошибиться!..
Абдулла понял, что Сашенька кокетничает с ним, и от этого улеглась его напряженность. Осталось только приятное волнение. Он слегка повернулся к ней, чуть не коснувшись усами ее пухлых губ, и, улыбнувшись, сказал:
— Нет, ошибиться невозможно. Красавица и под чадрой красавица. Это сразу понятно.
— Не понимаю… — Сашенька широко открыла свои и без того огромные глаза. — Ведь не видно ни глаз, ни губ, ни улыбки… — перечислила она самое лучшее в своем лице.
Абдулла взглянул в ее бездонные фиалковые глаза и, не удержавшись, пылко ответил:
— А если вы, госпожа Сашенька, наденете чадру разве можно ошибиться?!
— О-о-о!.. — проворковала польщенная женщина. — Лучшего комплимента я давно не слыхивала! Вы опасный человек, Абдулла!
— Я — опасный?! — подыгрывая ей, «удивился» Абдулла. — Помилуйте — я всего-навсего слуга вашего господина!
Сашенька, перестав улыбаться, замолчала, в задумчивости тихо произнесла:
— Да, да… господин… мой господин… — Погодя поинтересовалась. — Ну и что сейчас поделывает Алик?
— Алик? — переспросил Абдулла, не поняв, о ком она говорит, но потом сообразил, что так она называет Алимхана, правителя Бухары и всей территории до самого Каспия.
— Ждет вас, — коротко ответил он, больше не оборачиваясь и глядя прямо перед собой.
Проводив Сашеньку до кабинета Алимхана, Абдулла прикрыл за ней дверь, а сам сел напротив, не спуская с двери глаз, — минуты тянулись бесконечно долго. Он ругал себя за то, что сидит здесь, но все же не уходил — острые коготки ревности потихоньку впивались в сердце.
Наконец дверь распахнулась, вышла смеющаяся Сашенька, следом появился Алимхан, тоже веселый. Абдулла вскочил со стула, опустил глаза, но краем глаза следил за ними.
— А Абдулла будет не против? — весело спросила Сашенька у Алимхана.
— Думаю, он будет только рад, — ответил тот, целуя женщине на прощание руку.
…Абдулла вез Сашеньку обратно той же улицей. Она была все такой же многолюдной, полной пролеток и фланирующих людей; витрины магазинов ярко светились.
— Знаете, Абдулла, я, наверное, соглашусь на предложение Алимхана… — улыбнулась Сашенька, когда
Абдулла, подавая ей руку, помогал выбраться из мотора.
— Какое? — невольно вырвалось у Абдуллы; ни с кем другим он бы не позволил себе такого любопытства.
Сашенька улыбкой отметила его порыв и, помолчав, весело сказала:
— Посетить ваши края.
Она упорхнула к своему подъезду и скрылась в легком тумане, ореолом светящемся вокруг фонарей.
У Абдуллы забилось сердце — он действительно обрадовался.
Вскоре они покинули Петербург и выехали в Бухару. В дороге Алимхан придумал Сашеньке еще одно имя и стал называть ее по-восточному — Ханум.
— Почему Ханум? — спросила Сашенька.
— Ханум по-нашему — госпожа, — ответил Алимхан. — Ты будешь моей госпожой… Ты хочешь быть моей госпожой?
Сашенька с грустной улыбкой ответила:
— Какая рабыня не мечтает стать госпожой.
— Нет, нет! — с излишним пафосом закричал Алимхан. — Ты не рабыня, ты — моя госпожа!
…Лебедев, которого поместили в соседнем вагоне, всю дорогу читал, делал выписки; пейзажем за окном не интересовался.
Начались степи — милая глазу картина. Всадники-сорбазы встретили поезд и поскакали вдоль железнодорожного полотна, приветствуя своего господина и повелителя.
Алимхан, Абдулла, а с ними и Лебедев сошли с поезда на границе песков, где только еще прокладывалась новая колея, и в коляске покатили в Педжент вдоль штабелей новых деревянных шпал, вкусно пахнувших мазутом.
Сашенька осталась в поезде под присмотром многочисленной прислуги и охранников.
В Педженте в ту пору было лишь несколько глинобитных домов; отдельно от остальных располагалась таможня — небольшой двухэтажный дом белого цвета, окруженный глухим, белым же глиняным забором, — там поселился новый таможенник по фамилии Верещагин…
«Кавалер, храбрец, большой физической силы человек», как сообщил о нем Алимхан и рассказал о первом же деле, благодаря которому тот прославился и запомнился всем надолго: контрабандисты, набрав беспошлинного товару, стали уходить морем на баркасе. Верещагин выбежал из таможни с пулеметом и после нескольких предупредительных окриков в упор расстрелял баркас, изрешетил его. Баркас стал тонуть. Тех, кто доплывал до берега, Верещагин самолично брал в плен, оглушая ударами своего здоровенного кулака. Затем связал всех одной веревкой и так, гуськом, пешим ходом, доставил их в красноводскую тюрьму, тогда именуемую острогом…
Дворец, резиденция Алимхана, был почти завершен — высокое, отделанное цветными изразцами, с резными арками и балконами здание красиво выделялось на фоне окружающего пейзажа и предназначалось для отдыха и приема гостей.
Поселок вокруг быстро разросся — дворцу требовались рабочие руки, обслуга. Здесь, на побережье, остро пахло морем, было прохладно, особенно вечерами, и само море синим лоскутом далеко просматривалось меж глинобитными домами, особенно синее на фоне желтого песка.
Алимхан, Лебедев и Абдулла прошлись по комнатам, поднялись на второй этаж; Лебедев уже был в тюбетейке; он сделал несколько толковых замечаний по поводу конструкции здания, и мастера, следовавшие за ними, согласились с русским специалистом.
Потом все трое спустились в подвалы, где были сложены картины, утварь и прочие ценности, предназначенные для украшения покоев дворца; там они провели несколько часов, советуясь друг с другом, иногда споря, причем Алимхан часто уступал, поняв, что ему действительно попался редкий знаток Востока…
— А если вам будет скучно, можете посетить в таможне вашего соотечественника Верещагина, — сказал на прощание Алимхан Лебедеву. Затем он повернулся к Абдулле. — Ты встречался с ним?
— Приходилось, — усмехнулся Абдулла.
— Ну и как кончались ваши встречи?
— Пока вничью… как в шахматах.
— Неплохо. Верещагин крупный шахматист в своем деле!
…Они вышли из дворца, уселись в коляску и покатили на станцию, оставляя за собой шлейф песчаной пыли. Железнодорожная станция располагалась на границе песков, в трех часах езды от Педжента.
Алимхан обронил фразу, запомнившуюся Абдулле:
— Этот Лебедев умный человек. Смотри, чтобы он не сбежал в свою Россию. У русских это называется ностальгией.
— Я понимаю, друг Алимхан, — с легким оттенком иронии ответил Абдулла.
Алимхан, повернувшись, пристально посмотрел на него, и они оба рассмеялись.
В Бухаре цвел урюк, пахло свежей листвой, ароматным дымом от жаровен с горками желтого плова.
Здесь Алимхан был постоянно занят своими многочисленными делами. Абдулла же почти все свое свободное от поручений хозяина время проводил с Сашенькой.
Они гуляли по саду, окружающему роскошную резиденцию правителя, беседовали, играли в нарды — этой восточной игре обучил Сашеньку Абдулла, и она, сражаясь с ним, проявляла великий азарт.
Абдулла все больше привязывался к русской женщине, боясь этого и одновременно стремясь к ней. Он проклинал себя за возникшее чувство, стыдясь и терзаясь, ибо по-прежнему был очень предан Алимхану, но все равно стремился к Сашеньке, злясь на себя и на Алимхана, однако вел себя очень сдержанно.
— Абдулла, ты такой робкий, — смеялась Сашенька, заставляя трепетать его сердце.
Как-то, гуляя по саду, Абдулла рассказал Сашеньке о той молодой женщине, которую он когда-то увидел на станции, на российской земле — всю в белом, с белым зонтом, в белых по локоть перчатках, — рассказал о ее лице, о глазах, глядя при этом на Сашеньку. Это было почти прямое признание, но Сашенька «наивно» спросила:
— Абдулла, а ты, часом, стихов не пишешь? — и улыбнулась.
Абдулла обиделся. Он считал это занятие недостойным настоящего воина. Поняв это, Сашенька тотчас попросила у него прощения, ласково прикоснувшись к его плечу.
— Значит, тебе нравятся русские барышни? — спросила она погодя, когда он успокоился.
— Очень нравятся, — признался Абдулла. — Они красивые и светлые, как… — он поискал сравнение. — Как пустыня… — закончил он.
Сашенька сдержала смех, подумав, что Абдулла опять обидится.
— Наверное, еще никто не сравнивал женщин с пустыней, — заметила она как можно деликатнее.
— Для нас пустыня — это жизнь.
— Значит, женщина и жизнь одинаковые понятия? Да, Абдулла?
— Да.
— Все женщины?
— Почему — все?.. Я же говорил об одной… — Он страстно взглянул на Сашеньку, но та перевела разговор на другое:
— Абдулла, у тебя есть гарем?..
— Есть, небольшой… — ответил он.
— Скажи, какую из женщин твоего гарема любишь больше всех?
— Никакую, — отвернувшись, коротко бросил Абдулла.
— Но это же глупо!.. Если бы я была мужчиной и имела гарем, я бы любила в нем каждую женщину. Это же так прекрасно!.. Каждая женщина по-своему очень интересна.
Абдулла улыбнулся и пожал плечами, поняв, что она снова кокетничает.
…Однажды Сашенька вроде бы в шутку предложила Абдулле убежать в горы, которые белели вдали снежными вершинами, ослепительно сверкающими на солнце.
— Я соскучилась по снегу, понимаешь? — говорила она и все чаще вспоминала Петербург.
Вспомнила, как в затуманенном свете газовых фонарей стоял под ее окном приехавший за ней Абдулла, как он волновался, ожидая ее, как одергивал полы черкески, как проводил рукой по газырям и как темнели его глаза, когда он видел ее выходящей из подъезда.
Алимхан заметил их взаимную приязнь, но, считая себя человеком светским, относился к этому вполне интеллигентно. Все же, позвав Абдуллу к себе на ужин, как бы невзначай поинтересовался его личными делами: как у него дома, как поживают жены?
Абдулла, поклонившись, поблагодарил хозяина за заботу, а тот, улыбаясь, продолжал:
— Мой друг Абдулла, кызыл-паша, короче говоря, старший евнух сейчас обновляет состав моего гарема. У него на примете много подрастающих красавиц… Я решил тебе, как другу, подарить двух совершенно очаровательных девиц, и притом, заметь, очень сообразительных и игривых. Скоро они появятся в твоем доме.
Абдулла снова молча поклонился, и от Алимхана не укрылось, как пылали щеки его начальника охраны. Удовлетворенный, правитель понял, что Абдулла полностью уловил суть разговора.
— Вот и прекрасно, — улыбнулся он. — Как поживает твой отец?
— Спасибо, светлейший, хорошо.
— Передай уважаемому Исфандияру мой поклон, — закончил аудиенцию Алимхан.
Абдулла покинул кабинет, решив впредь избегать встреч с Сашенькой. Он оценил деликатность Алимхана, но разозлился на него за то, что тот не прибегнул к прямому мужскому разговору.
Целую неделю он самозабвенно занимался делами или делал вид, но с Сашенькой не встречался.
— Абдулла, — капризно сказала она, как-то остановив его в одной из увитых цветами галерей дворца, — если ты будешь избегать меня, я обижусь всерьез!.. В чем дело?..
— Поверь, госпожа, я очень занят, — ответил Абдулла, пряча глаза.
Вскоре до Бухары дошли слухи о перевороте в России. Потом там началась Гражданская война. Русские уничтожали русских. Алимхан жаловался Абдулле, что перестал понимать все происходящее в России: зачем нужно русским истреблять людей, которые являлись цветом нации и составляли гордость, славу и мощь империи; почему не щадят они ни уникальную и единственную на всей земле русскую интеллигенцию, ни даже священников, ниспровергая тем самым самого Господа Бога?..
На окраинах империи появились неизвестные до того русские люди. Они призывали дехкан к свободе и к мировой революции. Что это значило, толком не понимал никто — понимали лишь одно: нужно разорять тех, кто богаче тебя, и уничтожать их… В Средней Азии началась война между красноармейцами и «басмачами» — так назывались люди, подобные Абдулле. Эта война обещала быть очень длительной, как все войны России на Кавказе и в Средней Азии.
В Бухаре пока было спокойно, но встревоженный всем происходящим вокруг Алимхан решил спрятать свои ценности, закопав их в потайных местах пустыни. Руководить этой операцией было поручено Абдулле, и тот четко выполнил приказание правителя: закопал клады в разных местах, а всех, кто помогал ему в этом, собственноручно расстрелял.
Пришло время, и начались волнения в самой Бухаре. По приказу Алимхана Абдулла жестоко расправился с зачинщиками, призывающими дехкан выходить на улицы с требованиями все той же свободы: поотрубал им головы на площади.
Сашенька была шокирована этими «азиатскими» действиями Алимхана, даже перестала разговаривать с ним, уединилась, ни с кем не желала видеться.
Злой от всего происходящего, высокомерный Алимхан возмутился поведением своей русской наложницы и, начисто позабыв про свою «светскость», велел наказать ее несколькими ударами плети, что и было исполнено евнухом в ее же покоях.
Абдулла по приезде в резиденцию узнал об экзекуции, очень опечалился и в душе рассердился на Алимхана. Несколько часов он провел у покоев Сашеньки в надежде, что увидит ее, но безрезультатно. И лишь когда Абдулла громким кашлем решился дать знать о своем присутствии, Сашенька отворила дверь и кивком пригласила его зайти.
— Ненавижу вас всех! — гневно сказала она, притворив за ним дверь.
А когда он попытался объяснить, что по восточным законам нельзя перечить мужу, даже если он неправ, погнала его прочь.
— Ты такой же, как он!
Абдулла взял ее за руки, попытался успокоить, но она вырвалась и вытолкала его за дверь.
…Через сутки Сашенька сама вышла из своих покоев, была подчеркнуто весела и мила, но что-то в ней изменилось, словно оборвалось, — такая она стала Абдулле еще желанней.
В Бухаре зрел большой бунт. Алимхан собрался в одночасье и покинул родину, переправившись через границу в Афганистан.
Абдулле, сопровождавшему его до кордона, он наказал вскоре приехать к нему, предварительно вырыв два из шести кладов.
Вернувшись в Бухару, Абдулла нашел резиденцию правителя разграбленной; кабинет Алимхана сгорел, а с ним и ценные бумаги.
Переодевшись дехканином, Абдулла приступил к поиску Сашеньки по всему городу — слухи о ней были самые разноречивые: одни говорили, что эта женщина прячется где-то здесь, другие — что она отправилась на север с попутным караваном.
Абдулла собрал отряд из верных людей и после безрезультатных поисков в городе, где установилась новая власть, двинулся на север, прихватив с собой своих жен и кое-какие ценности; его не покидала мысль о Сашеньке. Он предположил, что она также двинулась на север, направляясь в родные края, в Россию. Она в последнее время действительно очень скучала по родине, по прохладе, осени, снегу…
Надо сказать, что Алимхан еще задолго до своего отъезда за границу прислал в гарем Абдуллы двух подаренных ему жен. Звали их Гюльчатай и Зарина. Обе были совсем юные, прехорошенькие, быстроглазые, но, когда Абдулла решил приласкать Гюльчатай, она от страха забилась в угол, закрываясь чадрой и стараясь не дышать. А когда он обнял ее, решив, что в его объятиях девушка растает, гибкое тело Гюльчатай стало деревянным. Абдулла, который давно уже привык к изысканным ласкам своих наложниц, вздохнув, отпустил новенькую жену и поручил Джамиле заняться ее образованием.
Алимхан в Афганистане ждал Абдуллу, который должен был доставить ему золото, и очень тревожился по поводу его долгого отсутствия — ведь только Абдулла один знал, где спрятаны сокровища. Наконец бывший правитель снарядил тайного гонца, и тот, отыскав Абдуллу, передал ему приказ Алимхана: немедленно прибыть в Афганистан с драгоценностями.
Абдула, выслушав присланного Алимханом человека, вздохнул.
— Ты сделал большую ошибку, что нашел меня, — сказал он и застрелил гонца.
Нет, он, конечно, не хотел ограбить Алимхана, не хотел воспользоваться даже малой толикой его сокровищ. Просто он потерял голову и не хотел, не мог заниматься ничем другим, пока не отыщет Сашеньку. Поиски же эти теперь осложнились и тем, что ему на хвост сел красноармейский отряд Рахимова, — приходилось скрываться, заметать следы, менять маршрут, а попробуй тут свободно маневрировать, когда у тебя на шее висит твой собственный гарем, все девять жен, которых он еще не успел спрятать в надежном месте.
Все же Абдулла отыскал Сашеньку, догнал ее в придорожном духане, расположенном невдалеке от Черной крепости. Она со слезами кинулась к нему — в простеньком платьице, похудевшая, но все такая же желанная и еще более красивая.
— Ну, госпожа, ну же… — успокаивал ее Абдулла, унимая стук сердца. — Все уже позади… Я нашел тебя!..
… В эту же ночь она отдалась ему, шепча горячие слова и покрывая его лицо и грудь поцелуями… Но прежде, когда они только опустились на ложе, она, обняв его и с ласковой страстью глядя в его глаза, сказала нежно и доверчиво:
— Аллах акбар.
— Да, да, — ответил Абдулла и, улыбнувшись, поцеловал ее.
Но Сашенька продолжила:
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его.
Абдулла изумленно вскинулся, сполз с кровати на пол и встал на колени.
Дело в том, что произнесенная Сашенькой формула тут же сделала ее мусульманкой. На земле есть множество религий, и для посвящения себя одной из них существуют более сложные или менее сложные обряды, но только одна из религий — мусульманская, — чтобы стать приверженцем ее, требует громко и внятно произнести всего одну фразу: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет есть пророк его». Конечно же, чтобы произнести эту формулу, человек должен сознательно, может быть, всей своей жизнью подготовиться к ней, но тем не менее произнесший эту сакраментальную фразу становится мусульманином навсегда. Поэтому так поразило Абдуллу сказанное Сашенькой священное для мусульманина заклинание.
— Ты понимаешь, что ты сказала? — спросил он.
— Да, милый, — простодушно улыбнулась Сашенька. — Я хочу, чтобы между нами не осталось никаких препятствий… Разве любовь не превыше всего?
Абдулла, прижав к губам край ее одежды, подумал, что, наверное, это все-таки кощунственно — поставить любовь выше Бога, и спросил:
— Но ты понимаешь, что теперь даже смерть не освободит тебя от того, что ты сказала?
— Конечно, милый, — ответила Сашенька и, снова улыбнувшись, протянула к нему руки. — Иди ко мне.
Абдулла ничего больше не мог противопоставить этой очаровательной наивности и понял, что единственным богом Сашеньки на этом свете была любовь.
Впервые в жизни он ощутил полное счастье от обладания женщиной. Когда же их страсть немного поутихла, он как преданный воин вдруг ощутил в глубине души жгучее чувство стыда за предательство по отношению к своему хозяину. Кляня себя, он за это еще более возненавидел его и, сурово посмотрев на Сашеньку, предложил:
— Хочешь, я поеду и убью Алимхана?
— Что ты!.. Нет, нет!.. Зачем еще осложнять жизнь? — запротестовала она. — Мы должны думать только друг о друге… Хочешь, я буду в твоем гареме, но на правах любимой жены?..
«О русские женщины!» — думал удивленный и покоренный навсегда Абдулла. Но одно в эту ночь он понял твердо: эта женщина, в сущности порочная, отныне действительно будет для него госпожой до конца его дней.
