Ответственно заявляю, что все мои последующие комментарии являются не более, чем социальным экспериментом.

Рассвет приходит вовремя

Как бы то ни было, рассвет в этой комнате всегда приходил вовремя.

Комната на чердаке пятиэтажного дома, одна из трех, соединенных общим коридором, одна
дверь, соединяющая коридор с лестничной площадкой. Почти коммуналка.

Комната была маленькой, с низким потолком и двумя крохотными окошками, забранными
снаружи решеткой. С улицы их можно было и не заметить, если точно не знать, куда именно
смотреть. Борис жил здесь уже два года, и за это время успел навести кое-какой порядок и
превратить комнату из мрачной дыры во вполне уютное помещение с ковром на полу и
картинками на светлых обоях. Правда, вместо абажура на лампе висел лист бумаги, но это
было оправдано — окна пропускали настолько мало света, что любой абажур свел бы усилия
семидесятипятиваттной лампочки на нет. Здесь всегда было не слишком-то светло. Борис
привык.

Также, как привык к постоянному шуму с улицы. Поначалу он не мог спать и проклинал
байкеров, взрывавших ночь ревом двигателей в то время, как он пытался заснуть на своей
раскладушке, но потом перестал обращать внимание. Как-то раз он даже подумал, что шорох
автомобилей за окном похож на звук моря, волна за волной, от зеленого светофора до
красного, нараставшего и стихавшего всю ночь и весь день напролет. А байкеры были
похожи на катера берегового патруля.

В это время года рассвет всегда приходил незаметно, и часов до десяти нельзя было понять,
наступило утро, или еще нет. Единственным признаком, как потом заметил Борис, был отсвет
фонаря в окнах на другой стороне улицы, который исчезал около шести часов утра. Больше
не менялось ничего. Будильник звенел, Борис просыпался и долго лежал, глядя в черное небо
сквозь мутное стекло, слушал, как дождь барабанит по карнизу, или смотрел на медленно
падающий снег — шум автомобилей убаюкивал, он будто бы плыл в запечатанном ящике по
бескрайнему морю, и плыть ему предстояло вечно. Однако, в большинстве случаев это был
не запечатанный ящик, а все та же комната, и за окном было не море, а Невский проспект, и
ему надо было идти на работу. Как правило.

Был понедельник, и это правило действовало со всей своей страшной силой. Рассвет
пришел вовремя, как всегда, и телефон пропиликал свою обычную мелодию, один раз —
Борис проснулся, второй раз — Борис решил, что пора вставать. Он очень не любил
опаздывать на работу. Возможно, из-за того, что часто именно так оно и случалось. Он
смотрел в окно, как всегда, планируя, что он сделает сначала (умыться, сначала всегда
умыться), что — потом (включить компьютер, поставить чайник, сходить в туалет), и
особенно долго размышлял, что лучше — сперва погладить рубашку, а потом побриться, или
наоборот. Пожалуй, это было одним из немногих, чего он не мог делать одновременно.

Он снова заснул, и в этот раз, как он потом вспомнил, не смотрел в окно. Точнее, смотрел,
но, скорее, видел сон, чем то, что обычно видят из окна. Через некоторое время телефон
пропиликал в третий раз — да, Борис предвидел и такой расклад событий — и он прямо-таки
вытащил себя из кровати, нога за ногой, голову от подушки оторвать, глаза открыть, на
кухню — шагом марш! Умылся ледяной водой, поставил чайник, и вышел в коридор,
направляясь в туалет. Холодные деревянные доски пола были привычным делом, кремешная
темнота ввиду хронического отсутствия лампочки — тоже, но что-то все-таки показалось
Борису необычным. Запах? Обыкновенный, сырой, запах пыли, туалета, чердака. Может
быть, краска? Вряд ли... Кому придет в голову здесь что-то красить? Было похоже на то, как
будто бы где-то горела проводка. Или трансформатор... какой трансформатор? Что —
трансформатор? Горел?

Работал со страшной силой, в десять раз больше того, на что был способен - вот что
пришло в голову Борису. Он не очень разбирался в электрике. Это был запах электричества,
хотя он сомневался, существует ли такой в природе. Он сходил в туалет, и возвращаясь,
почувствовал странное ощущение, как будто его голая спина покрылась мурашками, и это
совершенно точно было не от холода. Кожа на голове странно зудела, и он с силой взъерошил
волосы, пытаясь унять зуд. Шея начала нестерпимо ныть, хотя обыкновенно это
происходило, когда он только поднимался с раскладушки, а к этому моменту все должно было быть хорошо, но не было.

Вращая головой, пытаясь размять шею, он вернулся на кухню. Чайник вскипел, из крана
уже шла горячая вода. Он постоял немного посреди кухни, соображая, что делать дальше, и
решил проверить холодильник на наличие продуктов, годных к употреблению в качестве
завтрака. Ну или вообще, годных хотя бы на что-то.

Не глядя, он схватился за ручку холодильника и вскрикнул, отброшенный ударом тока.
Глядя на холодильник с недоумением и бешенством, сдерживая желание как следует
наподдать ногой по и так хлипкой дверце, он мгновенно связал это со странным запахом в
коридоре. Статика — подумал он, и посмотрел в зеркало. Волосы стояли дыбом, глаза на
выкате, нижняя губа отвисла, разве что не дергается. Черт побери. Теория накапливаемых
неприятностей в действии.

Теория накапливаемых неприятностей была собственным наблюдением Бориса с
незапамятных времен. Суть ее сводилась к тому, что можно было с очень высокой степенью
вероятности предсказать, насколько удачным будет день, по его первым двум-трем часам.
Если неприятности (большие, мелкие — неважно, по каким показателям они заносились в
список, Борис не думал) случались одна за другой — день определенно предстоял неважный.
Если случалась одна неприятность, то вопрос был спорный, и судьба этого дня была
неопределенной. Иногда случалось так, что все шло как по маслу с самого утра, и это,
несомненно, означало, что день будет прекрасным, и тогда Борис воодушевлялся, и на прочие
неприятности смотрел уже, как на естественные погрешности любой теории.

Он осторожно, с опаской прикоснулся к ручке холодильника пальцем, тут же его отдернул — ничего не произошло. Он вышел из кухни, приоткрыл дверь в коридор и просунул туда
голову — по сравнению с кухней запах там был совершенно явно каким-то странным. Он
вышел, неуклюже пробежал по узкому коридору и остановился в середине, там, где под
потолком висел открытый распределительный щит. Ничего необычного. Следов возгорания
нет, все пробки на месте. Даже свет горит. В этой части коридора.
Было очень тихо. Слишком тихо — не слышно было даже уличного шума, хотя он
находился под самой крышей. Здесь всегда что-то было слышно. Скрип деревянных стропил,
редко — громыхание задетой ветром металлической кровли, и шум с улицы, всегда. Сейчас
не было слышно абсолютно ничего. Борису стало не по себе, и он вернулся в комнату.

Было восемь часов, самое время ускорить утренние приготовления, чтобы вовремя выйти
из дома. Он включил плитку, разбил на сковороду три яйца и залез под душ. Обычная
практика совмещения утренних дел, как и поедание завтрака совместно с бритьем. Когда
Борис вылез из душа, яичница была готова. Он вытерся, налил себе чаю и отнес еду в
комнату. Компьютер уже работал. Он запустил браузер с вкладками новостей и блогов,
которые обычно читал по утрам, и принялся есть. Настроение его повышалось с каждой
минутой, и он почти забыл про инцидент с холодильником, да и про запах этот нелепый в
коридоре уже не думал. Одна маленькая неприятность, а в остальном все очень даже
замечательно. Душ, завтрак, новости. Чай, сегодня со щепоткой чабреца. Прекрасно. Он даже
песенку начал напевать с набитым ртом.

И тут его осенило. Он замер, перестал жевать.

С улицы не было слышно ни звука.

Это такое исключение для теории накапливаемых неприятностей? Сверхудача? Сверху
дача, да. Такой удачи не бывает. Да и причем здесь удача? Он вскочил и бросился к окну. За
окном была чернота.

Он медленно проглотил пережеванную яичницу, протянул руку и дотронулся до стекла. Да,
там была чернота. Не темнота, нет, именно — сплошная, абсолютная чернота. И тишина. Он
стоял так, нагнувшись над окном, с протянутой рукой, выпученными глазами, и смотрел, не
понимая, на что он смотрит. Не понимая, что он вообще делает и что все это значит.

Очнувшись, он отошел от окна и заходил по комнате кругами, то и дело оглядываясь на
окно. Руки тряслись, сердце колотило в грудную клетку отчаянно, в голове стало необычно
легко и просторно. Он вытер лицо дрожащей ладонью и сел на стул.

Черт возьми. Нельзя, чтобы было утро, как утро, когда ты просыпаешься от того, что уже
светло. Ну хорошо, он так или иначе очень рано встает, но все же... работа, город, нервы, так
разволноваться из-за какой-то утренней темноты, большей, чем обычно — черт возьми...
Борис отдышался, не глядя на окно, вернулся за стол и быстро доел яичницу. Еще раз
пролистал заглавную страницу новостного сайта. Ничего необычного. Никаких катаклизмов,
магнитных бурь, метеоритов. На местном сайте новостей не было ни намека на отключение
электричества. Он закрыл браузер и начал бриться, чувствуя спиной окно. Или то, что он
видел за окном. Развернул настольное зеркальце так, чтобы не было видно того, что
находилось сзади.

Восемь тридцать. Он натянул джинсы, рубашку (никакой глажки сегодня утром), носки,
достал рюкзак и проверил содержимое. Сковорода, вилка, кусок хлеба остались на столе, он
схватил с тумбочки ключи, вышел из комнаты, не выключив свет, и закрыл дверь.

В «предбаннике» Борис уже совершенно успокоился. Зашел на кухню, посмотрел в зеркало
и остался удовлетворен чистотой бритья и свежестью лица. Разве что глаза были какие-то...
бешеные, ну так ведь это ничего, особенно, если для того, чтобы посмотреть в зеркало,
необходимо нагибаться на манер поклона японских джентльменов. Он оделся, накинул на
плечо рюкзак, вышел в коридор и закрыл дверь. На ходу одевая наушники, еще раз кинул
взгляд на электрощиток — да, все было в норме. Жизнь прекрасна и удивительна, мы бодры
и веселы, сказал он себе, поворачивая ключ в двери на лестничную площадку, толкнул дверь
и выругался. Опять темнота, конечно, сегодня же день крота, как он сразу не догадался.
Сколько лампочки не вкручивай, бесполезно. Он запустил руку в карман куртки, выискивая
фонарик, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Согласно теории накапливаемых
неприятностей день сегодня предстоял паршивый.

Он включил фонарик. Луч света врезался и ушел в черноту, ничего не осветив и так и не
достигнув стены, как будто ее не было. Борис смотрел на него остекленевшими глазами —
луч напоминал космический монорельс, соединявший его бесконечностью, его длина,
насколько хватало глаз, казалась неизмеримой. Борис поводил фонариком из стороны в
сторону — движение луча вкупе с его длиной произвело на него ошеломляющее
впечатление, но он так ничего и не увидел. Разум отказывался понимать и воспринимать все
это. Борис выключил фонарик и медленно закрыл дверь.

Он стоял так несколько минут. Чернота за окном. Чернота за дверью. Он огляделся, как
будто пытаясь понять, где находится. Это был все тот же коридор, все те же покрытые рваной
стекловатой трубы под потолком, тот же деревянный пол, тот же хлам по углам и вдоль стен,
но он смотрел на все это так, как будто впервые здесь оказался. Он взялся за дверную ручку и
осторожно потянул на себя. Чернота была за дверью, как и прежде. Он с грохотом захлопнул
дверь, трясущимися руками вставил ключ в замочную скважину, повернул, выдернул и
уставился перед собой, чувствуя, как паника сдавливает его мозг.

Борис был совершенно уверен в том, что чернота эта — никакая не мистика, не
искривление пространства, не какое-то другое измерение, ничего подобного. Бред.
Галлюцинации, возможно, симптомы заболеваний головного мозга, нарушение фунций
нервной системы, просто переутомление (какое к черту переутомление?) — именно идея о
собственной нефункциональности приводила его в состояние, близкое к истерике. Он
стиснул зубы и побежал обратно в комнату. Костя. Костя — вот кто нам поможет.

Костя жил в соседней комнате и в данный момент спал. В этом Борис не сомневался,
потому что за время совместного проживания изучил биоритмы соседа с точностью до
получаса. Режим сна и бодрствования, по сравнению с большинством людей, у Кости были
инверсированы — он жил ночью, а спал днем. Костя был художником. Как правило, будить
его в такое время суток было такой же амбициозной задачей, как возведение лифта на Луну,
однако сейчас Борис был настроен более чем решительно.

Он ворвался в «предбанник» и сходу трижды ударил кулаком в дверь костиной комнаты.

– Костя!

Тишина. Конечно, он не думал, что все будет так просто.

– Костя!!!

Он забарабанил кулаком в дверь, пару раз пнул ногой, прислушался. Тишина.
Хорошо, что уличный шум не мешает, подумал Борис, и вздрогнул. Он посмотрел на свою
дверь и начал раздеваться. Бросил куртку на пол, распахнул дверь, вбежал в комнату,
вернулся, вытащил из кармана куртки фонарик, трижды, с остервенением размахнувшись,
грохнул ногой в костину дверь и снова зашел к себе.

Окна — два черных квадрата, смотрели прямо на него. Он подошел к левому окну, и
включил фонарик. Луч ушел в бесконечность, также, как до этого, за дверью на лестницу.
Борис открыл окно и высунул руку наружу — ее как будто положили на кусок черного
бархата. Он не почувствовал ни холода, ни движения воздуха. Снаружи было ничто.

Я всегда это подозревал.