Некромант.
Глава 2.
Тварей, в переулках и на крышах домов уже не было слышно. Стихли и крики множества их жертв. Сумрак постепенно поглощал город и в нем лишь четче проступали последние очаги бушевавших в предместье пожаров. Страшный спектакль, разыгравшийся в городке на перекрестке двух дорог посреди болот, окончился гробовой тишиной. Среди опустевших домов и окропленных кровью белоснежных стен, только скрип водяной мельницы напоминал о недавнем присутствии здесь жизни.
Массивная дубовая дверь внутри часовни была надежно подперта лавками, принесенными мальчиками-служками. Уцелевшие сидели у сложенных наспех баррикад в ожидании своей судьбы. Было тихо и оттого еще больше пробирал тревожный озноб. И в этой тишине лишь масло в лампадах потрескивало, выбрасывая вверх столбики искр.
– Что происходит? – не выдержал кто-то из спасшихся. – Что это были за создания? Почему они напали на город?
Девочка лет пяти стояла у заколоченного окна и смотрела в небольшую щель. За окном смеркалось, но догорающие на окраине дома еще освещали отдельные части города. Сквозь мутное стекло смотрела она в темноту, но видела только свое отражение. В противоположном углу послышался шепот:
– Дядька Семен, помнишь ты рассказывал про нитро… куро… томата? – Оборванный паренек с царапиной на лбу обращался к сидевшему спиной к остальным крепкому мужчине с гладко выбритой головой. Он не сразу заговорил – раскуривая трубку.
– Некроманта. – Наконец выдохнул мужчина клуб дыма.
– Ага! Точно. Не-кро-мата.
– Это я так тебя малого пугал, чтобы ты в лес сам не ходил. А меня твой дед так пугал, а его мой дед. – Мужчина затянулся и выпустил клуб сизого дыма. – Сказки все это.
Подросток не сдавался:
– А если не сказки? Ты же видел тех, кто напал на нашу телегу. Их ни стрела не брала, ни вилы. Ну точно нежить!
– Если не сказки – Ответил мужчина. – то мы и до утра здесь не доживем.
– Эй! Что вы там шепчитесь? Если что-то знаете – рассказывайте всем.
Мужчина с бритой головой повернулся.
– Я Семен-кузнец. А это моей сестры сын – Яков. Мы из болотного края. Приехали на ярмарку.
– Я Йозеф – сборщик подати. Выкладывай, что знаешь.
– Знаю я немного, милостивый сударь. Те нелюди, что сегодня напали на город живут в глухих местах на болотах. Обычно они мирные и лишний раз людям не показываются. Ума не приложу, что их заставило прийти сюда.
– А про что твой байструк бормотал?
Кузнец нахмурился, но ответил:
– Вы его не слушайте, господин. Яков с детства не шибко умом крепок. Услышит как собака брешет, да на всю околицу разнесет, что волколак.
– Что-то ты, кузнец, не договариваешь. – Мытарь встал перед мужчиной, важно подбоченившись. – А-ну выкладывай, собачий сын!
Кузнец начал вставать, и Йозеф почувствовал себя оттасканным за ухо мальчишкой, забравшимся в соседский сад. Когда мужчина поднялся во весь рост – смотреть снизу вверх пришлось уже мытарю.
– Господин сборщик, – Сказал Семен наклонившись к нему, почти в ухо. – Здается мне, что сегодняшнее яйцо всмятку, которым сударь изволил завтракать, и которое так неудачно засохло у вас на кафтане – было последним в вашей жизни.
Мытарь быстро глянул на пятно поверх алого Дамасского шелка, и снова на медвежью фигуру кузнеца. Тот поднес к губам трубку из вереска, пустил струйку дыма и задумчиво посмотрел куда-то вверх:
– Хотя и краюха хлеба с луковицей для меня, видать, были последними.
Рядом ходил туда-сюда растрепанный писарь с ошалелыми от страха глазами, и все повторял:
– Кто-нибудь видел бургомистра? Нужно найти бургомистра!
Девочка, что стояла у окна вдруг весело взвизгнула и потянулась своими крохотными ручками в щель между досками.
Женщина, перевязывавшая раненых подбежала к ней и прижала к себе.
– Мама, Мама, там киса.
– Успокойся, милая, там никого нет. Тебе померещилось.
– Там киса. Давай ее впустим. Ей холодно. У нее из ротика идет пар.
Женщина настороженно посмотрела в щель между досками и набросила на окно тряпку. Зной июльского дня во сто крат усиленный тлеющими тут и там смолянистыми срубами домов, уступал свой огненный трон душной летней ночи.
А за окном уже показался край полной луны. Она лениво выползала из-за высокого холма на западном краю города. Человек в балахоне, заканчивал приготовления на его вершине. Кости дюжины волов были тщательно перебраны и теперь составляли два почти одинаково огромных могучих скелета животных. Перетянутые между собой жилами из двух лежавших у его ног растерзанных человеческих тел – они словно высеченные из камня статуи возвышались над лысой вершиной. Наконец человек выбрал два самых массивных бычьих черепа и водрузил их на положенные места. После чего вернулся к человеческим телам. Присев он погрузил обе руки прямиком в кровавое месиво и зачерпнул полные ладони. Бесшерстное бледное существо с большими рыбьими глазами, словно подернутыми пеленой, сидело поодаль и наблюдало за всем происходящим. Величиной с крупную собаку, оно также преданно смотрело на хозяина и улавливало каждый его жест.
– Можете уходить. Иншафат. Вы больше мне не нужны. – сказал не оборачиваясь человек.
Существо не уверенно развернулось не отводя взгляд от хозяина, и перебирая худыми перепончатыми лапами по припорошенной кровью траве, двинулось прочь с холма. Внизу его ждали подобные ему. Их горящие в опустившейся тьме глаза жадно взирали на вершину.
Человек на холме подошел к костяным изваяниям и приложил к черепам ладони. Кровь потекла по белой кости, покрывая ее причудливой сетью ручьев. Отпечатки рук на бычьих лбах зашипели. Он медленно провёл пальцем поверх рисунка, выводя буквы.
– "Куенос Атиалан". – прозвучало в тишине. Человек убрал руку и сделал шаг в сторону. Старые кости заскрипели, расправляя спины. Черепа: один, затем второй – подняли пустые глазницы к небу и, откуда-то, будто из глубины давно истлевшего горла, вырвался рев. Громовым раскатом он спустился с холма в агонизирующее тело умирающего города, заставляя звенеть остатки стекол в окнах.
Люди внутри часовни вдруг умолкли. В их душу ворвался леденящий кровь ужас. Прошла, казалось, целая вечность, пока кто-то из них осмелился заговорить:
– Нужно уходить. Они не оставят живых. Скоро настанет наш черед.
– Куда ты пойдешь? Тебя разорвут как только ты выйдешь за дверь. – Сборщик подати вытряхивал из дорогих на вид сапог забившиеся туда камешки. – Моего денщика сожрали раньше, чем я успел сосчитать до десяти. Сиди, пока сидится. Стены здесь крепкие. На рассвете будем думать.
Человек в зеленой егерской куртке не унимался:
– Если мы не будем ничего делать – они вернутся и довершат начатое. Хоть детей дайте вывести. Дойдем до реки, а там через брод и большак начнется. До соседней Вишневой Заводи доберемся за два дня, если не останавливаться. А там и помощь приведем. – Он посмотрел на женщину, с девочкой на руках.
– Я ее не пущу туда. Лучше уж со мной здесь сгинет, чем там.
– Кто своих детей хочет спасти? – Человек повысил голос, чтобы его услышали в дальнем конце часовни. – Собирайте в путь. Я выведу их из города.
Но никто не встал с места. Один старик начал было говорить, но тяжелая жонкина ладонь, опустившаяся ему на затылок – враз погасила в нем всякий энтузиазм.
– Ну, раз никто не хочет – я пойду сам. Так и так пропадать. Лучше уж с топором в руке, чем как мышь под алтарем. – Егерь зло посмотрел на сборщика подати и пошел к двери.
– Дядька, возьми нас с собой! – Из-за гардины выскочили, как чертята из табакерки – чумазые, перепачканные сажей служки. – Мы уже всех перевязали, а драться мы все равно не умеем. И у Антония тетка в Вишневой Заводи живет.
Чумазый чертенок указал в сторону своего собрата.
– А где ваши родители? – Егерь присел на корточки перед своими попутчиками.
– У меня нету. А у Антония живут аж на перевале у Лиловых гор. Только тетка в Вишневой Заводи. – Второй служка согласно закивал головой.
– А что твой друг молчит-то?
– А он, дядька, с детства немкатый. Его в их хуторе собака перепугала.
– С детства говоришь? Давно ли оно у вас закончилось? – Егерь усмехнулся сквозь длинные рыжие усы, что одним концом свисали вниз, а другим залихватски закинуты были за ухо. – А как же вы разговариваете, что ты про него столько знаешь: и где жил и, что тетка недалече живет?
– Мы, дядька, грамоте обучены. Вот так и разговариваем: он пишет, а я, стало быть, читаю. А еще Антоний рисует. – Мальчик указал пальцем на образ святого, что висел прямо напротив дверей, над аркой перед молитвенной. – Это он Святого Иохима нарисовал для часовни. Правда, как живой?
Егерь выпрямился и взглянул на образ. Суровые и одновременно будто бы уставшие черты лица взирали на него из-под потолка. Лампадка, что горела у образа отбрасывала причудливый узор на лицо святого. Свет от ее красной стеклянной окантовки будто кровь в воде колыхался на нем. Егерю на секунду стало жутко от этого вида.
– Хорошо получилось. – Задумчиво произнес он. – Так и быть, возьму вас с собой. Собирайте свои пожитки.
Служки куда-то убежали. А с лавки встал и подошел к егерю старик.
– Знаю, что спасти их хочешь, но ведь на верную смерть ведешь.
– Не бойся, отец, авось не помрем.
– На вот. – Старик протянул мужчине узелок. – До Заводи путь не близкий.
– Что это?
– Краюха и два яблока. Дал бы больше, да нечего.
– Спасибо, отец.
Тем временем мальчишки вернулись, волоча за собой какой-то узелок. Заметив вопросительный взгляд егеря один из них ответил:
– Это книги.
– А дотащите их? Оставьте лучше здесь – а то придется бежать, а с такой поклажей ног не унесем.
– Нельзя. – Парнишка вытер рукавом нос. – Это святое писание и церковная книга. Нам сказано было беречь их как зеницу ока.
– Ладно, давайте ваше писание, а то надорветесь. Что я потом вашей тетке скажу? – Егерь закинул узелок за спину и повернулся к остальным. Многие смотрели на него с ужасом. Другие неодобрительно качали головами, опустив глаза.
– Ну, не поминайте лихом.
Фигура на холме стояла, глядя в полной тишине в сторону часовни. Лишь тяжело вздымалась грудь у мертвых быков, пытаясь надышаться после долгого забвения. Там, вдали, остались еще незавершенные дела. Еще теплилась жизнь в доме на освященной земле.
– Так, значит их там две дюжины. – человек задумчиво погладил подбородок. – Как ты думаешь, дружок, равноценный обмен?
Кот с белесыми, помутневшими глазами и отвисшей челюстью, сидел у его ног и смотрел снизу вверх.
– И я так думаю. – тихо проговорил человек.
Он запряг мертвых волов в притянутую мелкими прислужниками телегу. На ней стояла огромная клеть, с наброшенной поверх истлевшей тканью. Внутри слышно было ворочание и приглушенные стоны. Между волами был подвешен ствол дерева, наспех вырванного с корнем и обгрызенного на манер тарана с другого конца. Бесшерстные слуги не знали орудий. Потому на сырой древесине виднелись следы крови, от истертых лап и зубов.
– Пора.
Он нагнулся к кошке и нежно погладил ее по загривку. Затем взял на руки. Животное не противилось. Его маленькая жизнь уже давно угасла. Человек крепко взялся за ее пушистую шею и потянул, пока она не хрустнула. После, отбросив в сторону безголовое тельце, он подошел к одному из волов и насадил на рог что-то небольшое. В темноте видно было лишь, как поблескивали мутные глаза.
– Кхар-Мсабаш! – Громко произнес человек и огромные колеса заскрипели, сдвинулись с места.
Внутри часовни царила тишина. Лишь в дальнем углу слышались стоны раненых. Мужчины у дверей сидели полукругом. Их мрачные лица в свете догорающих лампад, казалось, сошли с давних полотен, где забытые в веках защитники давно занесенной песками крепости, ждут своего последнего боя.
Кто-то еле слышно затянул песню. Кузнец вздохнул, вертя в руках вырванную из дубовой балюстрады балясину:
– Много чего болтают на ярмарках. Иным лишь бы языком почесать. Но бывает такое услышишь, что сдается: лучше б это была брехня. Однажды, я еще мальцом был, старшой брат взял меня с собой продать гусей в Лесной Гавани. Пока он пошел проведать местных девок – я караулил клетки на пристани. А там собрался торговый люд поговорить за жизнь. Шум, смех, порою брань. Я раньше таких словечек и не слыхивал. Аж уши в трубочку заворачивались. А потом все разом как-то притихли. Будто вороны на дереве, когда ястреб пролетает. Мне стало любопытно, и я пробрался сквозь толпу. А среди зевак сидел на тюке один анкварский купец, что через здешние болота товар вез. Его руки тряслись, и кто-то сердобольный сунул ему плошку горячего липового отвара. Трястись руки не перестали, но человек отпил и немного успокоился. Мне тогда показалось, что он не был стар, хотя волос его был белым, словно снег с вершин Лиловых гор. Анкварец поведал, что два дня назад пересек границы Болотного Края у каменного столба первых людей. Его обоз шел по узкой тропе среди топей, огибая Змеиное урочище с юга. Вечером первого дня проводник нашел хорошее место для ночлега и обоз встал на привал. Ночь прошла неспокойно. Лошади заметно нервничали, а волкодавы проводника-захемца беспричинно лаяли в направлении топи. Под утро проводник пришел в шатер анкварца и позвал его идти за собой. Они продирались сквозь валежник, пока не взобрались на невысокий холм, поросший можжевельником. Солнце еще не встало. Над болотом стелилась серая дымка, в которой мерещились то чьи-то голоса, то странные фигуры, проплывающие между стволов почерневших елей. Проводник приказал купцу лечь в траву и смотреть. Сначала он ничего не заприметил и, уже было решил, что захемец вслед за своими псами начал видеть то, чего нет. Но спустя короткое время он услыхал треск ветвей. А ещё через мгновенье на тропе, которая шла в двухстах шагах севернее той, что следовали они, показался огромный бурый медведь. Купец собрался было сорваться и убежать, но проводник вдавил его в землю и приказал помалкивать. К удивлению анкварца медведь был в упряжи и тащил за собой что-то на подобие грубо сколоченной из бревен арбы. Верхом на медведе сидел погонщик. Следом за ними растянулся цепью целый отряд нелюдей. Похоже было, что они взяли след каравана еще в степях, а сейчас свернули не на ту тропу и, на счастье людей, разминулись с ними. Следом за медведем на тропе показались пешие нелюди. Замыкали строй двое наездников на диких вепрях. Всего их было не больше двух дюжин. Они прошли мимо укрытия людей и уже почти скрылись за деревьями, как вдруг меж стволов пронесся какой-то причудливый звук. Что-то засвистело, потом несколько раз глухо ударилось о деревья и наконец застрекотало, будто цикада у самого уха. И тогда начался сущий ад. Сначала тягловый медведь в голове строя нелюдей упал замертво. Возница его стал бить хлыстом. Да какой там? Издохла скотина. А когда поравнялись с ним пешие, и подошли посмотреть что стряслось – зверь испустил смрадный дух на них. Они за рты похватались, да поздно уже было. Один за другим так и полегли. Полежали они, значит мертвые, а потом возьми и встань. Те, кто в конце строя был и живой остался – того его мертвые товарищи потом сами догнали и кровь пустили. Дождались, пока тоже встанут и все направились прямо в трясину. Да так и ушли под воду. В самую топь. Будто и не было.
Кто-то из присутствующих осенил себя святым знамением:
– А что дальше было, кузнец?
– А дальше вернулся Кестус, мой брат, и надавал мне по шее. Пока я уши развесил – гусей кто-то стащил.
– Погоди. Что же получается? Он в здешних болотах живет уже больше, чем полвека?
– Пожалуй, что и дольше. Я давече говорил, что еще мой дед, иной раз, про него вспоминал.
– Сколько ж ему лет?
– Сколько бы ни было – руки пачкать он не любит. Действует хитростью и издалека. Если это он напал на Ивельхейм, значит будет ждать, пока тут живых не останется. Потому как власть он имеет только над хладными трупами.
– А что же тогда эти твари за ним пошли? – Спросил какой-то человек в разорванной на груди рубахе с проступающими пятнами запекшейся крови. Или они тоже того? Хладные трупы?
– Сие мне не ведомо.
Кузнец нежно провел ладонью по гладкой лакированной поверхности балясины:
– Хорошая работа. Жалко, что сгинет и не останется того, кто вспомнит труды этого плотника.
Тишину нарушила женщина. Та, что помогала раненым. Она тихо присела на скамью рядом с кузнецом.
– Лейтенант стражи совсем плох. Если знаете кто-то молитвы – сходите к нему.
Старик, сидевший рядом молча поднялся на ноги и ушел.
– Еще двое не доживут до утра. – устало выдохнула она. Ее платье, все изорванное на лоскуты и черное от запекшейся крови – в сумраке часовни оно придавало бедной женщине вид какой-то растерзанной птицы.
Яков смотрел на нее и думал, что такую птицу он когда-то видел в книжке с яркими картинками. Ее читали детям в школе, в окна которой он часто заглядывал, когда проходил мимо, ведя на луг гусей. Бывало он останавливался у открытого летним утром окна и подолгу слушал рассказы. А тот рассказ, был про странных птиц из далекой страны. В засушливые годы они выкармливали своих птенцов собственной кровью. Учитель, который рассказывал детям об этих птицах говорил, что они – символ родительской любви. Яков хорошо запомнил этот рассказ и теперь, в этой женщине он видел ту самую птицу, что отдает себя без остатка.
Мытарь тяжело поднялся и глядя куда-то сквозь запертые дубовые двери сказал:
– Егерь был прав. Нужно уходить отсюда. Пока еще есть силы.
– С ранеными? – Женщина подняла на него уставшие глаза.
– Они будут нас задерживать.
– Нельзя их оставлять. – Она умоляюще смотрела на сборщика подати.
Он молчал.
– Трудно такое сказать вслух? – Тихо вымолвила женщина. – Сказать, что они обречены.
Йозеф вскочил. Его лицо налилось красным, а глаза ошалело бегали из стороны в сторону.
– Я не плохой человек! – Закричал он. – Я не плохой! Просто… Я не знаю как быть! Мне жалко их, но если мы останемся здесь – то погибнем. Если понесем с собой раненых – тоже погибнем.
– Вы видели бургомистра? – Перед сборщиком возник потерянного вида человек, все это время ходивший взад-вперед по храму.
Йозеф схватил несчастного за грудки и с силой впечатал в стену:
– Мерзавец, ты видишь, что происходит? – Он тряс и тряс человека, а его голова раз за разом билась о белоснежную лепнину. Пока по ней не потек тонкий красный ручеек.
Женщина, что стояла в оцепенении рядом резко оттолкнула сборщика. Его глаза были полны ужаса. Он отпрянул от своей жертвы и с испугом посмотрел на свои руки. А женщина только и успела подхватить падающее тело.
Он лежал на полу, а сверху на него смотрели херувимы. Они прятались в пушистых облаках на фоне бесконечного синего неба и смеялись оттуда над смертными. Такие далекие, словно он смотрел на них из самого ада.
– Бургомистр… Нужно найти бургомистра. – Спекшиеся губы не слушались.
– Лежи. – Женщина приподняла его голову. – Лежи. Все будет хорошо. Изверг! Ты мог его убить.
– Простите меня. – Мужчина упал на колени и закрыл лицо руками.
Женщина глубоко вздохнула и отвернулась к раненому.
– Вы знаете его?
– Видел пару раз. – Голос мытаря звучал с надрывом. – Это писарь бургомистра.
Он продолжал бормотать что-то неразборчивое и с каждой минутой все слабел.
– Возьмите себя в руки и принесите ему воды.
– Да. Конечно. – Йозеф встал с колен и растерянно огляделся.
– Вода есть в купели. – Писарь тем временем попытался встать и застонал от боли. – Потерпи, миленький. Скорее!
– Вы не понимаете... Нужно… Нужно найти бургомистра. У него ключ.
– Какой ключ?
– Они ищут ключ. Если снимут печать – мы все погибли. Все обратятся в его рабов.
– Что ты такое говоришь? – Женщина склонилась над ним, глядя прямо в глаза. Он угасал. – Что еще за печать? Бедный, ты совсем плох.
– Я не важен. Все не важно. Найдите бургомистра. Спрячьте ключ.
– Мальчик! – Она окликнула паренька, что сидел рядом с кузнецом. – Поди сюда.
Яков отложил ножку лавки, из которой строгал последние полчаса кол и приблизился.
– Как тебя зовут, мальчик?
– Яков я.
– А я Марыля. Яков, сынок, пройдись по церкви – поспрашивай: не видел ли кто здешнего бургомистра? – Она наклонилась к раненому. – Как он выглядит?
– Лилового сукна рубаха, желтые сапоги из телячьей кожи. Выше меня на голову, сухой, как щепка. Руки в шрамах от ожогов. А на лице рубцы. И… на шее кулон. Серебряный молоточек. – Ага, понял.
Мытарь, вернувшись с водой, прятал взгляд и был робок, словно дитя. Что-то человеческое пробилось в нем сквозь коросту безразличия, которой обросло его сердце за многие годы.
– Я слышал за дверью скрежет. Там кто-то есть. Через двери нам уже не выйти. Если бы только отсюда был другой выход.
– В часовнях бывают лазы через нижние этажи. – Помогая писарю утолить жажду, тихо проговорила Марыля. Её тёмные, уже подернутые сединой волосы, давно растрепались и свисали длинными прядями на глаза. – Сходил бы ты, господин сборщик подати, и проверил. Все польза.
Йозеф молча кивнул и направился в дальний от алтаря угол, где под пол уходили резные перила.
Внизу было темно и душно. Редкие лучи, пробивающиеся сквозь щели в полу, тонули в облаках вздымающейся при каждом шаге пыли. Мытарь молча пробирался сквозь нагромождения ветхого хлама. Коридор, по которому он шел внезапно закончился крутыми ступенями, уходящими куда-то еще ниже в темноту. Проход украшали резные фигуры ангелов с воздетыми мечами. Йозеф вздохнул и на негнущихся ногах стал ступать вниз.
Яков ходил от человека к человеку и спрашивал про бургомистра. Почти все, кто оказался тем страшным вечером в церкви были приезжие и мало кто представлял как он выглядел. Тогда, отчаявшись найти его – он сел за алтарем и опустил в ладони лицо. Он не плакал и не прятался от своих страхов. Ему просто хотелось проснуться. Чтобы все это оказалось сном и он снова вышел на двор и обрадовался новому дню. Собрался с отцом в поле или на всю ночь отправился с Бартошем и Войшиком на речку рыбачить у костра. Как же он не ценил, то что имел. Он не понял как его уши заложило, а статуя святого, возвышавшаяся над алтарем, позади него, качнулась и медленно, как во сне поплыла на паренька. Он только успел подумать: какая смешная у святого стрижка. Как пол от удара каменного изваяния проломился и мальчишка рухнул во тьму вместе со святым. Во рту и в глазах была пыль и каменная крошка. Из его ушей текла кровь. Он стал карабкаться наверх по скульптуре с отколовшейся головой, но его вдруг схватили за шиворот. Яков попытался вырваться и закричать, но рот ему зажала крепкая рука.
– Молчи, хлопец. Иначе оба пропадем. – Мытарь был напуган. Его лицо покрывала испарина, а глаза словно у загнанной в угол лисицы бегали по сторонам. Яков кивнул и Йозеф отпустил его. Сквозь щели в полу они видели огромную дыру в стене храма и вздымающиеся на дыбы мертвых быков с бревном-тараном, запряженных в телегу. Поверх нее стояла покрытая ветошью клеть. Люди, оставшиеся наверху хватали кто что мог. Оттаскивали раненых и отступали вглубь часовни. Быки, скованные упряжью разбрасывали вокруг себя лавки, переворачивали подсвечники, но дальше пройти не могли. Тогда дверь клетки вдруг рухнула и оттуда стали выползать мертвецы. Вдалеке закричала женщина. Люди стояли, не решаясь сделать шаг, когда кто-то из мужчин ринулся вперед с древком от хоругви в руках. Он так грозно кричал, что его воинственный вид воодушевил остальных. Нежить же разбредалась по храму, словно слепые котята. Мертвецы бились о колонны, спотыкались и падали навзничь, будто скованные цепями.
– Будто скованные цепями… – неожиданно для Якова проговорил сборщик подати. – Стойте!
Он оттолкнул паренька и тот, ударившись головой о балку, упал без чувств. Йозеф же бросился к лестнице наверх.
– Стойте! – он выскочил из-под пола весь в пыли, словно ошпаренный кипятком крот из норы. – Это люди! Стойте!
Мужчина упал на колени между пикинером и мертвецом, в которого он направил острие древка.
– Уйди! – Закричал мужчина. – Трус!
– Стойте. – Мытарь переводил дыхание. Потом встал и под испуганные взгляды толпы подошел к одному из мертвецов, стащив натянутую на его голову сырую овечью шкуру. К изумлению и ужасу людей под ней оказалось перепуганное лицо живого человека. Во рту его был кляп, руки связаны за спиной, а вдоль тела болтались копыта все той же выпотрошенной овцы, вывернутой наизнанку.
– Что все это значит?
– Вы не поняли? – Задыхаясь прокричал Йозеф. – Он хотел, чтобы мы осквернили храм, убив кого-то из людей. Тогда путь для него открылся бы и мы все пропали.
Фигура на холме наблюдала глазами мертвой кошки, чья голова болталась на роге одного из быков. Люди внутри храма о чем-то жарко спорили. Развязывали пленников и убирали оружие. Все пошло не так как он хотел. Один из них что-то жарко доказывал остальным, указывая в сторону быков. Чертил носком сапога что-то на полу. Потом подошел к быкам на расстояние вытянутой руки и опрокинул на пол купель. Желтые кости попятились, но телега, застрявшая в стене, не дала им вырваться. Их окутал пар. Человек на холме чувствовал их боль. Он переживал каждый миг их агонии. Его творений. Его детей.
Йозеф повернулся к толпе:
– Видите? Он здесь не властен, пока храм не осквернен отнятой жизнью.
У двери храма на руках у женщины-птицы тихо лежал писарь.
– Как тебя зовут?
– Вартеж.
– Я отпускаю тебя, Вартеж из этого мира с тем, с чем ты пришел. Будь прощен и прости нас. Спи спокойно.
Она видела, как лицо писаря напряглось, силясь как можно дольше оттянуть последний выдох. Глаза будто просили о лишнем мгновеньи. И наконец он выдохнул..
Йозеф, сборщик подати, вытер мокрое от пота лицо и присел на пол рядом с покосившимся колесом телеги. Все, что осталось от оживших костей – превратилось в бурую, с резким запахом слизь. Кто-то развязывал несчастных пленников, чуть было не ставших жертвой бойни. Другие подходили ближе, чтобы убедиться, что мертвые волы теперь и правда мертвы.
Сквозь обморок Яков услышал голос своего дядьки.
– Яков! Никто не видел моего племянника? Яков! Собачья селезенка! Только бы жив.
Мальчик потрогал шишку на затылке и попытался подняться. Оказалось, что он лежит под окном в полу, сквозь которое протянут колокольный канат. Схватившись за него, он подтянулся и встал. Подумав мгновенье запрыгнул как можно выше и начал карабкаться. Веревка скрипела и ходила вверх-вниз, раскачивая огромный городской набат. Но он все еще молчал. Мальчик уже просунул голову и даже увидел дядьку Семена, как вдруг услышал звон. И разом с ним Яков ощутил, будто его сбила на полном скаку лошадь. Руки разомкнулись на веревке и он сорвался вниз, в темноту. Сквозь шум в ушах, как через толщу воды до него донеслись слова:
– Керва’дзо’Рох!
И мир померк.
Взрыв был не громким. Скорее хлопок – будто мешок с мукой бросили на землю. Но человек на холме слышал его отчетливо. Бурое, похожее на взвесь ила в пруду, облако заполнило ненавистный ему дом в центре дединца. Сквозь проломленную стену оно лениво выползло наружу, растекаясь по площади. От него по белоснежным стенам часовни побежали, словно зараженная кровь по венам, тонкие паутинки. Добежали до колокольни и в этот миг будто огромная рука сдавила ее и обрушила пока в воздухе все еще стоял последний удар колокола.
Отличный комментарий!