Человек, сокрушивший Российскую империю.
Благообразного господина с маленькими глазками, изображенного на портрете, звали Петр Львович (Петер Людвиг) Барк. Наверняка абсолютному большинству современных людей его фамилия ни о чем не говорит. Между тем, роль этого господина в разрушении Российской Империи, пожалуй, более значительна, чем у революционеров всех мастей, вместе взятых.
Именно Барку Россия обязана принятием в 1914 году "сухого закона", оказавшего катастрофическое влияние на ее экономику и на всю обстановку в обществе. В январе 1914 года он занял пост управляющего министерства финансов и уже тогда начал продвигать идею запрета торговли спиртными напитками. Имея доступ к царю, он убедил его в правильности этой идеи, а ее практическая реализация началась сразу после вступления России в войну. Барк к тому времени вступил в должность министра финансов, на которой он оставался вплоть до Февральской революции.
Сперва Николай Второй личным указом запретил продажу алкоголя на время мобилизации. Затем издается новый указ: "Государь Император, 22 августа 1914 года, Высочайше повелеть соизволил: существующее воспрещение продажи спирта, вина и водочных изделий для местного потребления в Империи продолжить впредь до окончания военного времени". Наконец, 16 сентября Госдума по инициативе все того же Барка приняла закон, в точности соответствующий царскому указу.
В 1914 году прибыль от винной монополии составляла почти 30% доходной части бюджета России. Она полностью покрывала государственные расходы на армию, флот, полицию и здравоохранение. Прекращение выпуска и продажи спиртного лишило страну этих доходов. Разумеется, Барк и его сторонники понимали, что столь огромную дыру в бюджете надо немедленно залатать. Для этого были резко взвинчены акцизы на чай, кофе, табак, сахар, соль, спички, керосин, уголь, дрова и целый ряд других товаров повседневного спроса, а также - тарифы на пассажирские перевозки.
Таким образом, народ не только лишили "веселия Руси", попытавшись одним махом сломать многовековые питейные традиции, но и больно ударили по карману, в том числе и тех, кто спиртным никогда не интересовался. Несмотря на показные восторги "прикормленной" прессы, авторитет властей от этого отнюдь не вырос. Вдобавок разом остались без работы более 300 тысяч человек, занимавшихся производством и продажей спиртных напитков, а государству пришлось выплачивать десятки миллионов рублей владельцам ликеро-водочных, винных и пивных заводов в качестве компенсации убытков.
Реакция на "сухой закон" людей, привыкших к спиртному, была естественной и вполне предсказуемой: началось массовое изготовление нелегального алкоголя и столь же массовое употребление суррогатов, гораздо более смертоносных, чем водка. За 1915 год выпуск спиртосодержащих лаков, политур и растворителей в центральных и северо-западных регионах России вырос в 20 раз! Разумеется, всем было понятно, что "полировали" этими жидкостями, однако, до их запрета дело не дошло. В том же 1915 году в одном только Санкт-Петербурге было продано более 1000 тонн одеколона, по литру на каждого жителя города, включая младенцев.
Самогоноварение приняло гигантские масштабы. По самой скромной оценке и без учета браги, в 1916 году его было изготовлено порядка 30 миллионов ведер, то есть, 370 миллионов литров. Пойло гнали из всего, что способно скисать и образовывать спирт, но предпочтение, естественно, отдавалось сахару, как наиболее эффективному сырью. В середине 1916 года сахар по всей России исчез из продажи, самогонщики скупали его еще на складах, не дожидаясь поставок в магазины. Всем, кто пережил горбачевский "полусухой закон", хорошо знакома эта картина.
Одновременно резко увеличилось потребление других наркотиков, прежде всего - опиатов, тоннами доставлявшихся контрабандой из Афганистана, Персии и Китая, а также - кокаина, именно тогда ставшего непременным атрибутом "богемного" образа жизни. А простой люд хлестал "ханжу", "ханку", "кумышку", "соняшку", "гвоздилку", "дымок" - под этими и многими другими народными названиями скрывалось, по сути, одно и то же - дрянной самогон, который разрушал психику гораздо сильнее и быстрее нормальной водки. Не этим ли в значительной мере объясняется жуткое одичание и чудовищные зверства, захлестнувшие Россию после революции?
В общем, реальная картина была очень далека от той, что рисовала официальная статистика, согласно которой потребление алкоголя к 1917 году сократилось почти до нуля. О том, как все это выглядело на практике, можно прочесть в многочисленных воспоминаниях, дневниках и письмах современников. Вот. к примеру, весьма красноречивые фрагменты из дневника офицера М.И. Чернецова, приехавшего в свое имение в Орловской губернии после выписки из госпиталя, куда он попал в результате фронтового ранения.
12 декабря 1916 года. Два дня назад к нам наведывались крестьяне из ближайших деревень, из Опарино, Сказино и Репьево. Пьяные настолько, что еле шевелили языками. Наглые, самоуверенные, ничего не боящиеся — ни Бога, ни царя! Требовали отдать им старый парк. Я категорически отказал, они настаивали, стращая меня «красным петухом». На ночь зарядил всё оружие, забаррикадировался в одной из комнат, предварительно приказав заколотить окна на первом этаже.
В деревнях никакого порядка. Везде пьяные морды, везде продается самогон. Чтобы раздобыть денег на выпивку, продают всё, даже крыши собственных домов. Думаю, что и лес мой хотели продать на самогонку. Ещё два года назад можно было спокойно пройти по улицам деревень. Сейчас всё резко изменилось: могут запросто раздеть, избить и даже убить. И всё это — посреди белого дня.
16 декабря 1916 года. Вчера ночью сожгли моих соседей Шингарёвых. Всех — самого Ивана Ивановича, его жену Елизавету Андреевну, детей — 16-летнюю Софию, 12-летнюю Елену и 10-летнего Николая. Парк вырубили весь (за ночь!), забили всех коров и лошадей, разбили всё, что не смогли унести. Все нападавшие были пьяны, даже там — на пожарище — пили захваченный с собой самогон. Трое нападавших замёрзли насмерть, но их товарищи этого не заметили.
5 января 1917 года. Чаша моя переполнена, всё, уезжаю. Последней каплей стали события последней ночи, когда меня чуть не пригвоздили к стене вилами. Слава Богу, не растерялся, дал отпор. Расстрелял 15 патронов, одного завалил насмерть, троих ранил. Пишу, уже сидя в вагоне поезда «Орёл-Москва». На большой скорости проскакивая деревни, видел всё то же — злые взгляды крестьян, пьяные проклятия и пьяную круговерть.
Заметим, это написано за два месяца до Февральской революции, в самом центре страны. Из сказанного видно, что никакой власти к тому времени в сельской местности уже не было. Полный беспредел и анархия, замешанная на самогоне. Хорошо бы это прочесть тем, кто любит рассуждать о том, как процветающая царская Россия, стоявшая на пороге великой победы, была внезапно сражена коварным ударом в спину. В реале же, страна вступила в 1917 год дико озлобленной, насквозь пропитанной самогоном и политурой, к тому же - с рассыпающейся экономикой и парализованным транспортом, из-за чего в столице вскоре начались голодные бунты.
Однако вернемся к тому, с кого начали. Судьба Петра Львовича Барка поистине удивительна. Он - едва ли не единственный член российского Совмина, продержавшийся на своем посту от начала мировой войны и до Февральской революции. Несмотря на то, что уже в 1916 году был очевиден провал его политики, а финансовая система рушилась на глазах, его так и не отстранили от должности. Царившая в те годы "министерская чехарда", когда правительства менялись как перчатки, а министры порой вылетали из только что занятых кабинетов, едва успев разложить бумаги, его почему-то не затронула.
Сам он объяснял это своей покладистостью, умением ладить с людьми и идти на компромиссы, однако, коллеги, напротив, характеризовали его как человека "заносчивого, недружелюбного и нетерпимого к чужому мнению". Почему же царь благоволил ему вплоть до своего отречения? Это - одна из загадок тогдашней, весьма запутанной российской истории. К сказанному можно добавить, что Барк в 1920 году эмигрировал в Англию. Там этот человек, фактически разваливший российскую экономику и пересадивший Россию с водки на самогон, считался выдающимся финансистом и экспертом по делам Восточной Европы. В 1935 году его возвели в дворянское достоинство и удостоили титула баронета Британской империи.
