http://www.svoboda.org/content/article/27269673.html
В Чехии проходит курс реабилитации Юрий Яценко, который провел год в российских тюрьмах. Двадцатитрехлетний студент-юрист из Львова подрабатывал продажей электротоваров в России. В мае 2014 года Юрия и его товарища Богдана Яричевского задержали в гостинице города Обоянь Курской области. Пустяковая, на первый взгляд, проверка затянулась, а затем Юрием заинтересовалась ФСБ. Его жестоко пытали, узнав, что он был участником Майдана. В марте 2015-го российский суд приговорил его к двум годам колонии-поселения по сфабрикованному обвинению в незаконном хранении взрывчатых веществ. Международная кампания в его защиту оказалась успешной: в мае Юрий Яценко был освобожден и вернулся во Львов. Он окончил университет и сейчас борется за освобождение украинских политзаключенных, находящихся в российских тюрьмах. Юрий Яценко побывал в пражской штаб-квартире Радио Свобода и рассказал о том, что с ним случилось в России, и о своей жизни после освобождения.
– Хотя логики у российских спецслужб нет и искать смысл в их действиях сложно, но примерно можно представить, почему они схватили Надежду Савченко, почему они так обошлись с Сенцовым. Но зачем они вцепились в вас – полная загадка. У вас есть какие-то соображения о подоплеке вашего задержания?
– Расскажу, как меня задержали. Я был в номере отеля, с утра постучались работники уголовного розыска, сказали: пройдемте на проверку документов. Я уточнил, нарушал я что-нибудь или нет, они сказали: нет, это обычная формальность. Я понимал, что отказываться не будет возможности. Допускал, что, возможно, дело в моей львовской прописке, пропагандистская ситуация была такова, что к львовянам настороженно относились. Думал, что проверят, успокоятся, и все будет нормально. Когда прошел в городское управление полиции, они проверили по всем базам данных, отпечатки пальцев сняли, паспорт проверили. Уже собирались отпускать, но через несколько часов пришел работник ФСБ и показал фотографии, где я стою на Майдане.
– А как они их раздобыли? В социальных сетях?
– Меня тогда не было в социальных сетях, но были мои друзья. На Майдане я почти весь период был, еще с самого начала Евромайдана, мирных студенческих протестов, которые вскоре разогнали, и до самой активной фазы, до расстрела. Я тогда медиком был, в медслужбе волонтером работал.
– И ваши друзья выложили эти фотографии в социальные сети?
– Эти фотографии были в социальных сетях моих друзей. У ФСБ достаточно специалистов, чтобы выйти на такую информацию.
– А что чему предшествовало, как вы полагаете? Они обнаружили ваши фотографии в социальных сетях и пришли за вами в гостиницу или сначала вас задержали, а потом стали искать компромат?
– Думаю, сначала задержали. В этом городке всего два отеля. Я думаю, просто им захотелось проверить: парни со Львова приехали, давай проверим их. Это еще перед 9 мая было. Но это мое мнение, я не могу быть уверен.
– Думаете, это была случайность и они заинтересовались только украинской пропиской?
– По моим ощущениям, это случайность. Потом уже из ФСБ пришли с конкретным предложением: ты сотрудничаешь с нами, и тебе ничего не будет. То есть я должен был по телевизору выступать, сказать, что меня Украина направила, а я не хочу преступные приказы Украины исполнять и иду в ФСБ, чтобы эфэсбэшники мне помогли.
– Направила в качестве террориста или шпиона? Какую легенду они придумали?
– Один раз они говорили: скажи, что тебя прислал Ярош; в другом разговоре – что прислал Наливайченко, он тогда СБУ руководил. Третий разговор – что Украина прислала. Уточняющих вопросов, как именно должна звучать легенда, я не задавал, поскольку это бы могло быть воспринято ими как желание сотрудничать.
– Они как-то объясняли, почему вцепились именно в вас?
– Да, были объяснения, поскольку разговоров очень много было. Был такой момент в управлении ФСБ по Курской области. Меня в это управление везли спецназовцы с мешком на голове и хорошенько побили перед разговором, сказали: ты будешь разговаривать с серьезными людьми, должен себя вести хорошо. Я сказал: буду себя вести хорошо. Серьезные люди – это были два мужчины в кабинете. Накрытый стол, поговорили про всю мою жизнь, всю мою биографию, все мои взгляды. Сказали: понимаешь, ты патриот своей страны, ты ее любишь, мы тоже любим вашу страну, Украина – это братский народ. Но пойми, у вас власть захватили американцы, исполняет их указания хунта, ты должен помочь своей стране. Мы помогаем твоей стране, и ты помоги своей стране. Я снова отказался, сказал – это мне неинтересно. После этого они дали мне понять, что они меня заставят. Зашли эфэсбэшники, спецназ, побили немного, подушили. Я сказал, что все равно не могу. Они сказали: уведите, поработайте с ним. Я понимал, что будут пытки применены ко мне, и попросился в туалет. В туалете разбил голову, потому что они старались так бить, чтобы не было следов, я себе голову об угол стены разбил. Но все-таки после этого залепили мне рану, вывезли в лес, подвесили на крюк в позе "ласточка", несколько часов били по гениталиям, в живот, мешком с песком по голове, то есть уже применялись жесткие пытки. Я теперь всегда могу понять людей, которые сознались в чем-либо под пытками. Каждого человека можно сломать, теперь я это знаю.
– Как же им удалось не сломать вас? Вы никогда не были в такой ситуации, не были готовы к ней, вы не политик, не борец, откуда такая стойкость?
– Так получилось, что мне пригодился весь мой жизненный опыт. Мне повезло, что я человек более рациональный, чем эмоциональный, хорошо контролировал себя. Я все анализировал только с позиции разума. У меня юридическое образование, я понимал, что они могут делать со мной. Всегда у меня были планы, как реагировать на их действия. И когда ко мне применялись пытки, я понял, что у меня выхода нет, поскольку никто не знает, где я, я не могу ни у кого попросить помощи, я в изоляции был. Для этого я решил, что мне нужно довести организм до такого состояния, при котором меня пытать нельзя будет, и плюс заявить свой ультиматум. Я себе перерезал вены, разрезал живот, была очень быстрая кровопотеря. Я сказал, что не дам себя зашить, пока мне не дадут телефон позвонить. Поскольку кровь фонтаном била, мне дали телефон позвонить на Украину. Кроме этого, я сидел с самого начала с уголовниками, готовился, я всегда их спрашивал, как надо жить и выживать в этом мире. Через несколько месяцев я очень хорошо ориентировался в жизни в российской тюрьме, и это мне помогало. Конечно, уже с первых дней я понял, что, чтобы выжить там, надо стать каменным. У меня не было иного выхода: либо я вырабатываю в себе такие качества, которые помогут мне там выжить, либо иду на сотрудничество.
– Второй вариант вы исключали для себя абсолютно?
– Знаете, когда мне этот вопрос задают, я вспоминаю такой момент: ты висишь, и тебя бьют в пах. Мужчинам это легко понять. Через 20 минут это невыносимо, потому что, когда мешок на голове, не знаешь, когда следующий удар. Есть понимание, что они не остановятся, если они уже полчаса это делают, то они будут ломать до конца и не на что надеяться. Всегда в мыслях допускаешь, что ты сломаешься, не выдержишь, потому что надежды нет. Я именно об этом случае пыток говорю, потому что это тяжелее всего перенести. Я себе ставил задание не выдержать всё, а выдержать еще один удар, еще один, еще один, и так удар за ударом я думал: столько уже выдержал, еще один выдержку. Мне очень повезло, что они сделали перерыв, перенесли на завтра следующий этап пыток, и я догадался вскрыть себе вены, поскольку после этого меня нельзя было пытать.
– И больше ни разу не пытали?
– Сразу на следующий день, когда меня зашили, привезли назад в спецприемник. Как только заходил надзиратель в камеру, я сразу брал лезвие бритвы, там бритвы разрешены, и прикладывал его к сонной артерии, угрожая, что порежу себя. Конечно, ни о каком суициде речь не идет – это манипуляция с моей стороны была. Они не знали, они боялись, если я уже вскрывался, и так серьезно, что я смогу дальше с собой сделать, на что я пойду. Понимали, что, если я перережу себе сонную артерию, они меня не спасут. Поэтому, когда они заходили, сразу говорили: "Яценко, мы не к тебе, успокойся".
– Отобрать бритву нельзя было?
– Я допускал, что они могут резко подбежать. Я уже знал, как надо резать шею: надо оттянуть кожу, и потом оттянутая кожа режется, чтобы не повредить артерии. Не было попыток отобрать бритву. Это довольно сложно с их стороны, поскольку туда спецназ так легко не может зайти, нужны причины, там камеры видеонаблюдения в коридорах, обычные надзиратели на это не согласились бы, поскольку это был спецприемник для иностранцев, это еще было не СИЗО, им было не до этих проблем. Они не знали, успеют ли отобрать бритву, пока я себя не порежу, или не успеют, поэтому никто не отбирал.
– Вы говорили, что советовались с уголовниками. А как другие заключенные к вам относились? Понимали они, за что вы сидите?
– Если говорить о спецучреждении для иностранцев, там сидели, как правило, уголовники со всего СНГ, которые отбыли срок наказания на зонах, перемещались в спецприемник для дальнейшей депортации в свою родную страну. Там же сидели мигранты за нарушение миграционного законодательства. Условия содержания в этом спецприемнике были очень плохие, телефон не разрешали, телевизора не было, душ реже чем раз в неделю, камера 30 метров квадратных на 15 человек, антисанитария: я четыре месяца чесоткой проболел, а ей болеют при лечении неделю. Из-за этого мы организовывали протесты путем голодовки. Весь спецприемник, все иностранцы голодали. Когда администрация на второй-третий день голодовки начинала беспокоиться, они не шли на переговоры. Поскольку у меня юридическое образование, я мог лучше всех обосновать наши права, и так получилось, что все время я выступал защитником прав этих иностранцев. Они говорили: мы так хорошо, как ты, не скажем, так что давай ты будешь вести переговоры с администрацией. Как голодовка – сразу администрация ко мне. Поэтому у меня очень большая поддержка была. Когда меня вывозили оттуда эфэсбэшники на возбуждение уголовного дела, я не знал, куда меня вывозят и кричал: "Помогите, мне нужен адвокат!" Спецприемник поднял бунт, разбили окна. Меня тащат с заломленными руками эфэсбэшники, а иностранцы бросали всем, чем попало, по этим эфэсбэшникам с окон из-за решеток. Приятно было такую поддержку ощущать. Зато мне потом администрация спецприемника написала такую характеристику, что я "пронационалистически настроен к русскоговорящему населению и к территориям, которые оно занимает, все время подстрекаю к бунтам между администрацией и содержащимися гражданами". Формулировка – это цитата из официального документа.
– Были еще подобные случаи в этом спецприемнике, то есть украинцы, которых задержали с политической подоплекой?
– Был Дмитрий Резанович, белорусский анархист, который поехал из Белоруссии на Майдан. Когда он пересекал белорусскую границу, его тоже задержали за нарушение миграционного законодательства, он мне сам говорили, что эфэсбэшники к нему применяли силу из-за того, что он был на Майдане. Был случай, что поймали молдаванина на границе, он тоже со мной сидел. Он рассказывал, что действительно незаконно пересекал границу. Когда его поймали, его раздели, у него была наколка "Железный воин" на английском на спине, с детства наколка у него. Эфэсбэшники всячески старались его убедить, что он "железный воин" из "Правого сектора". Не знаю, как дальше его судьба сложилась, я не могу выйти с ним на связь, беспокоюсь, что у него.
– Вообще эта паранойя вокруг "Правого сектора" захватила в России всех…
– Когда меня освобождали из СИЗО, надо у начальника подписать справку об освобождении. Мне начальник говорит: ты знаешь, вчера Яценюк дал тебе орден героя Украины. Я говорю: за какие такие заслуги? Он говорит: за то, что ты лучший шпион в Российской Федерации. Эфэсбэшники сказали сизошным руководителям, что я действительно шпион с Украины, ко мне так и относились. Я сидел в спецблоке, там самые опасные преступники в СИЗО содержатся, у которых предполагаемые сроки от 15 лет, и злостные нарушители режима. У меня в Белгороде суточное видеонаблюдение было, круглосуточная прослушка. Было три-четыре обыска полных в день. Даже сами надзиратели из-за такой моей репутации боялись, поскольку эфэсбэшники сказали, что я шпион с Украины.
– Бритвы тогда уже не было?
– Бритва – это когда я был в спецприемнике для иностранцев, тогда на меня фальсифицировали административное дело. Потом через три месяца на меня возбудили уголовное дело и перевели в СИЗО. Появился свидетель, который сказал, что в 2013 году я ему оставил сумку на хранение. Что в этой сумке находится, он не знает, и делает добровольную выдачу этих вещей. С точки зрения юриспруденции невозможно за такое возбудить дело. Это 30-е годы сталинские. Он делает добровольную выдачу, говорит, что сумка была моя, на меня возбуждают дело за контрабанду взрывчатки за 2013 год. Потом это дело закрыли. Что интересно, в суде этот свидетель сказал, что он впервые меня видит.
– Вы сейчас пытаетесь получить полную реабилитацию. Вас же выпустили не потому, что признали невиновным…
– Интересный момент: они возбудили дело, фальсифицировали, но сфальсифицировали неправильно. Меня обвинили в хранении взрывчатого вещества – охотничьего пороха. А в уголовном кодексе РФ хранение охотничьего пороха уже давным-давно декриминализованное действие, то есть там прямо указано: хранение оружия, взрывчатых веществ, кроме охотничьего оружия, боеприпасов к нему и составных частей боеприпасов. 222-я статья: за охотничий порох возбудить дело нельзя. Кроме этого, там достаточно решений судов, Верховного суда, разъяснений, что это не является преступлением. Это то же самое, что возбудить дело за сахар.
– И как вы сейчас пытаетесь добиться справедливости?
– Для того чтобы мне жаловаться в Европейский суд по правам человека, нужно пройти внутрироссийские инстанции, то есть кассация, апелляция у меня уже была, потом Верховный суд, и только после Верховного суда, если меня все же будут дальше признавать виновным, я уже буду подавать в Европейский суд по правам человека.
– Не лень вам этим заниматься, ведь ясно, что российский суд все равно будет подтверждать прежние решения?
– Все-таки я надеюсь, что российский суд изменит свое решение. Но даже если он будет подтверждать, то Европейский суд, думаю, объективно отнесется к этому делу.
– Сейчас вы проходите реабилитацию в Чехии по приглашению чешской организации…
– Это организация "Человек в беде", она занималась моей поддержкой, поддерживали меня, когда я в СИЗО сидел, давали деньги на адвоката. Украинское государство не давало денег на юридическую помощь ни мне, ни теперь нашим политзаключенным, которые сейчас находятся в России, государство денег не дает.
Помогла чешская организация "Человек в беде". Теперь они меня еще пригласили на реабилитацию и конференцию. Психологически и физически я себя чувствую хорошо, единственное, порезы на руке, но они уже более-менее зажили, нет нужды в лечении, я думаю. В первые дни, конечно, очень тяжело было, поскольку я писал даже кровью после этих пыток, ходить сложно было, в паху болело. Но год прошел, я уже отошел от этого.
– И сейчас вы помогаете тоже украинским политзаключенным, находящимся в России, участвуете в кампании?
– Да, я участвую в кампании гражданской организации "Евромайдан SOS", благодаря деятельности которой я вышел. Они очень хорошо меня поддерживали, стучали во все двери, искали денег на адвоката, искали международной поддержки, поддержки со стороны российских гражданских организаций, у украинской власти. Сейчас у меня моральная обязанность заниматься тем же, стараться подключаться к работе по освобождению украинских политзаключенных.
– Все знают имена Сенцова, Савченко, Кольченко, Афанасьева, но ведь есть и другие, о которых гораздо меньше известно.
– И в этом проблема. Думаю, наше государство ведет недостаточную информационную политику в освещении менее известных дел украинских политзаключенных. Нужно об этом говорить больше.
Нет согласованных действий разных структур, Министерства иностранных дел, Службы безопасности, Генеральной прокуратуры, Администрации президента по освобождению политзаключенных. Нет ответственного человека, который бы сказал, что конкретно делается.
Как правило, все заканчивается общими заявлениями в СМИ и, как я сказал, нет даже денег на адвокатов для украинских политзаключенных. Эту ситуацию надо исправлять. Меня очень печалит ситуация с людьми, к которым нет доступа украинского консула и адвоката. Например, история Николая Карпюка. Он уже год сидит, а к нему не было доступа ни адвоката, ни украинского консула. Что там с человеком происходит, можно себе представить.
– Когда вас задержали, вы далеко не в первый раз приезжали в Россию, у вас там был бизнес. Как эта история изменила ваше отношение к России, к российской власти, к русским вообще?
– Очень многие мне часто говорят: ты теперь, наверное, русских сильно не любишь. Я говорю: да нет. Дело в том, что не имеет значения, какой национальности преступник. Если преступление сделала российская правоохранительная система, притом с самого верху, потому что по моему делу указания давала Москва, а потом эфэсбэшники на местах исполняли это, то это преступление надо наказывать. И тут дело не в личностном моем отношении, у меня нет ненависти к этим людям, но я знаю, что преступник, который ненаказуем, будет совершать еще больше преступлений. Чтобы такого не повторялось, нужно таких людей наказывать.
– А почему вы уверены, что Москва давала указания?
– Был такой случай в прошлом году как раз перед моим днем рождения: сказали украинской стороне, что меня будут отпускать эфэсбэшники, не делали продления срока содержания по стражей. Меня везут в последний день срока содержания в СИЗО в управление ФСБ. Следователь говорит: ты знаешь, я думаю, мы тебя сегодня отпустим, так что будет всё у тебя хорошо. Единственное, начальство сейчас говорит с Москвой. Начальство – это начальник следственного отдела территориального управления ФСБ. Ведет переговоры с Москвой, сейчас посмотрим, как Москва решит. Москва в последний момент говорит: нет, держать дальше. Мне следователь говорит: извини, ничего личного, меня самого ставят в позу, будешь дальше сидеть.
– Думаете, что они готовили крупный процесс по образу процесса Сенцова?
– Я думаю, у них было несколько вариантов. Больше всего они надеялись, что я все-таки пойду на сотрудничество. Они надеялись после пыток мня сломать более "законными" методами. Я сидел в одиночных камерах – это очень тяжело, три месяца в одиночке, с психически больными людьми, с провокаторами. Пытались сломать карцерами – это помещение строгого наказания для зэков, где нет кроватей, не проветриваемое, слабая лампочка, не пропускают литературу, все время надо ходить, поскольку если приляжешь, то простудишь внутренние органы. Старались меня сломать несколько месяцев. Но поскольку увидели, что я не поддаюсь и скандал уже назревает, – наверное, из-за этого они меня отпустили.
– Согласитесь, что 90% людей, оказавшихся в вашей ситуации, наверное, сломались бы и пошли на сотрудничество. Поразительно, что вы все это выдержали.
– Знаете, я сам удивляюсь, что я это выдержал. Я сейчас воспринимаю мир как обычный человек, и для меня большое удивление, что у меня получилось. Там настолько много было разных подстав, провокаций – это очень опасная среда. Там все время шестеро оперативников ФСБ думают над тем, как бы тебе хуже сделать, как тебя сломать. Я себя считаю очень счастливым человеком, поскольку мне десятки раз сильно везло, удавалось выходить из самых разных ситуаций.
– Надеюсь, что никто из наших слушателей не окажется в тюрьме в такой ситуации, но вдруг… Какой бы вы главный совет дали?
– Воспринимать мир только рационально, ни в коем случае не эмоционально, контролировать свои мысли. Самая большая опасность там после пыток – это психологическое давление. Я видел людей, которые сходили с ума после карцеров: они впадали в депрессию, у них были нервные срывы, а потом они сходили с ума. Надо работать над собой каждый день, вырабатывать характер. Мне очень сильно помогла молитва и поддержка родственников извне. Я составил план и всегда его придерживался, всегда наперед старался прогнозировать всевозможные варианты действий со стороны эфэсбэшников. Как правило, они уже не могли удивить, все их действия я планировал наперед.
– Какие у вас планы? Понятно, что уже торговать электроникой с Россией вряд ли получится. Есть какие-то идеи?
– В этом году после освобождения я защитил магистерскую работу, окончил университет. Я в прошлом году сел как раз перед защитой. Кстати, мне то, что я юрист, тоже очень помогло выживать в этой среде. На данный момент у меня есть моральная обязанность рассказывать, что происходило, дабы это не происходило с другими людьми, и всячески привлекать внимание к проблеме украинских политзаключенных в России, стараться помочь им. В дальнейшем мне интересно было бы работать в сфере защиты прав человека или в сфере контроля за деятельностью и злоупотреблениями в украинских правоохранительных органах – это мне по душе. Так что я хотел бы правозащитной деятельностью заниматься.
– Спрошу вас как участника Майдана. Многие в Украине говорят, что они разочарованы, реформы не идут, преступники не наказаны. Есть ли у вас такое уныние, или считаете, что всё, пусть и медленно, идет в правильную сторону?
– Я считаю, что какая бы ситуация ни была, сначала надо вопрос себе задать, не что государство для меня делает, а что я делаю для того, чтобы изменить и улучшить это государство. В Украине сейчас такой период, когда есть возможность реально формировать гражданское общество, которое могло бы влиять на власть, контролировать ее.
Сейчас страна стала более свободной. Очень многое будет зависеть от людей, насколько они будут активными, насколько каждый на своем месте, в своем городе, в своей области будет включаться в контроль за деятельностью власти. Недоработки нашей власти всем известны. Но я такой человек, что хотел бы сам что-то делать, а не разочаровываться в ком-то.
– Во Львове многое изменилось за год, который прошел после революции?
– Я когда сидел в тюрьме, целый год слушал русское радио, там больше радио не было, и информационная политика русского радио на меня подействовала. Как только меня задержали, меня спрашивали: почему у вас во Львове запрещают на русском говорить? Почему у вас со стариков георгиевские ленточки срывают? Я говорил: да нет никаких проблем, у меня соседи на первом этаже все по-русски говорят, много русских знакомых, туристов русскоязычных. Стариков с георгиевскими ленточками я вообще никогда во Львове не видел. Через год, когда меня судебный пристав спрашивал: скажите, почему вы, львовяне, нас так русских не любите, обижаете во Львове наших стариков, освободителей? Правда, что у вас во Львове нельзя на русском говорить? Как у вас к русскоязычным относятся?
Я уже год русское радио слушал и говорю: до войны никаких проблем с этим не было, но сейчас война, накалились страсти, не знаю, как население реагирует на русский язык во Львове, но всякое возможно. Вернулся во Львов, а во Львове по-русски стали в три раза больше говорить, поскольку, во-первых, политика демонстративной лояльности к русскоговорящим, во-вторых, беженцев очень много с востока, реально Львов намного более русскоязычным стал.
Я даже хотел провести урок патриотического воспитания в своей школе на русском языке. По сути, что изменилось: у нас хорошо развивается город, больше сделанных дорог, больше новых зданий, новая полиция, действительно полностью независимые, не заангажированные полицейские, люди высоких моральных качеств. Это я сужу по тому, что я знаю, как туда отбор проводился, какие люди туда попали, я лично этих людей знаю – выпускники нашего университета. Львовский юридический считается одним из лучших в Украине, там очень качественный отбор.
– Можно представить ситуацию в Украине, похожую на вашу, что спецслужбы будут пытать в тюрьме кого-нибудь?
– Я думаю, что можно, но я об этом не слышал. Во-первых, в зоне боевых действий возможно что угодно, даже это не спецслужбы, а полностью неконтролируемо это можно сделать. Если говорить о пенитенциарной системе Украины после Майдана, раньше было ужасно, сейчас я знаю, что людей, которых задерживают, даже преступников, не бьют в райотделах. Они сами удивлены, говорят: ты знаешь, сейчас полицейские извиняются и никто никого не бьет, очень редко, если кого-то побьют, сразу скандал на целую область. Поэтому демократические изменения в пенитенциарных заведениях произошли, но очень много что нужно менять. Украина далеко еще не демократическое государство. Например, с той же полицией: если на низовом уровне полицейский, задерживая преступника, не берет взятки, а дальше дело продвигается в вышестоящую полицию, прокуратуру, суд, там спокойно люди замазывают эти дела взятками, решают дальше все по-старому. Так что есть и позитивные изменения, есть и много оставшихся негативных следствий.
– Как вас встретили в Украине власти? Вам сказали в российской тюрьме, что вам орден Героя Украины дали… Встречался с вами кто-нибудь, выслушал?
– Я надеялся, что хотя бы украинское СБУ придет и проведет со мной беседу, не шпион ли я. Даже этого не произошло. Что приятно было, на самой границе готовились. Пограничник посмотрел мой паспорт и говорит: "Человек, которого мы ждали, прибыл. Поздравляю вас, Юрий Сергеевич". Пришел сразу начальник погранотряда, сказал: мне дали указание помочь вам во всем, что нужно. Приятно встретил. Активисты встретили дальше, и на этом участие украинской власти закончилось.
– То есть ни депутаты, ни тем более президент не интересовались вашей судьбой?
– Два раза я выступал в Верховной Раде, и то это была инициатива не самих депутатов, а организации "Евромайдан SOS", которая старалась поднимать вопрос об украинских политзаключенных. Познакомили меня с министром иностранных дел, коротенький разговор у нас был. Познакомился с губернатором, также коротенький разговор. Вот и вся история.
В Чехии проходит курс реабилитации Юрий Яценко, который провел год в российских тюрьмах. Двадцатитрехлетний студент-юрист из Львова подрабатывал продажей электротоваров в России. В мае 2014 года Юрия и его товарища Богдана Яричевского задержали в гостинице города Обоянь Курской области. Пустяковая, на первый взгляд, проверка затянулась, а затем Юрием заинтересовалась ФСБ. Его жестоко пытали, узнав, что он был участником Майдана. В марте 2015-го российский суд приговорил его к двум годам колонии-поселения по сфабрикованному обвинению в незаконном хранении взрывчатых веществ. Международная кампания в его защиту оказалась успешной: в мае Юрий Яценко был освобожден и вернулся во Львов. Он окончил университет и сейчас борется за освобождение украинских политзаключенных, находящихся в российских тюрьмах. Юрий Яценко побывал в пражской штаб-квартире Радио Свобода и рассказал о том, что с ним случилось в России, и о своей жизни после освобождения.
– Хотя логики у российских спецслужб нет и искать смысл в их действиях сложно, но примерно можно представить, почему они схватили Надежду Савченко, почему они так обошлись с Сенцовым. Но зачем они вцепились в вас – полная загадка. У вас есть какие-то соображения о подоплеке вашего задержания?
– Расскажу, как меня задержали. Я был в номере отеля, с утра постучались работники уголовного розыска, сказали: пройдемте на проверку документов. Я уточнил, нарушал я что-нибудь или нет, они сказали: нет, это обычная формальность. Я понимал, что отказываться не будет возможности. Допускал, что, возможно, дело в моей львовской прописке, пропагандистская ситуация была такова, что к львовянам настороженно относились. Думал, что проверят, успокоятся, и все будет нормально. Когда прошел в городское управление полиции, они проверили по всем базам данных, отпечатки пальцев сняли, паспорт проверили. Уже собирались отпускать, но через несколько часов пришел работник ФСБ и показал фотографии, где я стою на Майдане.
– А как они их раздобыли? В социальных сетях?
– Меня тогда не было в социальных сетях, но были мои друзья. На Майдане я почти весь период был, еще с самого начала Евромайдана, мирных студенческих протестов, которые вскоре разогнали, и до самой активной фазы, до расстрела. Я тогда медиком был, в медслужбе волонтером работал.
– И ваши друзья выложили эти фотографии в социальные сети?
– Эти фотографии были в социальных сетях моих друзей. У ФСБ достаточно специалистов, чтобы выйти на такую информацию.
– А что чему предшествовало, как вы полагаете? Они обнаружили ваши фотографии в социальных сетях и пришли за вами в гостиницу или сначала вас задержали, а потом стали искать компромат?
– Думаю, сначала задержали. В этом городке всего два отеля. Я думаю, просто им захотелось проверить: парни со Львова приехали, давай проверим их. Это еще перед 9 мая было. Но это мое мнение, я не могу быть уверен.
– Думаете, это была случайность и они заинтересовались только украинской пропиской?
– По моим ощущениям, это случайность. Потом уже из ФСБ пришли с конкретным предложением: ты сотрудничаешь с нами, и тебе ничего не будет. То есть я должен был по телевизору выступать, сказать, что меня Украина направила, а я не хочу преступные приказы Украины исполнять и иду в ФСБ, чтобы эфэсбэшники мне помогли.
– Направила в качестве террориста или шпиона? Какую легенду они придумали?
– Один раз они говорили: скажи, что тебя прислал Ярош; в другом разговоре – что прислал Наливайченко, он тогда СБУ руководил. Третий разговор – что Украина прислала. Уточняющих вопросов, как именно должна звучать легенда, я не задавал, поскольку это бы могло быть воспринято ими как желание сотрудничать.
– Они как-то объясняли, почему вцепились именно в вас?
– Да, были объяснения, поскольку разговоров очень много было. Был такой момент в управлении ФСБ по Курской области. Меня в это управление везли спецназовцы с мешком на голове и хорошенько побили перед разговором, сказали: ты будешь разговаривать с серьезными людьми, должен себя вести хорошо. Я сказал: буду себя вести хорошо. Серьезные люди – это были два мужчины в кабинете. Накрытый стол, поговорили про всю мою жизнь, всю мою биографию, все мои взгляды. Сказали: понимаешь, ты патриот своей страны, ты ее любишь, мы тоже любим вашу страну, Украина – это братский народ. Но пойми, у вас власть захватили американцы, исполняет их указания хунта, ты должен помочь своей стране. Мы помогаем твоей стране, и ты помоги своей стране. Я снова отказался, сказал – это мне неинтересно. После этого они дали мне понять, что они меня заставят. Зашли эфэсбэшники, спецназ, побили немного, подушили. Я сказал, что все равно не могу. Они сказали: уведите, поработайте с ним. Я понимал, что будут пытки применены ко мне, и попросился в туалет. В туалете разбил голову, потому что они старались так бить, чтобы не было следов, я себе голову об угол стены разбил. Но все-таки после этого залепили мне рану, вывезли в лес, подвесили на крюк в позе "ласточка", несколько часов били по гениталиям, в живот, мешком с песком по голове, то есть уже применялись жесткие пытки. Я теперь всегда могу понять людей, которые сознались в чем-либо под пытками. Каждого человека можно сломать, теперь я это знаю.
– Как же им удалось не сломать вас? Вы никогда не были в такой ситуации, не были готовы к ней, вы не политик, не борец, откуда такая стойкость?
– Так получилось, что мне пригодился весь мой жизненный опыт. Мне повезло, что я человек более рациональный, чем эмоциональный, хорошо контролировал себя. Я все анализировал только с позиции разума. У меня юридическое образование, я понимал, что они могут делать со мной. Всегда у меня были планы, как реагировать на их действия. И когда ко мне применялись пытки, я понял, что у меня выхода нет, поскольку никто не знает, где я, я не могу ни у кого попросить помощи, я в изоляции был. Для этого я решил, что мне нужно довести организм до такого состояния, при котором меня пытать нельзя будет, и плюс заявить свой ультиматум. Я себе перерезал вены, разрезал живот, была очень быстрая кровопотеря. Я сказал, что не дам себя зашить, пока мне не дадут телефон позвонить. Поскольку кровь фонтаном била, мне дали телефон позвонить на Украину. Кроме этого, я сидел с самого начала с уголовниками, готовился, я всегда их спрашивал, как надо жить и выживать в этом мире. Через несколько месяцев я очень хорошо ориентировался в жизни в российской тюрьме, и это мне помогало. Конечно, уже с первых дней я понял, что, чтобы выжить там, надо стать каменным. У меня не было иного выхода: либо я вырабатываю в себе такие качества, которые помогут мне там выжить, либо иду на сотрудничество.
– Второй вариант вы исключали для себя абсолютно?
– Знаете, когда мне этот вопрос задают, я вспоминаю такой момент: ты висишь, и тебя бьют в пах. Мужчинам это легко понять. Через 20 минут это невыносимо, потому что, когда мешок на голове, не знаешь, когда следующий удар. Есть понимание, что они не остановятся, если они уже полчаса это делают, то они будут ломать до конца и не на что надеяться. Всегда в мыслях допускаешь, что ты сломаешься, не выдержишь, потому что надежды нет. Я именно об этом случае пыток говорю, потому что это тяжелее всего перенести. Я себе ставил задание не выдержать всё, а выдержать еще один удар, еще один, еще один, и так удар за ударом я думал: столько уже выдержал, еще один выдержку. Мне очень повезло, что они сделали перерыв, перенесли на завтра следующий этап пыток, и я догадался вскрыть себе вены, поскольку после этого меня нельзя было пытать.
– И больше ни разу не пытали?
– Сразу на следующий день, когда меня зашили, привезли назад в спецприемник. Как только заходил надзиратель в камеру, я сразу брал лезвие бритвы, там бритвы разрешены, и прикладывал его к сонной артерии, угрожая, что порежу себя. Конечно, ни о каком суициде речь не идет – это манипуляция с моей стороны была. Они не знали, они боялись, если я уже вскрывался, и так серьезно, что я смогу дальше с собой сделать, на что я пойду. Понимали, что, если я перережу себе сонную артерию, они меня не спасут. Поэтому, когда они заходили, сразу говорили: "Яценко, мы не к тебе, успокойся".
– Отобрать бритву нельзя было?
– Я допускал, что они могут резко подбежать. Я уже знал, как надо резать шею: надо оттянуть кожу, и потом оттянутая кожа режется, чтобы не повредить артерии. Не было попыток отобрать бритву. Это довольно сложно с их стороны, поскольку туда спецназ так легко не может зайти, нужны причины, там камеры видеонаблюдения в коридорах, обычные надзиратели на это не согласились бы, поскольку это был спецприемник для иностранцев, это еще было не СИЗО, им было не до этих проблем. Они не знали, успеют ли отобрать бритву, пока я себя не порежу, или не успеют, поэтому никто не отбирал.
– Вы говорили, что советовались с уголовниками. А как другие заключенные к вам относились? Понимали они, за что вы сидите?
– Если говорить о спецучреждении для иностранцев, там сидели, как правило, уголовники со всего СНГ, которые отбыли срок наказания на зонах, перемещались в спецприемник для дальнейшей депортации в свою родную страну. Там же сидели мигранты за нарушение миграционного законодательства. Условия содержания в этом спецприемнике были очень плохие, телефон не разрешали, телевизора не было, душ реже чем раз в неделю, камера 30 метров квадратных на 15 человек, антисанитария: я четыре месяца чесоткой проболел, а ей болеют при лечении неделю. Из-за этого мы организовывали протесты путем голодовки. Весь спецприемник, все иностранцы голодали. Когда администрация на второй-третий день голодовки начинала беспокоиться, они не шли на переговоры. Поскольку у меня юридическое образование, я мог лучше всех обосновать наши права, и так получилось, что все время я выступал защитником прав этих иностранцев. Они говорили: мы так хорошо, как ты, не скажем, так что давай ты будешь вести переговоры с администрацией. Как голодовка – сразу администрация ко мне. Поэтому у меня очень большая поддержка была. Когда меня вывозили оттуда эфэсбэшники на возбуждение уголовного дела, я не знал, куда меня вывозят и кричал: "Помогите, мне нужен адвокат!" Спецприемник поднял бунт, разбили окна. Меня тащат с заломленными руками эфэсбэшники, а иностранцы бросали всем, чем попало, по этим эфэсбэшникам с окон из-за решеток. Приятно было такую поддержку ощущать. Зато мне потом администрация спецприемника написала такую характеристику, что я "пронационалистически настроен к русскоговорящему населению и к территориям, которые оно занимает, все время подстрекаю к бунтам между администрацией и содержащимися гражданами". Формулировка – это цитата из официального документа.
– Были еще подобные случаи в этом спецприемнике, то есть украинцы, которых задержали с политической подоплекой?
– Был Дмитрий Резанович, белорусский анархист, который поехал из Белоруссии на Майдан. Когда он пересекал белорусскую границу, его тоже задержали за нарушение миграционного законодательства, он мне сам говорили, что эфэсбэшники к нему применяли силу из-за того, что он был на Майдане. Был случай, что поймали молдаванина на границе, он тоже со мной сидел. Он рассказывал, что действительно незаконно пересекал границу. Когда его поймали, его раздели, у него была наколка "Железный воин" на английском на спине, с детства наколка у него. Эфэсбэшники всячески старались его убедить, что он "железный воин" из "Правого сектора". Не знаю, как дальше его судьба сложилась, я не могу выйти с ним на связь, беспокоюсь, что у него.
– Вообще эта паранойя вокруг "Правого сектора" захватила в России всех…
– Когда меня освобождали из СИЗО, надо у начальника подписать справку об освобождении. Мне начальник говорит: ты знаешь, вчера Яценюк дал тебе орден героя Украины. Я говорю: за какие такие заслуги? Он говорит: за то, что ты лучший шпион в Российской Федерации. Эфэсбэшники сказали сизошным руководителям, что я действительно шпион с Украины, ко мне так и относились. Я сидел в спецблоке, там самые опасные преступники в СИЗО содержатся, у которых предполагаемые сроки от 15 лет, и злостные нарушители режима. У меня в Белгороде суточное видеонаблюдение было, круглосуточная прослушка. Было три-четыре обыска полных в день. Даже сами надзиратели из-за такой моей репутации боялись, поскольку эфэсбэшники сказали, что я шпион с Украины.
– Бритвы тогда уже не было?
– Бритва – это когда я был в спецприемнике для иностранцев, тогда на меня фальсифицировали административное дело. Потом через три месяца на меня возбудили уголовное дело и перевели в СИЗО. Появился свидетель, который сказал, что в 2013 году я ему оставил сумку на хранение. Что в этой сумке находится, он не знает, и делает добровольную выдачу этих вещей. С точки зрения юриспруденции невозможно за такое возбудить дело. Это 30-е годы сталинские. Он делает добровольную выдачу, говорит, что сумка была моя, на меня возбуждают дело за контрабанду взрывчатки за 2013 год. Потом это дело закрыли. Что интересно, в суде этот свидетель сказал, что он впервые меня видит.
– Вы сейчас пытаетесь получить полную реабилитацию. Вас же выпустили не потому, что признали невиновным…
– Интересный момент: они возбудили дело, фальсифицировали, но сфальсифицировали неправильно. Меня обвинили в хранении взрывчатого вещества – охотничьего пороха. А в уголовном кодексе РФ хранение охотничьего пороха уже давным-давно декриминализованное действие, то есть там прямо указано: хранение оружия, взрывчатых веществ, кроме охотничьего оружия, боеприпасов к нему и составных частей боеприпасов. 222-я статья: за охотничий порох возбудить дело нельзя. Кроме этого, там достаточно решений судов, Верховного суда, разъяснений, что это не является преступлением. Это то же самое, что возбудить дело за сахар.
– И как вы сейчас пытаетесь добиться справедливости?
– Для того чтобы мне жаловаться в Европейский суд по правам человека, нужно пройти внутрироссийские инстанции, то есть кассация, апелляция у меня уже была, потом Верховный суд, и только после Верховного суда, если меня все же будут дальше признавать виновным, я уже буду подавать в Европейский суд по правам человека.
– Не лень вам этим заниматься, ведь ясно, что российский суд все равно будет подтверждать прежние решения?
– Все-таки я надеюсь, что российский суд изменит свое решение. Но даже если он будет подтверждать, то Европейский суд, думаю, объективно отнесется к этому делу.
– Сейчас вы проходите реабилитацию в Чехии по приглашению чешской организации…
– Это организация "Человек в беде", она занималась моей поддержкой, поддерживали меня, когда я в СИЗО сидел, давали деньги на адвоката. Украинское государство не давало денег на юридическую помощь ни мне, ни теперь нашим политзаключенным, которые сейчас находятся в России, государство денег не дает.
Помогла чешская организация "Человек в беде". Теперь они меня еще пригласили на реабилитацию и конференцию. Психологически и физически я себя чувствую хорошо, единственное, порезы на руке, но они уже более-менее зажили, нет нужды в лечении, я думаю. В первые дни, конечно, очень тяжело было, поскольку я писал даже кровью после этих пыток, ходить сложно было, в паху болело. Но год прошел, я уже отошел от этого.
– И сейчас вы помогаете тоже украинским политзаключенным, находящимся в России, участвуете в кампании?
– Да, я участвую в кампании гражданской организации "Евромайдан SOS", благодаря деятельности которой я вышел. Они очень хорошо меня поддерживали, стучали во все двери, искали денег на адвоката, искали международной поддержки, поддержки со стороны российских гражданских организаций, у украинской власти. Сейчас у меня моральная обязанность заниматься тем же, стараться подключаться к работе по освобождению украинских политзаключенных.
– Все знают имена Сенцова, Савченко, Кольченко, Афанасьева, но ведь есть и другие, о которых гораздо меньше известно.
– И в этом проблема. Думаю, наше государство ведет недостаточную информационную политику в освещении менее известных дел украинских политзаключенных. Нужно об этом говорить больше.
Нет согласованных действий разных структур, Министерства иностранных дел, Службы безопасности, Генеральной прокуратуры, Администрации президента по освобождению политзаключенных. Нет ответственного человека, который бы сказал, что конкретно делается.
Как правило, все заканчивается общими заявлениями в СМИ и, как я сказал, нет даже денег на адвокатов для украинских политзаключенных. Эту ситуацию надо исправлять. Меня очень печалит ситуация с людьми, к которым нет доступа украинского консула и адвоката. Например, история Николая Карпюка. Он уже год сидит, а к нему не было доступа ни адвоката, ни украинского консула. Что там с человеком происходит, можно себе представить.
– Когда вас задержали, вы далеко не в первый раз приезжали в Россию, у вас там был бизнес. Как эта история изменила ваше отношение к России, к российской власти, к русским вообще?
– Очень многие мне часто говорят: ты теперь, наверное, русских сильно не любишь. Я говорю: да нет. Дело в том, что не имеет значения, какой национальности преступник. Если преступление сделала российская правоохранительная система, притом с самого верху, потому что по моему делу указания давала Москва, а потом эфэсбэшники на местах исполняли это, то это преступление надо наказывать. И тут дело не в личностном моем отношении, у меня нет ненависти к этим людям, но я знаю, что преступник, который ненаказуем, будет совершать еще больше преступлений. Чтобы такого не повторялось, нужно таких людей наказывать.
– А почему вы уверены, что Москва давала указания?
– Был такой случай в прошлом году как раз перед моим днем рождения: сказали украинской стороне, что меня будут отпускать эфэсбэшники, не делали продления срока содержания по стражей. Меня везут в последний день срока содержания в СИЗО в управление ФСБ. Следователь говорит: ты знаешь, я думаю, мы тебя сегодня отпустим, так что будет всё у тебя хорошо. Единственное, начальство сейчас говорит с Москвой. Начальство – это начальник следственного отдела территориального управления ФСБ. Ведет переговоры с Москвой, сейчас посмотрим, как Москва решит. Москва в последний момент говорит: нет, держать дальше. Мне следователь говорит: извини, ничего личного, меня самого ставят в позу, будешь дальше сидеть.
– Думаете, что они готовили крупный процесс по образу процесса Сенцова?
– Я думаю, у них было несколько вариантов. Больше всего они надеялись, что я все-таки пойду на сотрудничество. Они надеялись после пыток мня сломать более "законными" методами. Я сидел в одиночных камерах – это очень тяжело, три месяца в одиночке, с психически больными людьми, с провокаторами. Пытались сломать карцерами – это помещение строгого наказания для зэков, где нет кроватей, не проветриваемое, слабая лампочка, не пропускают литературу, все время надо ходить, поскольку если приляжешь, то простудишь внутренние органы. Старались меня сломать несколько месяцев. Но поскольку увидели, что я не поддаюсь и скандал уже назревает, – наверное, из-за этого они меня отпустили.
– Согласитесь, что 90% людей, оказавшихся в вашей ситуации, наверное, сломались бы и пошли на сотрудничество. Поразительно, что вы все это выдержали.
– Знаете, я сам удивляюсь, что я это выдержал. Я сейчас воспринимаю мир как обычный человек, и для меня большое удивление, что у меня получилось. Там настолько много было разных подстав, провокаций – это очень опасная среда. Там все время шестеро оперативников ФСБ думают над тем, как бы тебе хуже сделать, как тебя сломать. Я себя считаю очень счастливым человеком, поскольку мне десятки раз сильно везло, удавалось выходить из самых разных ситуаций.
– Надеюсь, что никто из наших слушателей не окажется в тюрьме в такой ситуации, но вдруг… Какой бы вы главный совет дали?
– Воспринимать мир только рационально, ни в коем случае не эмоционально, контролировать свои мысли. Самая большая опасность там после пыток – это психологическое давление. Я видел людей, которые сходили с ума после карцеров: они впадали в депрессию, у них были нервные срывы, а потом они сходили с ума. Надо работать над собой каждый день, вырабатывать характер. Мне очень сильно помогла молитва и поддержка родственников извне. Я составил план и всегда его придерживался, всегда наперед старался прогнозировать всевозможные варианты действий со стороны эфэсбэшников. Как правило, они уже не могли удивить, все их действия я планировал наперед.
– Какие у вас планы? Понятно, что уже торговать электроникой с Россией вряд ли получится. Есть какие-то идеи?
– В этом году после освобождения я защитил магистерскую работу, окончил университет. Я в прошлом году сел как раз перед защитой. Кстати, мне то, что я юрист, тоже очень помогло выживать в этой среде. На данный момент у меня есть моральная обязанность рассказывать, что происходило, дабы это не происходило с другими людьми, и всячески привлекать внимание к проблеме украинских политзаключенных в России, стараться помочь им. В дальнейшем мне интересно было бы работать в сфере защиты прав человека или в сфере контроля за деятельностью и злоупотреблениями в украинских правоохранительных органах – это мне по душе. Так что я хотел бы правозащитной деятельностью заниматься.
– Спрошу вас как участника Майдана. Многие в Украине говорят, что они разочарованы, реформы не идут, преступники не наказаны. Есть ли у вас такое уныние, или считаете, что всё, пусть и медленно, идет в правильную сторону?
– Я считаю, что какая бы ситуация ни была, сначала надо вопрос себе задать, не что государство для меня делает, а что я делаю для того, чтобы изменить и улучшить это государство. В Украине сейчас такой период, когда есть возможность реально формировать гражданское общество, которое могло бы влиять на власть, контролировать ее.
Сейчас страна стала более свободной. Очень многое будет зависеть от людей, насколько они будут активными, насколько каждый на своем месте, в своем городе, в своей области будет включаться в контроль за деятельностью власти. Недоработки нашей власти всем известны. Но я такой человек, что хотел бы сам что-то делать, а не разочаровываться в ком-то.
– Во Львове многое изменилось за год, который прошел после революции?
– Я когда сидел в тюрьме, целый год слушал русское радио, там больше радио не было, и информационная политика русского радио на меня подействовала. Как только меня задержали, меня спрашивали: почему у вас во Львове запрещают на русском говорить? Почему у вас со стариков георгиевские ленточки срывают? Я говорил: да нет никаких проблем, у меня соседи на первом этаже все по-русски говорят, много русских знакомых, туристов русскоязычных. Стариков с георгиевскими ленточками я вообще никогда во Львове не видел. Через год, когда меня судебный пристав спрашивал: скажите, почему вы, львовяне, нас так русских не любите, обижаете во Львове наших стариков, освободителей? Правда, что у вас во Львове нельзя на русском говорить? Как у вас к русскоязычным относятся?
Я уже год русское радио слушал и говорю: до войны никаких проблем с этим не было, но сейчас война, накалились страсти, не знаю, как население реагирует на русский язык во Львове, но всякое возможно. Вернулся во Львов, а во Львове по-русски стали в три раза больше говорить, поскольку, во-первых, политика демонстративной лояльности к русскоговорящим, во-вторых, беженцев очень много с востока, реально Львов намного более русскоязычным стал.
Я даже хотел провести урок патриотического воспитания в своей школе на русском языке. По сути, что изменилось: у нас хорошо развивается город, больше сделанных дорог, больше новых зданий, новая полиция, действительно полностью независимые, не заангажированные полицейские, люди высоких моральных качеств. Это я сужу по тому, что я знаю, как туда отбор проводился, какие люди туда попали, я лично этих людей знаю – выпускники нашего университета. Львовский юридический считается одним из лучших в Украине, там очень качественный отбор.
– Можно представить ситуацию в Украине, похожую на вашу, что спецслужбы будут пытать в тюрьме кого-нибудь?
– Я думаю, что можно, но я об этом не слышал. Во-первых, в зоне боевых действий возможно что угодно, даже это не спецслужбы, а полностью неконтролируемо это можно сделать. Если говорить о пенитенциарной системе Украины после Майдана, раньше было ужасно, сейчас я знаю, что людей, которых задерживают, даже преступников, не бьют в райотделах. Они сами удивлены, говорят: ты знаешь, сейчас полицейские извиняются и никто никого не бьет, очень редко, если кого-то побьют, сразу скандал на целую область. Поэтому демократические изменения в пенитенциарных заведениях произошли, но очень много что нужно менять. Украина далеко еще не демократическое государство. Например, с той же полицией: если на низовом уровне полицейский, задерживая преступника, не берет взятки, а дальше дело продвигается в вышестоящую полицию, прокуратуру, суд, там спокойно люди замазывают эти дела взятками, решают дальше все по-старому. Так что есть и позитивные изменения, есть и много оставшихся негативных следствий.
– Как вас встретили в Украине власти? Вам сказали в российской тюрьме, что вам орден Героя Украины дали… Встречался с вами кто-нибудь, выслушал?
– Я надеялся, что хотя бы украинское СБУ придет и проведет со мной беседу, не шпион ли я. Даже этого не произошло. Что приятно было, на самой границе готовились. Пограничник посмотрел мой паспорт и говорит: "Человек, которого мы ждали, прибыл. Поздравляю вас, Юрий Сергеевич". Пришел сразу начальник погранотряда, сказал: мне дали указание помочь вам во всем, что нужно. Приятно встретил. Активисты встретили дальше, и на этом участие украинской власти закончилось.
– То есть ни депутаты, ни тем более президент не интересовались вашей судьбой?
– Два раза я выступал в Верховной Раде, и то это была инициатива не самих депутатов, а организации "Евромайдан SOS", которая старалась поднимать вопрос об украинских политзаключенных. Познакомили меня с министром иностранных дел, коротенький разговор у нас был. Познакомился с губернатором, также коротенький разговор. Вот и вся история.
