Нет более жесткого наказания за нетерпение и малодушие, как быть обреченным всю свою жизнь вкушать лишь горькие и безвкусные плоды!
Прижавшись к монастырской стене, Анжелика слушала гул взбудораженного города, доносившийся даже сюда, в их отдаленный квартал.Проклятия кучеров – экипажи то и дело застревали на узких, кривых улочках, – смех и перебранка пажей и служанок смешивались с ржанием лошадей.
И, перекрывая весь этот шум, над городом гудели колокола. Анжелика уже научилась узнавать их по голосам: вот этот – святой Илер, это – святая Радегонда, самый низкий бас – Нотр-Дам-ла-Гранд, а те, тоже низкие, – с Сен-Поршерской башни.
Вдруг внизу, у стены, появилась вереница пажей, в своих атласных и шелковых костюмах, напоминавших стаю экзотических птиц.
Один из пажей остановился, чтобы завязать бант на туфле. Выпрямляясь, он поднял голову и встретился взглядом с Анжеликой, которая сверху наблюдала за ним.
Паж галантно взмахнул своей шляпой, взметнув столб пыли.
– Приветствую вас, мадемуазель. Видно, вам не очень-то весело там, наверху.
Он был похож на тех пажей, которых она видела в замке дю Плесси: на нем были такие же широкие короткие штаны с буфами, по последней моде, отчего ноги у него казались длинными, как у цапли.
Но в общем-то, он был довольно милый – загорелый, смеющийся, с красивыми каштановыми Кудрями.
Она спросила, сколько ему лет. Он ответил, что шестнадцать.
– Но вы не беспокойтесь, мадемуазель, – добавил он, – я умею ухаживать за дамами.
Он бросал на нее нежные взгляды и вдруг протянул руки.
– Идите сюда.
Анжелику охватило какое-то радостное чувство. Ей почудилось, будто ворота унылой и мрачной тюрьмы, за стенами которой она изнывала душой и телом, вдруг распахнулись. Очаровательная улыбка пажа сулила ей что-то приятное, сладостное, по чему она изголодалась, как после великого поста.
– Идите сюда, – прошептал юноша. – Если хотите, я отведу вас в отель герцогов Аквитанских, где разместился королевский двор, и покажу вам короля.
Чуть поколебавшись, Анжелика подобрала полы своей черной суконной накидки с капюшоном и крикнула:
– Ловите меня, я прыгаю.
Паж раскинул руки, и она оказалась в его объятиях. Оба расхохотались. Он живо обнял ее за талию и увлек за собой.
– А что скажут ваши монахини?
– Они привыкли к моим причудам.
– А как же вы вернетесь?
– Позвоню у ворот и попрошу милостыню.
Паж фыркнул.
Попав в водоворот городских улиц, Анжелика словно опьянела. Среди сеньоров и дам, роскошные туалеты которых вызывали восхищение у провинциалов, сновали торговцы. У одного из них паж купил две палочки с нанизанными на них жареными лягушачьими лапками. Коренной житель Парижа, он находил это лакомство весьма занятным. Они уплетали лапки с огромным аппетитом. Паж сказал, что его зовут Анди де Рогье и он состоит на службе у короля. Молодой король – веселый малый, иногда он покидает важных господ своего Совета ради удовольствия побренчать на гитаре с друзьями. А еще при дворе находятся очаровательные итальянские куколки – племянницы кардинала Мазарини, хотя самого кардинала вынудили покинуть Францию.
Болтая, паж потихоньку увлекал Анжелику подальше от оживленных улиц. Она заметила это, но промолчала. Всем своим существом она трепетно ждала чего-то.
Вдруг паж остановился, легонько подтолкнул Анжелику к двери какого-то дома и принялся осыпать ее пылкими поцелуями, бормоча какие-то избитые и смешные слова:
– Ты красивая… у тебя щечки, как маргаритки, а глаза зеленые, как лягушки… Лягушки на болоте… Стой спокойно. Я хочу расстегнуть твой корсаж… Позволь мне. У меня есть в этом деле сноровка… О! Никогда я не видел таких славных и белых грудок… И крепких, как яблочки… Ты мне нравишься, подружка…
Она не мешала ему говорить глупости, ласкать ее. Слегка откинув голову назад, к замшелой каменной стене, она бездумно глядела в голубое небо, на фоне которого вырисовывался щипец крыши.
Теперь уже паж молчал, дыхание его становилось все чаще. Охваченный волнением, он несколько раз с досадой оглядывался. Улица была тихая, но все же время от времени на ней кто-нибудь появлялся. А тут еще пробежала веселая компания студентов. Заметив притаившуюся в тени парочку, они дружно заулюлюкали.
Юноша отпрянул от Анжелики и топнул ногой.
– О, я в бешенстве! В этом проклятом провинциальном городишке все дома битком набиты. Даже знатные сеньоры вынуждены принимать своих любовниц в прихожей. Где же, я тебя спрашиваю, нам найти укромный уголок?
– Нам и здесь хорошо, – прошептала Анжелика.
Но ему этого было мало. Взгляд его упал на кошелек с мелочью для раздачи милостыни, который болтался у него на поясе, и лицо его просветлело:
– Идем! Мне пришла в голову одна мысль! Сейчас мы отыщем достойные нас палаты.
Он взял ее за руку и бегом потащил за собой по улицам к площади Нотр-Дам-ла-Гранд. Анжелика провела в Пуатье больше двух лет, но совсем не знала города. Она с восхищением разглядывала фасад собора, изящный, словно индусский ларец, с колоколенками в виде сосновых шишек по углам. Казалось, что камни расцвели под волшебным резцом мастера.
Юный Анри сказал своей подружке, чтобы она подождала его у входа. Вскоре он вернулся с довольным видом, держа в руке ключ.
– Ризничий предоставил мне на время кафедру.
– Кафедру? – удивленно переспросила Анжелика.
– Подумаешь! Он не впервые оказывает подобные услуги несчастным влюбленным.
Он снова обнял ее за талию, и они спустились по ступенькам в собор, который от времени чуть осел.
Анжелику поразили мрак и прохлада, царившие под сводами собора. Церкви Пуату – самые мрачные во всей Франции. Под тяжеловесными сводами, покоящимися на массивных колоннах, скрывается в полумраке старинная настенная роспись, и, только привыкнув к темноте, глаз начинает постепенно различать яркие, живые краски. Анжелика с пажом молча продвигались вперед.
– Мне холодно, – прошептала Анжелика, запахивая на себе накидку.
Анри покровительственно обнял ее за плечи, но его возбуждение прошло, и теперь он выглядел оробевшим.
Он раскрыл первую дверь величественной кафедры, затем поднялся по ступенькам в ротонду, откуда читают проповеди. Анжелика машинально следовала за ним.
Они сели на пол, покрытый бархатным ковром. Церковные своды, мрак, наполненный запахом ладана, как видно, подействовали на предприимчивого юнца успокаивающе. Он снова обнял Анжелику за плечи и нежно поцеловал ее в висок.
– Какая же ты красивая, подружка моя, – вздохнул он, – ты куда лучше всех этих знатных дам. Они только дразнят меня и смеются надо мной. Мне порою так тошно бывает, а я должен им угождать. Если бы ты знала…
Он снова вздохнул. И вдруг лицо его стало по-детски простодушным.
– Сейчас я покажу тебе одну замечательную, необыкновенную вещицу, – сказал он, роясь в своем кошельке. Он достал не очень чистый кусок белого полотна, обшитый кружевом.
– Носовой платок? – удивилась Анжелика.
– Да. Носовой платок короля. Он обронил его сегодня утром. А я подобрал и спрятал, теперь это мой талисман.
Анри устремил задумчивый взгляд на Анжелику.
– Хочешь, я подарю его тебе в залог любви?
– О, конечно! – Анжелика радостно протянула руку и задела ладонью деревянные перила. Гулкое эхо отдалось под сводами церкви.
Они в испуге замерли.
– Кажется, кто-то идет, – прошептала Анжелика.
Паж плаксиво пробормотал:
– Я забыл закрыть внизу у лестницы дверцу, что ведет на кафедру.
Они снова замерли, прислушиваясь к приближавшимся шагам. Кто-то поднимался по ступенькам к их убежищу, и через секунду они увидели голову старого аббата в черной скуфье, склонившегося к ним.
– Что вы здесь делаете, дети мои? – спросил он.
Паж никогда не лез за словом в карман, и он тут же сочинил целую историю.
– Я хотел повидаться со своей сестричкой, она воспитывается в монастыре в Пуатье, но нам негде было встретиться… Наши родители…
– Не разговаривай так громко в божьем доме, – остановил его священник. – Встань, и пусть твоя сестра тоже встанет, и идите оба за мной.
Он привел их в ризницу и сел на табурет. Потом, положив руки на колени, поглядел в лицо пажа, затем – Анжелики. Седые волосы, выбившиеся из-под скуфьи, обрамляли его по-крестьянски свежее, несмотря на годы, лицо. У него был крупный нос, маленькие живые и проницательные глазки, короткая белая бородка. Под его взглядом Анри де Рогье совсем растерялся и стоял молча, явно смущенный.
– Он твой любовник? – неожиданно спросил Анжелику священник, кивком головы указывая на пажа.
Анжелика залилась краской, а паж с искренней горячностью воскликнул:
– Я бы желал этого, сударь, да она не из таких девушек.
– Тем лучше, дочь моя. Будь у тебя красивое жемчужное ожерелье, разве пришло бы тебе в голову бросить его в навозную кучу на дворе, где свиньи стали бы тыкаться в него своими грязными рылами? Ну? Скажи мне, девочка, ты сделала бы так?
– Нет, не сделала бы.
– Не следует бросать, жемчуг свиньям… Не следует так легкомысленно относиться к такому сокровищу, как девственность, ее нужно хранить до .замужества. А тебе, паскудник, – продолжал он тихим голосом, повернувшись к пажу, – как тебе только могла прийти в голову столь кощунственная мысль: привести свою подружку на церковную кафедру и здесь охаживать ее?
– А куда еще я мог ее привести? – мрачно спросил паж. – Разве можно в этом городе спокойно поболтать на улице – ведь улочки здесь уже, чем стенной шкаф. А я знал, что ризничий Нотр-Дам-ла-Гранд иногда сдает кафедру и исповедальни тем, кому надо о чем-нибудь поговорить по секрету, подальше от нескромных ушей. Вы же знаете, господин Венсан, в этих провинциальных городах полно девиц, которых брюзгливые отцы и сварливые матери стерегут до того строго, что они никогда и не услышали бы ласкового словечка, если бы не…
– Ты на многое открыл мне глаза, мальчик…
– Кафедра стоит тридцать ливров, а исповедальни – по двадцать. Поверьте мне, господин Венсан, это крайне обременительно для моего кошелька.
– Охотно верю тебе, – сказал господин Венсан, – но цена будет еще выше, если взвесить все это на весах, на которых дьявол и ангел взвешивают грехи на паперти Нотр-Дам-ла-Гранд.
Его лицо, до сих пор сохранявшее мягкое выражение, внезапно посуровело. Он протянул руку.
– Дай мне ключ, который тебе доверили.
А когда паж отдал ему ключ, священник добавил:
– Придешь ко мне на исповедь, завтра же вечером я жду тебя здесь, в этой церкви. Я отпущу тебе твои грехи. Я слишком хорошо знаю, в какой среде ты живешь, несчастный маленький паж. Конечно, тебе куда приятнее разыгрывать мужчину с девочкой своего возраста, чем служить забавой зрелых дам, которые завлекают тебя в свои альковы и развращают… Да, я вогнал тебя в краску. Тебе стыдно перед ней, такой чистой, такой свежей, стыдно, что ты пытался выдать свою распущенность за любовь.
Мальчик опустил голову. Куда только девалась его самоуверенность! Наконец он пробормотал:
– Господин Венсан де Поль, прошу вас, не рассказывайте об этом ее величеству королеве. Если она меня отошлет обратно к отцу, ему уже не удастся меня пристроить. У него семь дочерей, и каждой нужно приготовить приданое. Из трех братьев я младший. Великая честь стать придворным короля была оказана мне лишь благодаря шевалье де Лоррену, который меня… которому я нравился, – смущенно запинаясь, пробормотал Анри. – Он .купил мне эту должность. Если меня выгонят, он наверняка потребует, чтобы отец возместил ему все расходы, а это невозможно…
Старый священник в глубоком раздумье смотрел на него.
– Я не назову твоего имени. Но это прекрасный повод лишний раз обратить внимание королевы на то. Какой мерзостью она окружена. Увы! Она благочестивая женщина, посвятившая себя благотворительности, но что может поделать она с таким развратом? Указами души не очистишь…
Он не закончил фразы, так как дверь в ризницу распахнулась и вошел молодой человек с длинными кудрями, в черном, довольно изящном одеянии. Господин Венсан выпрямился и строго посмотрел на вошедшего.
– Господин викарий, мне хочется верить, что вам неизвестно, какой торговлей занимается здесь ваш ризничий. Он только что получил от этого юного сеньора тридцать ливров за то, что предоставил ему возможность устроить свидание со своей подружкой на кафедре вашего храма. Не мешало бы вам тщательнее следить за своими служителями.
Чтобы собраться с мыслями, викарий долго медлил, закрывая дверь. И тем не менее, когда он обернулся, даже полумрак, царивший в ризнице, не мог скрыть его смятения. И так как он молчал, господин Венсан снова обрушился на него:
– К тому же, как я вижу, на вас парик и светское платье. А ведь священникам это запрещено. Боюсь, что мне придется поставить в известность о несоблюдении вами правил и о коммерческих сделках, которые здесь заключаются, бенефицианта вашего прихода.
Викарий незаметно пожал плечами.
– Ему это глубоко безразлично, господин Венсан. Мой бенефициант – парижский каноник. Он купил эту должность три года назад у своего предшественника – кюре, который удалился на покой и живет ныне в своем имении. Бенефициант никогда даже не заглядывал сюда, а так как он на правах каноника живет в апсиде Собора Парижской Богоматери, то могу побиться об заклад, что Нотр-Дам-ла-Гранд в Пуатье не представляет для него интереса.
– О, я трепещу при мысли, – неожиданно вскричал господин Венсан, – что эта проклятая торговля приходами, словно ослами или лошадьми на ярмарке, погубит церковь! А кого в нашем королевстве назначают ныне епископами? Воинственных и распутных вельмож, которые порой не имеют даже священного сана, но зато у них много денег, и они покупают епархию и осмеливаются носить духовное платье и прочее облачение служителей бога… О господи, помоги нам ниспровергнуть подобные порядки!
Викарий, обрадованный, что нависшую над ним угрозу пронесло, осмелел:
– Мой приход отнюдь не заброшен. Я пекусь о нем, отдаю ему все свои силы. Окажите нам большую честь, господин Венсан, сегодня вечером почтить своим присутствием службу по случаю праздника тела господня. Вот увидите, храм будет полон. Пуатье был спасен от ереси благодаря религиозному рвению своих священников. Не то что Ниор, Шательро и…
Венсан де Поль мрачно взглянул на викария.
– Именно пороки священников и породили ересь
, – сурово воскликнул он.
Он встал и, взяв за плечи Анжелику и пажа, вывел их из церкви. Несмотря на преклонный возраст и согбенную фигуру, он был еще крепок и быстр в движениях.
Вечерние сумерки окутывали площадь, и бледные лучи заходящего зимнего солнца словно оживили каменные розетки собора.
– Овечки мои, – сказал господин Венсан, – малые дети всеблагого господа, вы намеревались сорвать недозревший плод любви. Вот почему вы лишь набили себе оскомину, и грусть наполнила ваши сердца. Дайте же дозреть на солнце жизни тому, чему испокон веков суждено расцветать. В поисках любви нельзя блуждать наугад, иначе можно никогда не найти ее. Нет более жесткого наказания за нетерпение и малодушие, как быть обреченным всю свою жизнь вкушать лишь горькие и безвкусные плоды! А теперь ступайте. У каждого из вас своя дорога. Ты, мальчик, возвращайся к своим обязанностям и выполняй их добросовестно, а ты, девочка, – к своим монахиням и к занятиям. А когда встанет новый день, не забудьте помолиться богу, нашему всеобщему отцу.
Он отпустил их и взглядом провожал их изящные фигурки, пока они не расстались на углу площади.
До самых ворот монастыря Анжелика ни разу не обернулась. Великое умиротворение снизошло на ее душу. Она до сих пор чувствовала на своем плече тепло старческой ладони.
